— ...Не рассказал что?
— Скоро узнаешь.
— ...
— И еще — тебе лучше не подходить ко мне.
Когда она это добавила, я стал понимать еще меньше.
— И разговаривать так вот со мной ты тоже не должен.
— Почему? Почему не должен?
— Я сказала уже, скоро узнаешь.
— Ну блин...
Не очень-то полезная информация. Я бы даже сказал, совсем бесполезная.
Пока я пытался найти что сказать, плохо понимая, как вообще реагировать, Мей Мисаки молча развернулась. Прижимая альбом к груди, она прошла мимо меня и направилась к двери.
— Пока, Са-ка-ки-ба-ра-кун.
Я тут же застыл на месте, будто она на меня какое-то заклятие наложила; правда, тут же я его стряхнул и двинулся за ней. В школьном дворе снова закаркали вороны.
В моей голове сам собой всплыл один из "принципов", которые сообщила Рейко-сан накануне.
Если, уходя со школьной крыши, слышишь воронье карканье, нужно шагнуть на лестницу...
Правой, что ли, ногой? Или левой?
Которой из двух? Да, точно, левой... Пока я все это обдумывал, Мей решительно открыла дверь и вошла.
Она шагнула правой ногой.
11
После шестого урока дождь таки пошел. Хороший такой, мощный вечерний ливень вне сезона.
Я принялся собирать вещи, волнуясь, что надо идти домой, а у меня нет зонта, и тут в сумке завибрировал мобильник (я заранее отключил звуки). Звонила бабушка.
— Я выезжаю, чтобы тебя забрать. Подожди меня у дверей школы.
Слышать это было приятно, но я тут же ответил:
— Все нормально, ба. Когда ты сюда доедешь, думаю, будет уже просто капать.
— Что ты такое говоришь, ты же только поправляешься. А если ты промокнешь и схватишь простуду?
— Но...
— Никаких "но", Коити-тян. Ты ждешь, пока я за тобой не приеду, договорились?
И она отключилась. Я огляделся и вздохнул.
— Эй, Сакакибара! У тебя мобилка есть? — тут же обратился ко мне кто-то. Тэсигавара. Он покопался во внутренностях своей формы и вытащил белый телефон с яркой ленточкой.
— Будем перезваниваться. Какой твой номер?
В средних школах немногие имели собственные сотовые. Даже в Токио они вместе с телефонами PHS встречались где-то у каждого третьего ученика, не больше.
Пока мы обменивались номерами, я кинул взгляд на парты у окон. Парта Мей Мисаки пустовала.
Я дождался, пока Тэсигавара убрал свой телефон в карман, и сказал:
— Можно я спрошу кое о чем?
— Мм?
— Насчет той девчонки, Мисаки, которая сидит вон за той партой.
— Хммм?
— Она странная какая-то. Что с ней вообще?
— Ты хорошо себя чувствуешь, Сакакибара? — он склонил голову набок, и лицо его стало серьезным как никогда. — Давай соберись!
Он крепко хлопнул меня по спине и тут же быстро ушел.
Я тоже вышел из класса и направился в сторону корпуса А и главных ворот. В холле я наткнулся на помощника классрука Миками-сэнсэй.
— Ну, как прошел день, Сакакибара-кун? Что ты думаешь о новой школе?
И она искренне улыбнулась. Я смущенно ответил:
— Ээ, думаю, я справлюсь.
Миками-сэнсэй энергично кивнула.
— У тебя есть зонт? На улице дождь.
— Это, бабушка — ну, в общем, мне бабушка сказала, что заедет за мной на машине. Она мне на мобильный позвонила минуту назад.
— Ну, тогда все хорошо. Береги себя.
Всего пятнадцать минут спустя бабушкин черный "Седрик" показался из-за завесы дождя (который, правда, успел немного ослабнуть) и подъехал к дверям школы.
У входа еще тусовалось несколько человек, которые не могли уйти из-за неожиданного ливня. Я быстренько юркнул на пассажирское сиденье машины, словно сбегая от их взглядов.
— Ты молодец сегодня, Коити-тян, — сказала бабушка, кладя руки на руль. — Как ты себя чувствуешь, ничего не болит?
— Не, все хорошо.
— С ребятами из класса ты поладишь, как ты думаешь?
— Ну... наверно.
Мы отъехали от школьного здания и медленно направились по скользкой дороге к воротам. И пока мы ехали -
Я глядел в окно, прилипнув к стеклу, и вдруг увидел ее. Дождь уже поутих, но все же это была далеко не морось, а она шла себе без зонта, одна. ...Мей Мисаки.
— Что-то не так? — спросила бабушка, выезжая из ворот. Видимо, моя реакция чем-то привлекла ее внимание. Хотя я молчал, окно не открывал, вообще ничего не делал.
— ...Не, нормально все. Не беспокойся, — ответил я и, крутанувшись на сиденье, посмотрел назад. Там...
...Мей уже не было. Она как будто растворилась в дожде. Так мне тогда показалось.
К оглавлению
Глава 3. Май II
1
— Что это?
Я услышал голос Миками-сэнсэй. Она обращалась к сидящему слева от меня парню по фамилии Мотидзуки. Юя Мотидзуки.
Он был маленький, щуплый, бледный, с тонкими, хотя и простоватыми чертами лица. Если бы он переоделся в женскую одежду и отправился в Сибую, его вполне могли бы там принять за симпатичную девчонку и попытаться склеить. Со вчерашнего дня, когда я впервые пришел в школу, мне с ним еще и словом не удалось перекинуться. Я пытался поздороваться, но он всякий раз отворачивался. Трудно было понять, то ли он просто меня стеснялся, то ли был замкнутым и нелюдимым по природе.
От вопроса Миками-сэнсэй щеки Мотидзуки слегка порозовели, и он пробормотал:
— Ну... я хотел нарисовать лимон...
— Лимон? Это?
Кинув взгляд на учительницу, склоняющую голову то так, то этак, Мотидзуки еле слышно ответил:
— Да. Это крик с лимоном.
Четверг, мой второй день в школе. Пятый урок, рисование.
Наш класс занимался на первом этаже старого школьного здания, "нулевого корпуса"; мы разбились на шесть групп, и каждая уселась вокруг отдельного большого стола, в середине которого были выставлены различные предметы: луковица, лимон, кружка и т.д. Темой сегодняшнего урока был натюрморт.
Я выбрал стоящую возле луковицы кружку и начал рисовать ее карандашом на выданном мне листе бумаги. Мотидзуки, похоже, выбрал лимон, но, не знаю...
Вытянув шею, я глянул на лист, лежащий перед ним. Только посмотрел и -
Да, понимаю. У Миками-сэнсэй были все основания задавать вопросы.
Он изобразил гротескное нечто, по форме не имеющее ничего общего с предметами на столе.
Когда он сказал, что это лимон, да, я с трудом смог опознать лимон. Но только по сравнению с фруктом на столе он был вытянут вдвое сильнее — такой высокий, похожий на веретено; и плюс его очертания были все неровные, искривленные. Вдобавок Мотидзуки вокруг него нарисовал такие же волнистые линии, как будто спецэффекты...
Что это?
У меня возникла точно такая же мысль, как и у Миками-сэнсэй. Но когда я экстраполировал слова Мотидзуки "крик с лимоном", до меня дошло.
Что касается "Крика", даже ученики начальной школы знают — это шедевр норвежского художника Эдварда Мунка. Фигура прижимающего руки к ушам человека на мосту, нарисованная искривленными линиями со странной композицией и в странных тонах. Этот волнистый лимон имел что-то общее с той картиной...
— Ты считаешь, это правильно, Мотидзуки-кун?
Кинув на Миками-сэнсэй еще один взгляд снизу вверх, Мотидзуки нерешительно ответил:
— Да... в смысле, сейчас я вижу лимон таким...
— Понятно.
Миками-сэнсэй сжала губы в линию, потом пробурчала:
— Это не совсем в духе сегодняшнего занятия, но... так и быть, — она грустно улыбнулась, будто признавая поражение, и добавила: — Хотя я бы предпочла, чтобы ты ставил такие эксперименты только на занятиях кружка.
— Аа, ладно. ...Простите.
— Не за что извиняться. Продолжай, заверши это так, как начал, — равнодушно посоветовала Миками-сэнсэй и отошла от нашего стола. Тогда -
— Тебе нравится Мунк? — осторожно спросил я Мотидзуки, снова кинув взгляд на его рисунок.
— А... угу. Наверное, — ответил он, не глядя на меня, и снова взял карандаш. Однако какой-то стены вокруг него я не почувствовал и потому продолжил:
— Но почему лимон таким стал?
Мотидзуки поджал губы и пробурчал таким же тоном, как Миками-сэнсэй недавно:
— Я его так вижу, поэтому так рисую. И все.
— Ты имеешь в виду, предметы тоже кричат?
— Все не так. Люди все время неправильно понимают картину Мунка. Там на самом деле не человек кричит. А мир вокруг него. А он от этого крика дрожит и зажимает уши.
— Значит, и у тебя тоже не лимон кричит.
— ...Да.
— Лимон зажимает уши?
— Мне кажется, ты еще не совсем понял...
— Хммм... Ладно, проехали. Ты, значит, в кружке рисования?
— А... угу. В этом году заново вступил.
Я вспомнил вчерашние слова Тэсигавары — про то, что в прошлом году кружок живописи был закрыт. Но с этого апреля "красотка Миками-сэнсэй" стала его куратором...
— Сакакибара-кун, а ты?
Мотидзуки впервые за все время взглянул мне в лицо. И склонил голову набок, словно щенок.
— Собираешься вступить? В рисовальный.
— С ч-чего бы мне?..
— Ну...
— Мне, конечно, немного интересно, но... не знаю. Я не очень хорошо рисую...
— Хорошо ты рисуешь или нет — это неважно, — сказал Мотидзуки невероятно серьезным тоном. — Ты рисуешь то, что видит твое сердце. Потому-то это и интересно.
— То, что видит сердце?
— Да.
— И это тоже?
Я взглядом показал на "Крик с лимоном", и Мотидзуки без намека на виноватость кивнул, потирая пальцем у себя под носом.
Думаю, он просто боится незнакомцев; а когда мы разговорились, он оказался довольно интересным парнем. При этой мысли я немного расслабился, но в то же время -
При упоминании кружка живописи что-то шевельнулось у меня в памяти.
Вчера, когда мы с Мей Мисаки беседовали на крыше корпуса С, у нее был с собой альбом. Может, она тоже в кружке живописи?
Комната для рисования в нулевом корпусе была вдвое больше обычного кабинета. Все в ней имело довольно дряхлый вид, да и света поступало маловато, но благодаря высокому потолку давящего ощущения не возникало. Комната казалась даже просторнее, чем была на самом деле.
Я огляделся по сторонам, как будто в первый раз. Однако -
Мей Мисаки нигде видно не было.
Но утром она на уроках была... Невольно меня охватило недоумение.
На то, чтобы спокойно поболтать, времени не было, но мне удалось отловить ее во время одной из перемен и перекинуться парой слов. Я упомянул, как она вчера шла домой одна под дождем, и еще всякие мелочи.
— Я не против дождя, — ответила она. — Больше всего люблю холодный дождь зимой. Когда он переходит в снег.
Я хотел поймать ее на большой перемене и поговорить еще, но, как и накануне, она исчезла из класса прежде, чем я заметил. И вот сейчас — пятый урок уже начался, а она не появилась.
— Слушай, Сакакибара-кун.
На этот раз Мотидзуки обратился ко мне первым, и я отложил мысли о Мей в сторонку.
— Что?
— Что ты думаешь... о Миками-сэнсэй?
— Чего это ты вдруг... я не знаю.
— Аа, ну... это, ладно... — забормотал Мотидзуки и несколько раз кивнул; его щеки снова залил легкий румянец.
Что это с ним? Он меня малость смутил.
Может, он втюрился в учительницу рисования? Вот этот пацан? Приятель, как ты себе это представляешь? Она старше тебя более чем на десять лет.
2
— Мунк всего создал четыре экземпляра "Крика".
— Да, я знаю.
— Мне нравится тот, что в Музее искусств в Осло. Красное небо — самое угрожающее. Оттуда как будто вот-вот кровь польется.
— Хм. Но разве страшно не становится, когда всматриваешься? Не вызывает какого-то беспокойства? Как это может нравиться?
Можно, конечно, сказать, что эту картину легко понять. Визуальный эффект настолько силен, что идея, лежащая в ее основе, забывается, и куда ни глянь, всюду натыкаешься на забавные пародии. Думаю, в этом смысле она популярная. Но, конечно, когда Мотидзуки сказал, что картина ему нравится, он имел в виду другой уровень.
— Беспокойство... пожалуй, да. Эта картина вытаскивает на поверхность такие вот чувства, она показывает, что тревога есть во всем, просто так устроен мир. Потому-то она мне и нравится.
— Она тебе нравится, потому что вызывает у тебя беспокойство?
— Так оно ведь не уходит от того, что ты делаешь вид, будто его нет. У тебя ведь тоже так, да, Сакакибара-кун? Уверен, у всех так.
— Даже у лимонов и луковиц? — в шутку спросил я, и Мотидзуки улыбнулся немного застенчиво.
— Рисунки — это проекция воображения.
— Это, конечно, так, но...
Когда урок рисования закончился, я встал и вышел из комнаты вместе с Юей Мотидзуки. Так получилось, что мы, идя по плохо освещенному коридору нулевого корпуса, продолжили разговор.
— Йо, Сакаки!
Кто-то сзади хлопнул меня по плечу. Даже не оборачиваясь, я знал, что это Тэсигавара. Похоже, сегодня он решил сократить мою фамилию до "Сакаки".
— Шепчетесь насчет Миками-сэнсэй? Я с вами.
— Жаль тебя расстраивать, но у нас тут более мрачная тема, — ответил я.
— Это какая? О чем разговор?
— О "тревоге", окутывающей мир.
— Ээээ?
— Тебе когда-нибудь бывает тревожно, Тэсигавара? — поинтересовался я, хоть и был уверен, что он на подобные эмоции просто неспособен. Я уже стал обращаться к нему просто по фамилии, без суффиксов.
Однако крашеноголовый не оправдал моих ожиданий, ответив:
— Конечно, а ты как думал!
Он наигранно закивал — не уверен, насколько серьезно, — и добавил:
— Я ведь на последнем году учебы угодил в "проклятый класс три"!
— Э... — вырвалось у меня. И тут же я обратил внимание на реакцию Мотидзуки: он молча опустил глаза, в лице его читалась меланхолия и какое-то непонятное напряжение. И эта картина будто застыла в пространстве на миг. Так мне показалось.
— Вот что, Сакаки... — сказал Тэсигавара. — Я еще со вчерашнего дня хотел с тобой поговорить об этом...
— Погоди, Тэсигавара-кун, — вмешался Мотидзуки. — Не думаю, что ты теперь сможешь это сделать.
"Не сможешь это сделать"? Что "это"? Почему?
— "Теперь", говоришь... но... — произнес Тэсигавара, и его голос увял. Ни черта не понимая, я воскликнул:
— Да вы о чем вообще, блин?!
И тут же у меня перехватило дыхание.
Мы как раз подошли к дополнительной библиотеке. Старой библиотекой мало кто пользовался, но сейчас ее раздвижная дверь была на несколько сантиметров приоткрыта. И через щель я увидел -
...Она там.
Мей Мисаки.
— Что такое? — неуверенно спросил Тэсигавара.
— Подождите секундочку, — туманно ответил я и отодвинул дверь библиотеки. Мей повернулась к нам.
Она сидела за большим столом; никого, кроме нее, в комнате не было. Я приветственно поднял руку, но Мей проигнорировала мой жест и отвернулась обратно.
— Э-эй, Сакаки. Ты же не?..
— Са, Сакакибара-кун, что ты?..
Не обращая внимания на возгласы Тэсигавары и Мотидзуки, я вошел в дополнительную библиотеку.
3
Стен не было видно за высокими, от пола до потолка, шкафами, забитыми книгами. Но их все равно не хватало, и больше половины комнаты занимал целый лес стеллажей.
Библиотека была похожа на кабинет рисования по размеру, но абсолютно не похожа по стилю. Тут не было даже намека на открытость. Огромное число книг, хранящихся здесь, буквально давило. Освещение тоже способствовало созданию гнетущей атмосферы; оглядевшись, я увидел, что часть ламп дневного света не горела.
