Дохлокрай

А кроме как к стенке двигаться некуда. За стеной холодные обои и твердый бетон. Тень пропадает с глаз, уходя под край разложенного дивана, прячется там. Господи...

Секунда. Две. Третий удар колотящегося сердца. Сейчас... сейчас, резким рывком, вырастая над белеющей простыней, покажется вытянутое яйцо головы, выкаченные белесые шары вместо глаз, покрытые пузырящейся слюной зубы... Вот-вот.. уже...Головой в одеяло, как в детстве, дома, с мамой и папой за стенкой, а вовсе не на съемной квартире, где почему-то ожила тень, превратилась во что-то, во что-то... а-а-а...

Ударится головой об пол больно. И обидно. Особенно из-за глупого сна. Особенно из-за сна, где приснился сон. У-у-у... волосы выдрала. Ага, вот эту самую любимую рыжую прядку. Вот черт.

Выключатель мягко клацнул, залил комнатенку светом. Можно во сне оказаться мужиком? Можно, оказывается. Может того, ну, все? С головой совсем плохо?

Спать надо больше. И отдохнуть бы. Прав тот дядька в маршрутке. Хотя, почему дядька-то? Он не особо и старый. Да и вообще. Сколько ему? Тридцать? Где-то так. Про ночь говорил... Про ночь.

Хотелось курить. До одури. Хорошо, есть балкон. Только не забыть куртку одеть.

Ночь чернела, била холодом и ветром. Фонарь светил бледно, каким-то мертвенно-зеленым светом. Внизу, в темноте, что-то хрустнуло листьями. Мелькнуло бледное...

Pt 4: the_masque

Хочешь спрятаться? Стать незаметным? Будь на виду. Будь проще. Никаких шпионских глупых игр из кино. Заурядно, неинтересно и скучно. Чтоб смотрели и думали: все просрали в стране, продают, продают и ни черта не производят. Залог успеха, чего уж, слиться с основной массой любого поселения. И не отсвечивать. Хотя здесь-то такого не скажешь.

Он смотрел на табличку-вывеску и пытался понять: наглость или глупость?

'Рога и ...'. Семеныч, перехватив взгляд, хохотнул.

— Всем нравится. Оптовая и розничная торговля натуральными продуктами, качественным алкоголем и товарами для взрослых, мм-м... хенд-мейд. Как пирожки разлетаются.

— Продукты или хенд-мейд?

— И то и другое.

Офис, склад, машины. Торговые представители и экспедиторы. Перемещайся по всему городу, особенно если торговля с ночными заведениям. Прикрытие великолепное, комар носу не подточит.

Дверь внутрь оказалась натурально сейфовой. Понятно, случись что серьезное, вроде штурма СОБРа, надолго не задержит. Но кое-какое время подарит. Первый этаж, значит, есть выход в коммуникации. Зря такие места никогда не выбирали. А уж здесь, в городе с бункерами, выкопанными для Сталина и Берии... Коммуникации серьезные. В старой части-то уж точно.

Должность у Семеныча оказалась так себя, серединка на половинку. Замгендира по чему-то там. То ли по общим вопросам, то ли по личным. Не суть, так-то. Важнее кабинет в самом конце коридора и большой диван. Кожаный, пухлый, с отстегивающимися подушками. На него-то он и лег, только зайдя. Скинул ботинки и задрал ноги на спинку.

— У меня душ еще есть, — намекнул Семеныч, — ты так-то не стесняйся. И пошлю кого надо.

— Куда?

Семеныч прикурил, разом наполнив кабинет сладкой ароматной смертью от как-бы вишни и чего-то еще, похожего на табак.

— Ни куда, а зачем. За носками.

— А... ну, извини. Ноги устали. Потерпишь?

— Мне чего-то еще остается?

Это точно. Но свинячить в гостях не стоило. Пришлось согласиться на душ и отправиться в смежную комнатушку. Носки выбросил, сушить все равно негде, да и некрасиво будет, если повесть их на итальянских радиаторах в кабинете самого зам ГД по чему-то там.

Вещи туго скрутить и в рюкзак. Куртку закрепить к нему же шнурами. Брюки, чистую футболку и ботинки поставить рядом. Один клинок, на заранее готовом шнурке, повесить на шею. Ну... как-то так.

Он вздрогнул от резких ударов жестких и горячих струек из лейки. Встал, опершись на руки. И закрыл глаза, ловя мало с чем сравнимое удовольствие. От обычной горячей воды.

Стоило мыться быстро, не ломая привычки. Но здесь, где вокруг есть те, кому можно доверять... Хотелось получить больше самой, мать ее, обычной человеческой радости. От прозрачной и живой тоненькой пленки, стекающей и стекающей вниз. От острых уколов по коже, от запах обычного, дешевого, но настоящего мыла. От запаха, утекающего с пеной, заметными серыми следами и даже песчинками.

Люди давно разучились радоваться простому. Горячая вода из-под крана? Ой, тоже мне, роскошь. Джакузи с массажем всего тела и пузырьками пахнущими шампанским 'Кристалл'. Хозяйственное мыло? Фи, оно дурно пахнет. Только хэнд-мейд из жира карликовых розовых единорогов, благоухающее натуральными пачули и лепестками горных пурпурных тибетских ирисов.

А запах? Пота? Фу-у-у, это так отвратительно. Вспотел — в душ. Вспотел через час еще раз — в душ. До бесконечности. При желании он мог бы читать лекции о вреде того-этого, включая мылящие средства популярных марок. Но смысл?

Он успел упереться ладонями в скользкий пластик кабинки. Расслабились нервы, устал, горячая вода. Как тут не заснуть? Как-как... включить холодную.

Его ждали. Кроме Семеныча присутствовали трое. Крепкая низенькая тетка с грудью какого-то невероятного размера и прочим добротным хозяйством. Седой и одновременно молодой тощага в золотистых очечках. И просто интересная блондинка с чересчур зелеными глазами и почему-то россыпью веснушек вокруг вздернуто-тонкого носа. Прямо встреча старых добрых друзей, желающих попить чаю и обсудить детей, работу, хобби. Чашки, сушки и сахар только способствовали впечатлению.

— Елизавета, Петр, Мария, — представил сидящих Семеныч, — вот, на человека стал похож.

В ответ оставалось усмехнуться. Ох уж эти присказки-сравнения. В их-то тесной компании легко понимать: каково быть похожим на человека и им же не являться.

— Надо полагать, Петр отвечает за разработку, Елизавета за обеспечение, а Маша за...

— За обеспечение отвечаю я, — Семеныч хмыкнул. — а вот Мария отвечает за оперативно-тактические мероприятия и действия. Елизавета наш босс, а Петр занимается именно разработкой. Почти угадал.

Бывает же такое. Либо устал, либо постарел.

— Рассказывайте...

Босс Лиза хмыкнула.

— Рассказывайте... Тут показывать надо, не рассказывать. Почему не знаю тебя?

— Почему должна знать?

Она не ответила. Вопрос задан от раздражения. Кому понравится чужак в твоем городе и в твоем деле? Хотя... у них в работе умереть проще простого. Иногда так вообще, не знаешь, как оно случится. И не придет ли по твою душу недавний товарищ? Ему на такое счастье надеяться не приходилось. Да и хорошо.

Хотя у раздражения явно есть еще одно дно. Не любят они таких, как он. Хотя таких осталось всего ничего. Да и было-то... с Гулькин хвост.

— Как тебя называть?

Он подумал. Назвал выдуманное и не то, что сейчас, имя. Не стоит давать хотя бы какую-то зацепку. Любой из этих четверых может оказаться у... у тех, у кого не стоит оказываться. От Института и до самих объектов их общей временами работы.

— Хорошо. — Босс Лиза взяла у Семеныча сигариллу, закурила. — Дело такое...

Дело... Какое еще может быть дело, если оказался нужен он? С чем не смогли справится? Мрак крепнет, верно, и ряды его коллег не успевают расти за Мраком. Только такое уже случалось, каждый из них должен знать. Мраку нужно немного. Больше смертей, больше горя, больше неустроенной жизни. Где нет достатка или работающей системы, все плохое множится разом и совершенно неотвратимо. Снежный ком из беды пополам с болью рождает чудовищ.

— Мы выследили два рассадника и отыскали Проводника. Живьем не брали, не вышло. Наш нюхач на какое-то время совершенно потерян, ему пришлось уехать.

— Давно?

Босс Лиза удивленно посмотрела на него.

— Нет, а что?

Он пожал плечами. Неопытность? Да ну ладно... и лет ей немало, а раз так, то никак не могла быть выбрана недавно. Почему же говорит очевидную глупость?

— Если прошло больше месяца, Проводник уже здесь. Новый. Но вы про него не сказали ни слова. А должны были сказать сразу. Это большой город, он точно не один. Но ни про одного не услышал. До сих пор.

Босс замолчала. Нехорошим и тяжелым молчанием. Таким темным, отдающим чем-то вроде бессилия и почти опущенных рук.

— Сколько вас?

Босс пожала плечами. Остальные молчали не менее тяжело. Вот оно что...

— Всех вместе пятнадцать.

Пятнадцать человек на город с заявленным миллионом и двумя сотнями тысяч человек. Где миллион двести, там и полтора. А если со студентами, гастерами, неучтенными, гостями и туристами... все два. И пятнадцать человек здесь, в 'Рогах и ...'. Хреновые дела.

— Понял... Хорошо. Но вы же все равно нашли меня из-за чего-то конкретного?

— Жертвоприношения.

Значит, вот так. Вот и причина клубящейся тучи над городом, прореженной алыми пульсирующими венами наливающейся злобы. Проводник, оборачивая тела в не-мертвых, порождает черно-серый дымный след, медленно растворяющийся в общей ауре. Чадящий, липко-плотный, кричащий совсем умирающей душой, уходящей во Тьму. Их не всегда легко отследить, но они никогда не пропадают совсем. Здесь же, подъезжая, видел... Такое не спрячешь. Да и кто-то, устроивший незримый людям непроницаемый мрак, прятаться не особо хотел.

— Сколько?

Мария скрипнула зубами. Поморщилась, как от боли.

— Три. Одна, две и три девочки. Школьницы.

Удивила. Проводник, умеющий приносить жертв, выберет и бабок. Если будет нужно. Но если есть выбор и время, кто, как не девчонки? Дерьмовые дела.

— Когда?

— Последний раз в эту пятницу.

Сволочь.

— До Самайна две недели?

Кивнули разом и все. Все вставало на свои места. И казалось куда хуже, чем поначалу.

Он не любил церковников. Никаких, ни попов, ни падре, ни 'простите отец, ибо я грешен'. Не за что было любить. Но уважать некоторых приходилось. И тоже не за просто так. А уж те несколько, с настоящей Верой в душе, встреченные на длинной дороге... Тех считал за своих. И не особенно уважал современную моду искать в делах Церкви только что-то плохое. Как с Самайном.

Очернили, нарекли праздником мертвых и злых духов. А добрые кельты всего лишь отмечали окончание урожайного года и весело плясали под дуделки-сопелки-волынки вкруг костров и все такое. Угу, именно так, чего уж...

Ху! Костры рвут темень ночи рыжими широкими языками.

Ху! Костры окружают круг каменных высоких столбов-пальцев.

Ху! Костры ревут, когда пламя меняет рыжее на голубое, а голубое на изумрудное.

Копья бьют в землю. Копья выстукивают ритм. Копья следуют за барабанами. Ху! Ху!

Кожа барабанов изжелта-бледная. Барабаны берегут. Барабаны бьют пару раз в год.

На коже ветвятся черные узоры. Кожа живет, как ее хозяева, когда ее сдирали.

Ху! Ху! Ху! Мертвое пожирает только живое. Мертвое видит только живое.

Блики ложатся на неровную кромку каменного стола посреди каменных столбов. Ху!

Блики прыгают по притянутым к каждому столбу мертвым телам. Ху!

Блики порождают изгибы странно шевелящихся теней, рвущихся к столу. Ху!

Ху! Мертвое требует еду. Мертвое хочет теплой плоти. Мертвое ждет. Ху!

Девушка. Тоненькая. Юная. Покрытая потом и пахнущая страхом. На столе.

Кричит. Кричит громко. Кричит, разрывая связки. Кричит, косясь на человека в маске.

Оленьи рога достают до мертвенно-бледной луны, смотрящей черными провалами вниз.

Темнота сливается с черной тканью широкого плаща. Темнота пропадает в глазах.

Нож древний, каменный, с крошащейся, но острой кромкой.

Нож пил жизнь и душу таких же молоденьких и кричащих до, будет пить и после.

Ночь, живущая своей жизнью, воет, плачет, мешает свои голоса с людьми вокруг.

Ночь, когда мертвые жаждут жизни, ночь, когда мертвые получают свое.

Ночь, когда мертвые выполняют необходимое. И никому не стоит стоять на их пути.

Женский крик пробивается через барабаны, разрывает ночь, разрывает тьму.

Нож не торопится. Чем больше выльется жизни вместе с болью, тем сильнее слова.

Нож становится блестящим. Нож наливается силой. Вместе со словами.

Крик рвется, звенящий от боли, звенящий от страха, хрипящий от близкой смерти.

Тьма наливается Мраком, окутывает столб за столбом, заставляя мертвое жить.

Тьма ждет последнего, слабого и еле слышного вопля. Тьма дожидается.

Он тряхнул головой. Надо бы отдохнуть, выспаться. Такие сны не бывают просто так.

— Все в порядке?

Семеныча не оказалось, как и остальных. Только Мария. Сидела, прихлебывая растворимый кофе из кружки с верблюдами.

— Да. Мне надо выспаться. Вечером встреча.

— С кем?

— С Другими.

Та поперхнулась.

— На фига?

— Нужно. — он потер лицо. — Мне здесь оставаться? В гостинице светиться не хочется.

— Нет. Я отвезу тебя в квартиру и...

— Просто скажи адрес и дай ключ. Если утром меня не окажется, знаешь, что делать. Сейчас.

Кровь в пробирке он всегда носил в нагрудном кармане куртки. Пробирка, даже смешно. Сейчас в ее роли выступал пустой пузырек-пробник. Из-под каких-то духов. Кровь свежая, он набрал ее на квартире у Ани, прежде чем выходить.

Говорить где будет встреча не стал. Все казалось странным, невозможным. Раз так, то кто-то из местных Других очень силен. И если что, то ребята найдут его с помощью этой крохотной то ли стекляшки, то ли пластика. Черт знает, из чего оно сделано. Кровь всегда отыщет дорогу к своему человеку. Если знать, как искать.

Адрес он запомнил. Таскать с собой записку — лишний повод дать возможность найти. И их, и его. Искателей всегда хватало, сколько знал себя в этом деле. А лучшего несъемного диска, чем память никто не придумает. Просто надо правильно пользоваться и все. Ключ понравился. От хорошей двери, где можно менять комбинации. Значит сразу не вскроешь. Лишь бы пути отхода тоже нашлись.

В кабинете Семеныча, не удивив, нашелся незаметный запасной выход. Чуть по вполне себе обычному подъезду, через неширокую и невысокую арку и все. Улица. Стеклянный магазин напротив, неподалеку огромная фигура кого-то в фуражке. Неужели Церетели смог добраться и сюда? Хотя... так-то вроде смотрится ничего. Прямо этот, как его, дядя Степа.

Но идти в другую сторону и убедиться в верности вывода не вышло. Стоило добраться до кровати или хотя бы до ровного пола и заснуть. Вечер предстоит не самый простой.

Если не ночь.

Осень крутила обычные фокусы. Из блестящей и переливающейся золотыми бликами и полыхающими живыми огоньками — превратилась в серую холодную кисею, оплетающую все. Дома, тротуары, стоящие и едущие автомобили. И людей. Их-то в первую очередь.

Моросило, липло холодными каплями, студило даже изнутри. Куртку пришлось застегнуть до подбородка. И даже расстроиться. Хотелось пройти этой улочкой чуть по-другому. Спокойно, рассматривая старые, восстановленные и не особо, здания. Присесть на одной из лавочек, может быть даже покурить. И даже нацепить наушники, включив что-то под настроение.

Люди души коптят на бездымном огне

И смеются от счастья, как дети.