Свиток первый. Общий файл.

Здесь было по ночному тихо. Пожар гудел в стороне. И, то ли боясь нарушить тишину, то ли боясь слов собственного ответа, Чжан сдерживая голос произнес:

— ПЕЧАТЬ и МЕЧ.

Обернувшаяся Томоэ, успела увидеть, как вздрогнул евнух. И тут же похолодела, поняла значение сказанного. ПЕЧАТЬ и МЕЧ. Единственная ПЕЧАТЬ и единственный МЕЧ, о которых говорили с ТАКИМ... страхом и почтением. Императорские Сокровища. Неотлучные от Императора...

Инори ухватила ее запястье, потянула вперед, к черной громаде здания. Шепнула едва слышно:

— Быстрее.

Томоэ поняла, что остановилась потрясенная услышанным... И еще поняла, что рядом опасность: евнух, замыкавший их небольшую колонну, напряженно всматривался куда-то назад и влево. Туда, где невысокое здание, через которое они шли недавно, примыкало к стене ограды.

Света близких пожаров хватило, чтобы сориентироваться. Беглецы почти бесшумно миновали несколько помещений, и в хозяйственной части флигеля уперлись в тупик — небольшую пустую комнату, непонятного для большинства присутствующих назначения. Четыре стены, две колонны в задних углах, ряды полок по правой стене, небольшое оконце в стене слева под потолком. И неожиданно яркие полосы лунного света бьющего в это окно — полная луна, наконец-то решила узнать последние новости Поднебесной...

Евнух выскользнул за дверь, а Чжан и Хаянари остались в комнате. Первый опустился на колени и положил перед принцессой сверток и мешок.

— Госпожа, я выполняю поручение вашего отца...

— Он... жив? — слова дались с трудом.

— Да, — мужчина склонился лицом к полу. — Когда я покидал дворец, он был жив...

— Переодевайся, — тихий приказ опять ворвался в их разговор. Дополнив пафос жесткостью и напряжением.

Томоэ кивнула. Как принцесса и как ученица. Приняла стопку одежды из рук Инори. И шагнула в дальний угол комнаты, отвернулась, зная, что мужчины отвернутся тоже.

Быстрые руки подруги-служанки избавили ее от халата. На мгновение вспомнив про холод весенней ночи, девушка вздрогнула всем телом, поджала пальцы босых ног. А на плечи уже упала новая одежда. Непривычно грубая ткань запашной рубахи... Одежда оказалась мужской. Инори стянула ее талию матерчатым поясом, сунула под него мешочек с печатью и зеркальце. Склонилась к ногам...

Повторяя движения подруги завязывавшей вокруг щиколотки шнуровку туфлей из грубой ткани, Томоэ услышала движение у дверей. Пока она поворачивала голову и вскидывала глаза, шорох одежды сменился звуком короткого выдоха, потом его заглушил скрежет стали о сталь, тупой удар... И дальше взгляд девушки только схватывал яркие, даже в оттенках серого, картинки первого в ее жизни настоящего боя. Падающее в дверной проем тело евнуха, взблеск меча Чжан Хуя и темная фигура на пороге. Исчезающий в ее груди лучик клинка направленного рукой чиновника... Взмах руки пришельца, тусклый отблеск короткого и широкого дао, опускающегося на шею Чжана...

Она моргнула, когда тяжелые теплые капли ударили в лицо. И потому пропустила часть событий, не увидела, как мятежник лишился головы, и как Хаянари переместился ближе к двери...

Ладонь Инори перехватила крик, затолкала его обратно, заставила поперхнуться...

Стукнули о пол два тела. И на комнату упала тишина. Только грохот испуганного сердца и сдерживаемое, захлебывающееся дыхание девушек. Где-то далеко гудел пожар.

Томоэ закрыла глаза. С невероятной, шокирующей ясностью почувствовала медленно сползающие по лбу и щеке капли. И, потеряв опору в ослабевших ногах, упала на четвереньки, согнулась в судороге жгуче кислой рвоты...

Сильная рука ухватила волосы, рванула голову назад. А она жмурилась, отказываясь видеть. Только вздрогнула, когда клинок звонко прошуршал по волосам за спиной, и срезанные пряди с шорохом упали на пол. Сжималась, боялась смотреть, пока ее, больно сжав плечи, поднимали на ноги и толкали куда-то, по уходящему круто вниз полу, удерживая при этом от падения... И лишь, когда шорох сдвигаемого камня заглушил, отодвинул на грань слышимости полузадушенный всхлип Инори, распахнула глаза и оглянулась. Рванулась к сужающейся полоске лунного света с отчаянным криком:

— Нет! Нет! — и почувствовав рванувшую назад, в темноту, руку, — Пусти!.. Инори-и!

Крепкая затрещина сбила бы ее с ног, если бы не удерживающая рука.

— Назад! Вниз! — хриплая ярость и боль в мужском голосе.

Ее подхватили, прижали к боку и понесли вниз в холодную темноту, гулко возвращавшую звук шагов и дыхания...

А потом сзади ударило твердой стеной воздуха и пыли. Окатило мгновенной болью и вытолкнуло в Пустоту. Без ощущений, без мыслей, без звуков, без...

Глава 2. Круги на воде. Ночь и день первый.

Ли Сунн-Чжи.

— Просыпайся! Да просыпайся же, индюк брюхатый! Пожар!

Полный сорокатрехлетний мужчина заворочался на постели, натягивая на голову одеяло, попытался отодвинуться от визгливого голоса женщины. Но последнее слово заставило его сесть и начать бестолковые поиски штанов.

— Да где ты ищешь, глупый осел... на, одевайся.

Женщина не поражала красотой. Маленькая и плотная, с сухим и сварливым личиком. Сунув мужу одежду, она довольно спокойно занялась прической.

— О каком пожаре ты говоришь, дорогая? — осторожно начал мужчина, массируя заспанное лицо. И тут же получил в ответ:

— Ты посмотри какое зарево. Или это, по-твоему, закат повторяется?

Сяньши Ли Сун-Чжи только сейчас заметил, что полумрак в комнате приобрел красноватый оттенок. Как на закате или при близком пожаре. Первое он сегодня уже видел. И потому, рывком натянув штаны и путаясь в рукавах просторного ночного халата, выскочил в притвор спальни, а оттуда на крыльцо флигеля... На западе, в ночном небе над Запретным Городом, громоздилось что-то невообразимое, медленно, почти неуловимо шевелящееся, светящееся снизу густым багровым светом...

— Ты бы рот закрыл, — ворчливый голос госпожа Ли вернул его к действительности.

Почтенный сяньши закрыл рот, благодаря Небо за бессонницу женщины. Гаркнул, предупреждая ее новый окрик и призывая слуг:

— Эр-фу! Сянь-фу!

И рассерженным буйволом ринулся обратно, в дом, на ходу отдавая приказания:

— Скажи чтобы нашли доспехи и одежду попрочнее, только чтоб по уставу...

— Да ты что?! Какие доспехи?!

Сяньши отмахнулся, заставив женщину изумиться — такого отношения к себе она уже давно не помнила — и испугаться. Уже снимая со стены двуручный цзянь в украшенных серебром ножнах, почтенный Сун-Чжи услышал, как она устроила разгон слугам, срывая на них злость.

Кисть тушечница и бумага. Сокровища. Они оказались в руках раньше, чем он закончил облачаться. Быстрыми, четкими мазками легли черты иероглифов. Первое письмо самое короткое: "Всем явиться к ямыню с оружием". Скорый на ноги Дин-фу унес это письмо в пожарную казарму.

"Призвать всех. Вооружить. Быть в готовности". Это письмо предназначенное полицейским десятникам-ляньбу досталось Дин-эру.

— Обежишь всех, — буркнул Ли пареньку, предупреждая маловероятную нерасторопность участковых.

Третье письмо адресовалось почтенному господину цзисяню Пи Даню с просьбой (именно ПРОСЬБОЙ) призвать всех служащих к ямыню. "...Во всеоружии и как можно скорее, ибо..."

Сун-Чжи оторвался взглядом от бумаги. Глянул на багровеющее небо. И вдруг испытал страх. Настоящий и сильный. До холодного пота и замирания сердца. Подсказывающий бежать, бежать, бежать. "... Ибо знаки Неба свидетельствуют о возможности великой опасности", — дописал он, превозмогая дрожь руки.

Лян.

Войска оседлали улицы не сразу. Сань-Синь успел пройти целую линию кварталов и пересечь еще одну магистральную улицу. Срединную, шедшую от ворот Сянь-Мин Запретного Города через ворота Шан Дун Императорского города. Спешил уйти от места смерти, тревожно глядя на разгорающийся в центре столицы пожар.

Ему повезло. Он взобрался на стену квартала, лег на скат ее черепичной крыши, и уже в ее тени услышал шум гвардейского отряда. Пятьдесят бронированных всадников. Цзиньмэньвэй или цзиньувэй, судя по вооружению.

На миг он забыл о ранении. Зарево над Запретным Городом и гвардия на проспектах и магистральных улицах. Вопрос, "что же произошло?!", колотился беззвучным колоколом. Мелькнули в памяти картины покушения. И сердце опять сжалось от горечи утраты, страха и усталой безысходной ярости.

Спускаться было легче. Но раненые рука и бок опять отозвались болью. Повязки согрелись от крови и потяжелели. Его уже знобило. Пора было остановиться. Найти место, где можно отлежаться. Переждать. Иначе мышцы и разум откажут. Не выдержат напряжения...

Уже теряя сознание, ввалился в темноту кумирни, найденной в мешанине улиц квартала. Упал на четвереньки и пополз в угол, интуитивно отыскивая место подальше, поглубже. Втиснулся в щель за деревянным помостом, окружающим пьедестал с бронзовой статуей. И рухнул в черноту забытья...

Гун.

Слишком молод был Чан`Ань, чтобы помнить то, что пережили некоторые его здания и мостовые. Он родился совсем недавно, вместе с перестройкой старых домов, вместе с обновленными стенами кварталов, вместе с новыми людьми, населившими его... Очень много было нового. И все равно, город боялся. Боялся, передавая страх своим жителям. И уже тайная дрожь била стражу на воротах и мостах, хрипели на широких улицах кони гвардейцев, заперлись, притихли под защитой стен жители кварталов. Страх холодным ветром коснулся тех, кто не оказался в эту ночь под надежной крышей или за крепкими стенами...

Но у себя дома люди ощущали только смутную тревогу, которая терялась на фоне любопытства и потрясения, рожденных величественной картиной пожара. Зарево видели даже жители южного берега (5).

Матушка Гун (6), только что выбралась из теплой постели, заполненной большим сопящим мужским телом. И теперь, стояла перед распахнутым окном и куталась в мягкий и тяжелый халат. Смотрела... Далеко на западе, над четко очерченными стенами Императорского Города, вырастало, устремлялось в звездное небо чудовищное багровое дерево. Шевелилось под неощутимым за далью ветром.

Гун поежилась от внезапного озноба, когда далеко, наверное, в соседнем квартале, заплакал тонким звоном пожарный колокол. Память почему-то вернула к событиям почти годовой давности.

Новое дело началось большими затратами и заботами. Она давно мечтала о таком. Избавиться от зависимости, от ненавязчивой, но непреклонной воли хозяйки. И стать хозяйкой самой. И то сказать, благодаря науке старого Баня и своим способностям, слишком быстро она стала самостоятельной. И уже трудно было ужиться под одной крышей с Матушкой Хао... Как повзрослевшему ребенку настало время уходить из дома родителей.

Арендовать подходящий дом в подходящем месте оказалось дешевле, чем оплатить лицензию и... подарки тем, от кого зависело спокойствие и благополучие заведения. Почтенный глава квартала Пинь Цзы-Лу, добрый и по-отечески внимательный сяньши Ли Суй, почтенный господин Юй... Эти трое едва не разорили ее, если бы не имя отца, которого помнил сам уважаемый господин цзисянь. Это помогло договориться миром с Матушкой Сиань... Гун усмехнулась, вспомнив их первую беседу — танец слов и жестов на лезвии бритвы.

Остатки денег пошли на оплату врача, массажиста, парикмахера. И подъемные девочкам. Вот тогда-то она и почувствовала себя Матушкой. Главой семьи из шести своенравных, но дорогих дочерей. И с благодарностью вспомнила свою прежнюю "семью". Свою "маму" и "сестер", одна из которых стала сейчас ее "дочерью".

Гун вздохнула. Поежилась — нескромный ветерок скользнул под ткань, к остывшему после недавнего соития телу.

Стукнул ставень на втором этаже дома напротив, в темноте окна забелело круглое лицо соседки. Гун махнула ей рукой, успокаивая. И лицо исчезло. Но в доме уже зашевелились, осветились тусклым светом свечей и ламп.

А дым на западе все так же колыхался и светился, возносясь в черноту ночного неба.

В начале улицы простучали торопливые шаги:

— Не покидайте домов! Не выходите на улицу, до специального уведомления! Все, слушайте все!...

Двое стражников, люди ляньбу Дуань Луня, повторили предупреждение и затопали по дощатой мостовой вдоль улицы. Все ближе к дому Гун.

— Не покидайте домов!...

Из темной щели приоткрытых дверей одноэтажной хозяйственной пристройки высунулась голова. Блеснула серебром седины в лунном свете. Замерла, прислушиваясь и приглядываясь. И Гун подалась чуть назад. В тень окна. Показываться Баню сейчас почему-то не хотелось. Старый повар, бывший некогда воспитателем, был все еще сердит на нее. Впрочем, это было не важно. Важно было рассчитать существующие запасы продовольствия на завтра. Вряд ли придется просидеть взаперти больше одного дня. Но прокормить одиннадцать человек... Да еще позаботиться о запасах воды.

Гун вздохнула опять. Зевнула, машинально прикрыв рот изящными пальчиками. И пошла к постели — надо было отоспаться...

Ли Сун-Чжи.

К утру Сун-Чжи извелся окончательно. Дошел до того, что мысленно возопил к Небу, стеная о том неудачном дне, когда отец его прибыл в этот проклятый город на экзамены и остался здесь служить. Он устал. От тесного панциря, который пришлось надеть под халат, и который все равно отказался вмещать в себя тучный живот почтенного сяньши. От слишком теплого, или слишком холодного халата — все зависело от интенсивности и качества тех сведений, которые он получал в течение ночи. От постоянных докладов подчиненных. От бестолковости той разношерстной компании, которую пришлось организовывать для возможной обороны квартала. Он устал лазить на пожарные вышки и смотреть на происходящее в городе. Устал от ожидания вестей и от тревожного бездействия, которое прерывалось очередным досадным промахом в действиях вновь сформированных отрядов самообороны. Но больше всего он разозлился на женщину, хозяйничавшую в его доме. Краснея пятнами ярости, он слушал отчет посыльного, пытавшегося максимально кратко и тактично описать тот безобразный скандал, который устроила эта дочь горного людоеда, когда получила успокаивающее письмо от заботливого мужа. Между тем посыльный нерешительно начал перечислять те эпитеты, которыми наградила жена почтенного начальника охраны. И глаза последнего начали наливаться кровью. Всплыла в памяти статья уголовного уложения, где говорилось об оскорблении чиновника, особенно во время исполнения служебного долга...

— Хватит! — прохрипел Сун-Чжи и припечатал ладонью по стене ямыня, так что штукатурка посыпалась. Видит Небо, брать под арест эту дуру он не мог. Даже развестись не мог! Но вот поколотить хорошенько... Время и обстановка это позволяли.

Быстрым, решительным шагом, иногда срываясь в бег, он направился к своему дому. Запыхавшийся, мокрый от пота, ворвался в ворота. И понял, что растерял большую часть гнева в дороге.

Губы раздвинулись, пропуская воздух в свистящую от последних испытаний грудь. Он вздохнул. Глубоко. Обжег молнией взгляда служанку и... Наткнулся на мокрые от слез глаза супруги. И поперхнулся.