| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Чепуха. Сейчас поезд идет на Север, в Воркуту. Тупик, ловушка. Не будут они прыгать на поезд, идущий в Воркуту. А если у них там есть у кого отсидеться? Да и блокировать будут прежде всего южное направление. Логично, логично... Нет, все равно чепуха. Если бы кто-то проник в вагон, он не стал бы запирать дверь. Зачем самому себе путь отрезать?
"А вообще-то ты и сам — что беглый", — вдруг сказал он себе. "Пытаешься бежать с Заполярья, чтобы скорей её увидеть. Только с вагоном у тебя нет другого пути, как вдоль железной дороги, вдоль замеров, километров пути и километров ленты..."
5.
Действительно, Сергей уже давно поймал себя на мысли, что он с самого начала этой командировки, не признаваясь в этом себе, предельно форсирует темп испытаний, ликвидируя все возможные технологические паузы и простои, будто решил все провернуть в рекордно короткое время.
Обычно они и так старались вернуться раньше срока, определенного с учетом средневероятных трудностей и непредвиденных обстоятельств — по негласному закону половину сэкономленных дней тут же разрешалось отгулять. Этот немудреный стимул, освященный традицией, на протяжении ряда лет позволил добиться в Институте прямо-таки недосягаемых для подобных учреждений высот производительности труда.
Старожилы помнили времена, когда Институт испытывал всего один тепловоз в год, а выезд на испытания напоминал отплытие научного судна. От лаборатории отправлялось человек десять, и к вагону с приборами цепляли еще купейный вагон, в котором селили расшифровщиц. После восьмичасового рабочего дня сплотку отставляли от состава и стояли, пока не будут расшифрованы все ленты. Затем приводили в порядок датчики, выпрашивали состав и еще ездили день. Испытания длились месяцами.
После введения "потогонной системы", как окрестили в народе новое стимулирование, сокращение сроков поездки превратилось в особое искусство с массой тонкостей.
Экспедиция сократилась до четырех-пяти человек, а расшифровщиц не стали брать вовсе. Вместо этого руководитель испытаний сам делал экспресс-анализ — выбирал наиболее характерные значения, точки, по которым были ясно видны очертания будущих кривых, а на обратном пути уже писал черновик отчета. В Институте расшифровывали все или большую часть записей — в зависимости от того, насколько от состояния узла зависели человеческие жизни и насколько предсказуемым было его поведение. По окончательным результатам отчет уточняли.
Эта система сократила сроки поездок примерно вчетверо, хотя теперь в ней была одна хитрость — такие испытания не могли проводить простые исполнители, которым все было расписано от сих до сих. Теперь нужно было в совершенстве знать сам исследуемый узел, его поведение, историю его болезней и возможное будущее. Руководитель испытаний должен был быть ученым — хотя и не обязательно со степенью, а прибористы — инженерами, хотя и не обязательно с вузовской корочкой. Тепловозы в корочках не разбираются.
Исключения составляли случаи, когда по результатам замера надо было решать — можно ли следующий замер делать на более высокой скорости или воздействие машины на путь уже достигло опасных значений. Такие вещи делали не спеша, на Озерской ветке вблизи Института — проезжали участок, проявляли фотобумагу и кропотливо выискивали в наложенной черным по белому резолюции деталей ходовой части разрешение или запрет добавить еще несколько километров в час. На безопасности не экономили.
Но сейчас Сергей экономил время и за счет исчерпания обычных резервов. Например, можно было от Москвы до Печоры не цепляться к первому попутному товарняку, а подождать подходящего почтово — багажного, который останавливается возле гидрантов и платформ, где развозят уголь — чтобы не экономить воду и топливо. Правда, экономия угля меньше напрягала, потому что еще в Институте перед выездом половину рабочего тамбура перегородили досками и доверху завалили углем — Север все-таки. Мозг лихорадочно прикидывал, какие неожиданности могут задержать вагон, привести к исчерпанию запасов, просчитывал схемы действий.
Он был не в силах дать себе только одну команду — сбавить темп.
6.
— На треугольнике сейчас не развернуться — занесло! — голос механика принес весть
— А когда расчистят?
— А кто его знает. Снегопоезд на станции на путях работает. Метель только прекратилась.
— Треугольник сильно замело? Может быть можно аккуратно подать?
— Можно было бы, если бы шли тепловозом вперед. А так назад не видно, какой глубины там будет, да и у вагона осевая нагрузка меньше, он легче с рельс сойдет.
— Ну, а если мы протянем связь до тамбура вагона и оттуда будем сообщать?
— Можно попробовать. Сейчас запрошу по рации...
...Сплотка не спеша подкатывалась к стрелке на треугольник. Сергей помогал Александрову разматывать провода громкоговорящей связи до тамбура.
— Амба — донесся до него по коридору голос Андрея. Похоже, что приплыли — ничего не выйдет! Иди сюда смотреть!
Сергей выглянул в покрытый инеем железный закуток. Александров показал ему на стекло в торцевой двери, затянутое в плотную морозную шубу.
— Ничего не видно — моментально замерзает! — Он потер тряпкой стекло, пытаясь очистить — открывавшиеся оконца моментально затягивались искрящимися ледяными узорами, словно кто-то спешил их наглухо замазать. Луч поднесенного к окну аккумуляторного фонаря тоже не мог пробить эту мгновенно нараставшую завесу, распылялся и гас в ней так, что изнутри не было видно ничего, кроме светового круга на синевато — серебристом холсте.
— Жаль, что вагон прожектором не успели оборудовать, как у лаборатории динамики экипажной части! Тут подсветить можно только если дверь открыть, а при открытой двери сам будешь вроде этого инея... — Андрей уже собрался наматывать провод на микрофон.
— Подожди убирать — я смогу и при открытой.
— Это как Карбышев, что ли?
— Зачем? У меня мотоциклетные очки с собой. Я их надену, обмотаю лицо шарфом, микрофон замотаю под шарф. На себя надену все, что есть. Как в фильме "Экипаж", помнишь?
— Кстати, у меня гусиный жир есть, лицо смажешь...
... Примерзшую торцовую дверь удалось открыть, только поддев ломиком — она повернулась с каким-то не совсем естественным хрустом и скрипом. Андрей и Сашка отступили в коридор, закрыв за собой дверь и завалив щели старой спецодеждой, чтобы не выстуживать вагон. Открывшаяся черная тихая пустота была такой стеклянно — прозрачной и безжизненной, будто за пределами тамбура ожидал открытый космос. Свет фонаря скользил на несколько метров вперед по сухому, бледному свежевыпавшему снегу; на котором не было заметно ни кустов, ни столбиков — ветер и метель выровняли лик земли до идеальной геометрической плоскости.
Сергей проверил связь. Механик дал короткий сигнал и осторожно подал вагоном вперед. Детали тележки, вагонные лесенки толкнули сухую рассыпчатую массу, с тихим шорохом и скрипом раздвигая и сминая ее. Казалось, что вагон заглатывает белую равнину. Мириады снежинок — таких же, как и те, что нежно лежали на волосах Татьяны в день их последней встречи — лежали перед сплоткой, вцепившись друг в друга тончайшими иглами; от подвижки лучи их ломались и все теснее прижимались друг к другу; пух превращался в льдистый монолит и надо было угадать, когда давление его вырастет настолько, что будет в состоянии приподнять стальную махину лаборатории и снять ее с рельс. Рой хрупких созданий, исчезавших от легкого дыхания, вступил в схватку с металлом и исход поединка был неясен.
Чтобы выдержать малую скорость, механик то давал позицию, то вновь сбрасывался на нулевую, готовый в любую минуту затянуть свояк — локомотивный тормоз — и предупредить всползание.
Холод, затекший в тамбур и мгновенно заполнивший его доверху, теперь тщетно пытался одолеть дверь в коридор или выстудить уголь, горящий в топке; не удалось ему одолеть и экипировку Сергея. Тогда студеный ветер принялся намораживать на внутренней поверхности мотоциклетных очков влагу, испаряющуюся с поверхности глаз и кожи лица, и чтобы что-то рассмотреть впереди, приходилось вытаскивать руку с варежкой из надетой поверх нее толстой полубрезентовой рукавицы на искусственном меху, просовывать большой палец под витки шарфа, обматывающего лицо и пытаться как-то стереть им наледь. Очищенные участки плексигласа тут же затягивались новыми микроскопическими зародышами снежинок. Даль размылась; осталось лишь туманное желтое пятно фонаря, шорох и скрип крахмально-ломкой поверхности планеты, позванивание металла и ощущаемые телом дрожь и наклоны стальной коробки тамбура; все это надо было читать, как книгу, ища любой неверный знак — движение, звук, что-то, что отличалось бы от состояния секунду, две, три назад...
...Прямо впереди вспыхнула яркая звезда, окаймленная широким радужным ореолом наросшей на очках наледи. Она не могла быть небесным светилом — слишком ярким было сияние и слишком знакомо — значимым было медленное изменение его света, следовавшее уклонам профиля пути. Это был прожектор далекого локомотива, идущего прямо на вагон — лабораторию.
Встречного здесь быть не может, подумал Сергей. Никто не пустит состав полным ходом на нерасчищенный треугольник. Значит, впереди стрелка, и он уйдет на какую-то другую ветку, незаметную за сугробами. Не отвлекаться на прожектор, значимый фактор — снег, следить за снегом...
Рукотворная звезда приближалась, свет ее залил все видимое пространство, в котором истаял лучик аккумуляторного фонаря. Свет был повсюду, и горизонт с заплывшими от инея звездами, и огни далеких строений, и прогрызаемая вагоном снежная пустыня — все обратилось в свет; казалось, он проник и в шум крадущихся колес вагона — лаборатории, поскрипывание снега и слегка поджатых для верности тормозных колодок, в позванивание рельса и приглушенный переменный рокот дизеля. Прожектор встречного не только не прояснил картины, а словно замазал ее люминофором от трубок газоразрядных ламп; только в свежеочищенные участки стекол очков удавалось рассмотреть неестественно четкие детали вагона, окаймленные контратипно — черными тенями.
Сергей понял, что означает выражение "обратиться в слух": он весь обратился в слух, в дрожь и толчки, передаваемые его телу через стальные трубки ножек стула и подошвы ботинок, он пытался слиться с вагоном, стать его нервом и осязать подминаемый снег. Порой казалось, что это почти дается; тогда то ли в его мозгу, то ли в памяти вагона всплывали обрывки воспоминаний — как воют колесные пары в крутой кривой, как резко лязгает на ходу тормозная площадка, или как жестко обдирает поверхность катания цепкая головка рельса при юзе, как асфальт коленку при падении с велосипеда; — скорее всего, это был результат профессионально развитого воображения. Сплотка стала похожа на хищника, крадущегося по снегу к добыче в ночной сияющей мгле; свет все нарастал, и Сергей начал чувствовать, что ослепительный поток уже начал притуплять до опасного предела слух, осязание и чувство равновесия.
Он уже хотел дать на тепловоз команду прервать движение, но в поведении вагона не проявилось ничего нового и интуиция подсказывала продолжать путь. Опасность появится, если сплотка проскочит стрелку, и взрезав ее, выйдет на один путь со встречным; но для этого сперва пришлось бы проехать на запрещающий.
Прожекторный луч вдруг съехал вправо, а за ним, по уходящей вбок ветке, потянулась вереница звуков — гул катящихся колес, лязг сцепок и двойные удары грузовых тележек там, где плавная траектория хода обрывалась на ближайшем стыке. Привычная ария товарного состава на минуту придала посторонний трепет гофрированной обшивке вагон-лаборатории; но зато теперь проявился фонарь и стало видно, что заметенный путь скоро кончится. Чистые, даже без инея рельсы, лежавшие впереди, были словно полоса чистой воды для судна, вырвавшегося из ледового плена.
Дверь перехода глухо хлопнула. Теперь сплотка шла по другому пути треугольника и тяжелый локомотив медлительно но неумолимо, с глухим урчанием, проминал белую пустыню своим метельником. Сергей перебрался в кабину, не воспользовавшись шансом прилечь на полку в своем купе.
7.
Держа на коленях планшет, он снова пробежался взглядом по крестикам в таблице режимов, чтобы проверить, насколько равномерно распределяются на плече замеры по скоростям. Выходило, что на низких скоростях — тридцать, пятьдесят — число крестиков немного отставало от намеченного, а на высоких -опережало. Впрочем, так было почти всегда, и некоторое превышение числа замеров на скоростях выше шестидесяти лишь отражало факт, что эти скорости наиболее важны для изучения нагрузок на детали, получающие удары прямо от пути, без всяких амортизаторов.
Здесь главным было только не переборщить и успеть набрать для низких скоростей достаточный объем статистики. Пока бухгалтерия сходилась, хотя на малых скоростях — по нижнему пределу. По скорости 30 был только запас на возможный процент запорченных замеров. Он понял, что избегает сознательно требовать этого скоростного режима, довольствуясь тем, что задавал механик по своему разумению — чтобы снизить вероятность случайных задержек, отставания от графика, чреватого долгим стоянием на разъездах. Казалось не только он сам, но и весь окружающий мир рвется к ней, увлекаемый каким-то неведомым полем — даже крестики на планшетах.
"...Только сердце у людей сильнее разума..." — выводил боковой ветер на выступах кузова, выстукивали колеса на остекленевших от мороза шпалах, высвистывал турбокомпрессор...
...Они познакомились случайно, на новогоднем "Огоньке", устроенном незамужними вечерницами местного гуманитарного вуза и несколькими компаниями ребят с разных предприятий. От Института их собралось человек шесть, никто особо никого из других организаций не знал, и поначалу они просто кучковались в углу зала старенького клуба, переговариваясь о своих делах. Но тут к ним подлетела высокая, худощавая и чуть курносая девушка со стайкой своих подруг; она сказала, что ее зовут Татьяна, и — "идемте все танцевать". Сергей тут же ее и пригласил; Татьяна, казалось в первый момент, не ожидала этого, но согласилась. Танцевала она легко, словно предугадывая движения партнера, и по какой-то особенной невесомой гибкости ее фигуры чувствовалось, что для нее это был больше, чем танец; она уходила в него, словно пытаясь найти что-то знакомое, прекрасное, светлое; так, возвращаясь в родные места, ищут на улице дом, где прошло безмятежное детство. Сергей тут же вновь пригласил ее на следующий, и еще; его радовало то, как разгораются счастливые искры в глазах девушки; когда все начали расходиться, он предложил проводить.
Они пошли по диагонали через весь город, внутри бесполезного в столь позднее время трамвайного кольца. Легкий морозец выстраивал в посеребренном звездной пылью небе хоровод из дымов труб частного сектора. По дороге выяснилось, что Татьяна и не ожидала в этот вечер с кем-то познакомиться, а просто помогала подругам организовать вечер; но для их обоих это уже давно не имело никакого значения. У подъезда Сергей предложил Татьяне снова встретиться и пригласил в кино; она слегка порозовела от волнения, но возражать не стала.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
