Серебро и Золото

Похоже, он все-таки смутился, и это было просто замечательно. Елизавета любила его именно за то, что, будучи блистательно великолепным, он был трогательно не безупречен во всем, что касалось ее. Вот в чем дело.

— Виконт, — сказала она вслух, как бы подводя итог предыдущей теме. — По некоторым обстоятельствам, нам с Людо было удобнее взять одно из моих родовых имен и представиться братом и сестрой, тем более что официально — для публичных властей — мы так и так находимся на попечении моей тётушки Жозефины. А что не так с тобой?

— Я... — запнулся Томас. — Ну, я наследственный бургграф Хам и Зост...

— То есть, ты Ламарк? — повернулся к нему Людо, как раз, подкидывавший в камин дубовое полено. — Но тогда...

— Тогда я еще и граф фон дер Марк, — уныло согласился Томас. — Буду. Когда-нибудь. Если раньше король не решит, что я претендую на слишком большой кусок...

— Наш король либерал, — не очень уверенно возразила Тильда.

— Это да, — кивнул Томас. — Он такой...

Что-то в голосе Дамаля подсказывало, что он знает, о чем говорит, и не горит желанием продолжать разговор "на эту тему".

— А к какому врачу мы должны тебя сводить? — спросила Елизавета, чтобы прервать неловкое молчание, вдруг повисшее между ними после последних слов Томаса.

— Меня?! — вздрогнул Том, словно бы вынырнув из пучины непростых мыслей. — К врачу? К какому врачу?

— Герцог сказал... — и тут Елизавета вспомнила, что, судя по всему, Дамаль был единственным, кто не "слышал" привидение. — Ведь ты не слышал его, ведь так?

— А вы все, стало быть, слышали... Немного обидно даже, — грустно усмехнулся Том, и Елизавета почувствовала, как напряглась, "потянувшись" к нему, Тильда. — Привидение в моем родовом замке... и, конце концов, Тригерид был моим предком... Но нет, я его не слышал. Так что он сказал?

— Он пригласил нас завтра ночью, то есть в полночь, прийти в казематы под Красной башней, — Объяснил Людо. — Обещает сделать нам подарок...

— Бойтесь данайцев, дары приносящих, — процитировала классику Елизавета.

— Дары мертвых редко утешают живых... — не осталась в долгу Тильда.

— Ну, я бы не стал спешить с выводами, — встал на защиту родственника Томас. — Он, разумеется, безумец и вредный старикашка, но, кажется, никому никогда не делал настоящих подлостей. Даже при жизни... Но вот Красная башня...

— А что с ней не так? — сразу же спросил Людо, находившийся в состоянии крайней задумчивости, во всяком случае, так Елизавета определяла это особого рода настроение, посещавшее иногда ее мужа.

— Подземелья Красной башни остались, как утверждает легенда, от монастыря, стоявшего на месте замка в девятом веке, — Томас сделал еще один глоток вина, и бутылка вновь пошла по кругу. — А монастырь... Существует темное предание, что последние язычники Альпийских долин построили этот монастырь, чтобы скрыться за его стенами от охотящихся на них христиан. И место, будто бы, выбрали не случайно, а с умыслом, скрыв внутри церковного здания древнее капище, разрушенное еще христианскими правителями Рима.

— Это легенда? — уточнила Елизавета.

— Легенда, — кивнул Томас. — Но не только. У дедушки есть свиток десятого века. Наш дальний предок неслучайно построил замок на руинах сожженного монастыря. У него имелись на то веские причины, и архиепископ Рудольф, "изучавший вопрос на месте", рекомендовал Руперту — третьему барону Вёгл — не трогать церковных подземелий, а, заложив их камнем и освятив новый фундамент, с непременным окроплением святой водой, построить на нем башню. "И сделали по слову его"... — Томас развел руками, как бы показывая, что не все благие намерения заканчиваются добром. — В 1497 году, во время осады, пол нового каземата неожиданно провалился, и открылись древние катакомбы, глубоко уходящие в недра скалы. Коридоры, впрочем, оказались пусты и давно заброшены, но на поверку — крепки, и новый хозяин Энтберга решил, что их можно с успехом использовать для хозяйственных нужд. Вот только ничего хорошего из этой идеи не вышло. Запасы там портились, как нигде в другом месте, люди болели, заключенные убегали... Плохое место, хотя ничего страшного там, как будто, никогда и не происходило.

— А сейчас? — спросил Людо, когда Томас замолчал. — Сейчас там что?

— Ровным счетом ничего, — Томас благодарно кивнул, принимая вернувшуюся к нему изрядно опустевшую бутылку. — Там просто пустые помещения, насколько я знаю. Последнее, что в них хранили, были каменные и чугунные ядра. Да и те, то ломались, то терялись...

— Любопытно, — сказала на это до сих пор, по преимуществу, молчавшая Тильда. — Но ведь Тригерид не был язычником?

— Я бы не стал утверждать это с уверенностью, — покачал головой Людо. — Двор императора Хильдеберда был тем еще заповедником... Впрочем, помнится, по приказу Черного Кагена Тригерида отпевали в соборе...

— Что не помешало ему стать привидением, — возразил Томас.

— Тоже верно, — не стал спорить Людо. — Но, так или иначе, герцог пригласил нас прийти туда в полночь, и попросил, чтобы мы отвели тебя к врачу, поскольку твоя неспособность говорить с ним, его раздражает. У тебя есть мысли на этот счет?

— К врачу? — поднял брови Томас. — К какому...?

— Он сказал, к лекарю, — вспомнила Елизавета.

— Ах, вот как! Да, нет — глупости...

— А если поподробнее? — сразу же заинтересовалась Тильда, и очки сами собой сползли на кончик ее хорошенького вздернутого носика.

— Ну, — неохотно ответил Томас, но с другой стороны, как он мог промолчать, если его спросила Тильда? Никак не мог.

Елизавете это было ясно, как день. Томас, вернее, его реакции были прозрачны сейчас, словно стекло, и Елизавета могла читать их, как слова в раскрытой книге.

— Ну, — сказал Томас. — В Липовой гостиной висит картина Неизвестного из Браганцы "Исцеление немоты". Там лекарь закручивает голову, "охваченного бесовством" веревкой... Знаете, веревочная петля и палка? Вот так. Мне всегда казалось, что это сцена связана с деятельностью Святой Инквизиции, но на полотне — с обратной стороны — есть надпись. Подписи художника нет, а название... Но я думаю, что это ерунда: черный юмор герцога...

— Может быть, — согласился Людо. — Но попробовать все же стоит. Ведь если мы пойдем, то лучше, чтобы все могли "говорить" с Тригеридом...

— А мы пойдем? — спросила Тильда.

— Было бы грустно, не узнать в чем там дело, — улыбнулась в ответ Елизавета, вполне оценившая галантную манеру Людо. — И если уж мы заговорили о тебе, моя радость, — сказала она, обнимая Тильду и поворачивая ее к себе. — Почему Тригерид назвал тебя принцессой?

— Он неправильно перевел! — сразу же ощетинилась Тилли и шумно засопела носом. — Он имел в виду, фюрстина...

— То есть, княжна... — широко открыла глаза Елизавета.

— Я сирота, — пожала плечами Тильда. — Значит, все-таки княгиня.

— А княжество? — спросил тогда Людо. — Как называется твое княжество, фюрстина?

— Галич-Мерь, — не без вызова в высоком надтреснутом голосе ответила Тильда, и в комнате повисла тишина.

Мрачную историю этого княжества изучали даже в школах...

4.

Несмотря на поздний ужин, завтрак подали в восемь. Подали бы и раньше, но накануне генерал распорядился, чтобы в Рождество детям дали выспаться. До семи.

Елизавету разбудила горничная. За окнами было темно: небо — плотная завеса мрачных туч — опустилось едва ли не на кроны деревьев. Но ветер утих, и прекратился снегопад. "Интуиция", впрочем, подсказывала, что снег скоро пойдет опять, а к вечеру, как и предсказывал генерал, разыграется настоящая буря.

"Ох-хо-хо!" — подумала Елизавета, направляясь в душ.

Спать хотелось невероятно, да и голова побаливала. Вина накануне выпили сверх всякой меры, и разговоры затянулись почти до трех часов ночи. Следовало, однако, предположить, что, не случись в полночь явления герцога Тригерида, сейчас Елизавета была бы уже женщиной и, скорее всего, тоже смертельно хотела бы спать. Но ей казалось, что бороться с недосыпанием во втором случае было бы куда проще и приятнее.

— Погода испортилась, — бодрым голосом сообщил генерал, когда все собрались за столом и принялись за яйца, ветчину, горячие булочки, холодное масло и ароматный малиновый джем. — Но, думаю, можно съездить верхом в город, там должно быть теперь весело ... — Он отхлебнул кофе из большой фарфоровой чашки и с интересом — сквозь наполнившийся вдруг алмазным сиянием монокль — посмотрел на блюдо с сырами. — Да, пожалуй... — Он отрезал кусок желтого, почти оранжевого сыра, поддел на вилку, обнюхал и с удовлетворенным видом опустил на тарелку. — Можно, разумеется, и на лыжах, но я бы не рекомендовал... Погода не благоприятствует...

Елизавета посмотрела на генерала, скользнула "робким" взглядом по Грете и Беате — те были невозмутимы и, кажется, вполне довольны жизнью, — и взялась за яйцо "в мешочек". Сейчас, после душа и прочих "утренних забот", она чувствовала себя гораздо лучше и даже начала испытывать легкое чувство голода. Впрочем, известное дело молодость, как изволила выразиться однажды старая баронесса: аппетит, притом настоящий, а не "где-то так", тотчас обнаружился, стоило ей начать, есть. Два яйца, ломоть ветчины, сыры в ассортименте и белые булки с джемом и медом ушли под кофе со сливками нечувствительно, словно детский сон.

— У вас счастливая натура, сударыня, — покончив с завтраком, генерал перешел к коньяку и теперь раскуривал сигару. — Меня наши боги тоже не обидели, имея в виду, обмен веществ, но приходится осторожничать. Вы когда-нибудь слышали про холестерин? Нет? Счастливое дитя! — он пыхнул сигарой, заставив ее кончик вспыхнуть оранжевым и желтым, и окутался сизым дымом с запахом степного пожара.

— Как страшно жить, — без тени улыбки констатировала Грета.

— А давайте, съездим на Волчий холм! — неожиданно предложила Беата. — Там, небось, опять будут ловить вервольфов!

— Оборотней? — тут же заинтересовалась Тильда.

— Понарошку, — охладила ее пыл Беата. — Это всего лишь народный обряд. Жгут костры, поют страшные песни и "ловят" волка-оборотня в чащобе у подножия скалы.

— Ну, не скажите, госпожа ротмистр, — ухмыльнулся в усы генерал. — Холм оттого и зовется волчьим, что с него волки на луну ночью воют, а последнего оборотня, как рассказывал мне покойный батюшка, поймали всего восемьдесят лет назад. Чащобы же те, да будет известно некоторым недостаточно образованным гражданам королевства, тянутся через всю Швабию до земель франков и угров, и еще древние римляне полагали алеманов народом склонным к колдовству и темным искусствам.

— Днем вервольфы не охотятся, — припомнила Елизавета.

— Оборотни и вовсе не охотятся, — бросила, как бы невзначай, Грета. — Они убивают.

* * *

Конюшням замка Энтберг могли позавидовать любые две другие. На выбор и вместе. Они были великолепно устроены, но главное — населены невероятной красоты и стати животными. Генерал, как выяснилось, являлся знатоком и ценителем лошадей и держал небольшой, но преуспевающий конный завод.

— Боже! — воскликнула Елизавета, не сдержав эмоций. — Это же кнабсдруппер, ведь так? Я не ошибаюсь?

— Да, госпожа Кейн, — довольно улыбнулся в седые усы барон фон Байер. — Это настоящий фламандский кнабструп, — и он ласково погладил пофыркивающую лошадь-далматинца по щеке. — Однако мои конюшни славятся не этими редкими породами, а немецкими полукровными лошадьми. Впрочем, сударыня, если желаете, я могу приказать оседлать для вас именно Астарту. Какое седло предпочитаете, женское или обыкновенное?

— С моими-то юбками? — И в самом деле, о каком мужском седле может идти речь, если на тебе гобеленовое платье-кафтан с подолом, подбитым мехом черно-бурой лисы, и две юбки — шерстяная и грогроновая , не говоря уже о прочем?

— Прошу прощения, сударыня, — в серых глазах генерала солнечные лучи пробили на мгновение туман, — не подумавши, брякнул, а зря! Значит, Астарта под дамским седлом!

— Благодарю вас, генерал! — ответила Елизавета, медленно и со вкусом "переваривавшая" великолепное генеральское выражение.

"Не подумавши, брякнул, ну надо же!"

— Виктор, Альберт! — между тем распоряжался барон. — Вы меня крайне обяжете!

Но оба конюха — и Альберт, и Виктор — уже были в деле. Им, собственно, и не требовались ничьи распоряжения, они свое дело знали и так. Впрочем, Беата, Грета, Дамаль и Людо оседлывали лошадей сами. Наблюдали за чужой работой только генерал, и Елизавета с Клотильдой. Генерал отошел в сторону, разговаривая о чем-то с управляющим, и девушки оказались предоставлены самим себе.

— Ты хорошо ездишь верхом? — озабоченно поинтересовалась Тилли Шенк, и очки в тонкой металлической оправе немедленно съехали на кончик носа. — Я к тому, что меня только в манеже по кругу возили...

— Но правила-то ты знаешь? — забеспокоилась Елизавета.

— Это насчет, "Держать плечи развёрнуто и прямо, не сгибаться в талии"? — насупилась Тильда. — "Балансировать на правом бедре и не сжимать луки седла коленями", ты об этом? — едва не задохнулась она.

— Да! — остановила начавшую впадать в панику подругу Елизавета. — Правила помнишь, ума хватает, поедешь, как миленькая!

— "Как миленькая", я из седла вывалюсь, и шею сломаю! — почти с гневом возразила Тилли. — Я... Она... А мне... И что теперь?

Как часто бывало с Тильдой, стоило ей расстроиться, как слова покидали свою хозяйку. Но Елизавета понимала теперь не только Тилли красноречивую, но и Тильду горемычную, косноязычную, несчастную.

— Я маленькая, — вопила душа Тильды, — а лошадь большая, и падать с нее высоко и больно. Но и не ехать нельзя, если все собрались вервольфов ловить. И что мне теперь делать?

— Фюрстина! — возмутилась Елизавета. — А как же традиции? А как же Галич-Мерь?

— И что с того? — сверкнули изумрудами зеленые глаза Тильды ван дер Шенк. — Я в этой Мери в жизни не была, не знаю даже, как она выглядит, и языка их не знаю! Я вообще, может быть, норнанка по крови или алеманка, а там славяне живут, вот!

— Твоя кровь не молчит! — твердо ответила Елизавета, повторив собственные слова Тильды. — А к слову, норн ты знаешь?

— Знаю, — очки вернулись на место, и зеленое пламя, словно бы, погасло. — И на алеманском говорю и читаю.

— На каком диалекте? — живо заинтересовалась Елизавета, сразу же забывшая о чуть не вспыхнувшей из-за пустяка ссоре.

— На альгойском , а что?

— Здравствуй, сестра! — сказала, тогда, Елизавета и радостно улыбнулась навстречу удивленному взгляду поверх очков. — Как поживаешь? Что нового в наших местах?

— Звучит знакомо, — призналась Тильда, — но это не мой диалект, хотя я тебя и понимаю. Почти.

— Это форарльбергский ! Мы соседи! — Воскликнула Елизавета и тут же начала декламировать стишок, который услышала как-то в детстве от одного из слуг тети Жозефины. — Wässerle, so kli und klar, ma ment, as künn nit si — und doch, es grift vertüfle a, 's ischt Kriesewasser gsi!

— Вау! — обалдело ответила Тилли, тоже, вероятно, забывшая, о чем только что шел спор, и про страхи свои запамятовавшая. — Я тебя почти поняла. Там про вишневую водку, ведь так, и про то, как она в голову ударила. Я права?