Клинок и виела (общий файл)

— Зачем? — заранее зная ответ, все же спросил Милано.

— У нас была цель, но она оказалась ложной. Теперь я вновь иду за тобой, но не хочу, чтобы и на этот раз ситуация повторилась. Я хочу верить, что твои цели оправдывают средства. Скажи: это так?

— Чего ты от меня ждешь, Никколо? Что, я тебя спрашиваю? Может быть, хочешь, чтобы я отступил? Мы уже дали согласие. И должны выполнить то, за что взялись. Поэтому, будь добр, прекрати эти бесцельные разговоры. Они ни к чему не приведут. Только разворошат едва зажившие раны.

— Хорошо, — тихо прошептал Никколо. — Поступай, как считаешь нужным. Как верный друг я всегда буду рядом, но хочу, чтобы ты знал: мне все это не нравится.

— Запомню. А теперь лучше сыграй. В память о Феличе.

— Не время для игры, — Джеронимо, закончивший молитву, поравнялся со спутниками. — За нами всадники.

— Мушкетеры, — приглядевшись, сквозь зубы процедил Милано.

— Беса они делают во владениях Монбельяра? — выругался Никколо.

— Видно, катаринских разбойников они уже не страшатся, — заметил Джеронимо и притронулся к эфесу шпаги.

— Не спеши, — проследив за движением флейтиста, остановил его Милано. — Где один разъезд, будет и другой. А я не хочу лезть под пули.

— Какой разъезд? — зло выкрикнул Джеронимо, на краткий миг изменяя своему безграничному спокойствию. — Барди, здесь не Альтония! Это — не пограничные войска. Готовьтесь к драке!

— Поздно. Мы на прицеле.

Мушкетеры остановились на расстоянии выстрела и, не руководствуясь правилами хорошего тона, направили на музыкантов стволы своих ружей. Спустя некоторое время от группы отделился всадник с сержантской перевязью на груди, половинном нагруднике, не защищающем спину, бургиньоте с резным гребнем на корпусе и при открытом забрале.

— Куда едете? — не представившись, спросил он.

— В женскую общину Сан-Севиер, — без промедлений выдал заранее подготовленный ответ Милано. Дорога любого путника, едущего через катаринские леса, обязательно проляжет мимо монастыря.

— Сами кто такие? — сержант оценивающе посмотрел на путешественников, словно пытаясь по лицам определить, кто они и какие мысли роятся в их головах.

— Барды и менестрели.

— Грамоты есть? — всадник повел коня кругом, объезжая подозрительную компанию. — Почему при оружии? К какому сословию принадлежите?

— Простолюдины, — ответил Барди. — А грамоты имеются. Как положено, с королевскими печатями. — Милано запустил руку в висевший на поясе кошель, достал из него полновесную лиру и бросил всаднику. Тот поймал монету на лету и проверил ее подлинность на зуб.

— Хм, грамота подлинная, — согласился сержант, — печать на месте, да и портрет есть. Но говорится об одном менестреле, а вас, как погляжу, трое. Да и об оружии ни слова.

— Запамятовал, — сквозь зубы выдавил Милано, сорвался с пояса кошель и на этот раз, подъехав, передал подношение в руки. — Здесь и грамоты, и разрешение, и договор.

Крохобор, не стесняясь, раскрыл кошель и, на глаз пересчитав монеты, довольно улыбнулся.

— Сеньоры, с вами приятно иметь дело! — отсалютовав, он призывно махнул своим воинам и пустил коня вскачь. Конники проскакали мимо, весело крича и сыпля далеко не уставными похабными словечками.

— Их было всего девять, — недовольно оскалился Джеронимо, когда патруль был уже далеко.

— И что ты предлагаешь? — зло процедил Милано. — Вступить в бой? У нас нет никаких шансов. Прости, но для меня жизнь дороже серебра.

— И что ты теперь будешь делать? Без денег?

— Пусть тебя это не волнует. Я отдал далеко не все, — сказал Милано, выразительно похлопывая по седельной сумке. — И это — небольшая плата за наше спокойствие.

— Глядите, — Никколо указал вперед, где у самого края леса стояли три повозки.

Ругаясь и изрыгая угрозы, всадники, недавно обобравшие музыкантов, галопом неслись к обозу, но пошли врассыпную, когда их встретили мушкетные выстрелы.

— Ряженые, — сделал вывод Джеронимо. — Я же говорил: бить их надо.

— У тебя еще будет такая возможность, — сказал Милано, проследив за тем, как разбойники, переодетые мушкетерами, скрываются в чаще, не желая связываться с обозниками на отрытом пространстве. — В лесу они устроят засаду.

— Странные ребята, — заметил Никколо. — И почему на нас не напали? Неужто подумали, что мы отдали им все свои деньги?

— Зачем брать на себя грех, когда монеты сами летят в карман? — вопросом ответил Милано. — Проклятые шакалы не пачкают руки кровью. Под видом мушкетеров берут мзду и довольствуются малым. Но с контрабандистами не так просто договориться, даже нацепив мундиры.

— С чего ты взял, что эти обозники контрабандисты?

— Только те, кто не желает платить пошлин, рискуют как товаром, так и жизнями, и едут через катаринские леса. Ждите здесь.

Милано повел коня вперед, приблизился к обозу и понял, почему повозки стоят на месте. На одной из них сломалась ось, а раскуроченное колесо валялось на обочине.

— Мое почтение уважаемым купцам! — приветственно отсалютовал Милано, не обращая на нацеленные на него ружья ровным счетом никакого внимания, будто в руках контрабандистов были безобидные рогатки.

— Говорю: менестрель, — донеслись до слуха Барди шепотки.

— Да, и лютня за спиной.

— Застрелить и вся недолго.

Барди держался нагло, даже высокомерно.

— Чего надо достопочтенному сеньору? — взмахом руки заставляя своих людей замолкнуть, спросил полноватый мужчина в бордовом кафтане, расшитом красными и зелеными нитками. Был он невысок, кряжист и лыс. С гладко выбритого, безбрового лица хмуро смотрели маленькие злобные глазки. Толстые руки сжимали два пистолета, а заплывшие жиром пальцы покоились на спусковых крючках.

Рядом с ним стоял низкорослый, изогнутый, как дуга, человек. Лицо его было худым, а взгляд из-под густых бровей — пронзительным, как пуля. У горбуна было ружье с двойным замком и двумя пороховыми полками, что отличало его от других обозников с однозарядными ружьями.

— Хочу предложить в помощь свою шпагу и шпаги моих спутников, — скользнув взглядом по залитой кровью дороге, сказал Милано.

— Премного благодарны, справимся сами.

— В лесу вас ждет засада.

От земли поднимался дурманящий дух, и Милано понял: то, что он принял за кровь, было пролитым из расколотых бочек вином. Ряженые мушкетеры напали как раз тогда, когда контрабандисты перетаскивали груз из сломавшейся повозки.

— Три клинка не будут лишними, — обратился горбун к обознику.

— Ладно, — подумав, тот махнул рукой. — Скажи своим людям, что могут присоединяться. Но, заруби себе на носу, менестрель, если почую неладное, всех отправлю к Иисе Кристе.

— Будьте спокойны, сеньор: мы люди чести.

— Все мы люди чести... глубоко в душе, — хохотнул мужчина. — Я — Арчибальт, винных дел мастер.

На лес опустились сумерки, в небе засияли огоньки звезд, и главарь отдал приказ готовиться к ночлегу. Отужинав у костра, контрабандисты расставили караульных и отправились спать.

Разбойники не покидали лесные чащи, видимо, решили подождать, пока добыча сама придет им в лапы. Ночь прошла спокойно, а наутро контрабандисты двинулись в путь.

Рассветное солнце за считанные минуты раскалило землю, но в Катаринских лесах царила приятная прохлада. Обоз двигался быстро — никто не желал задерживаться в чаще, полной разбойников. Риск нарваться на них был велик, а шанс на победу — ничтожен. В первую очередь, из-за слабой охраны: по двое возниц на каждую повозку и шесть всадников, трое из которых ехали на малопригодных для боя тягачах, выпряженных из разбитой телеги. Сразу было ясно, что от нападения спасет только чудо, а в Катаринских лесах оно случалось не чаще, чем в преисподней.

Музыканты держались в хвосте. Милано внимательно следил за дорогой и временами проверял пистолет: хорошо ли спускает курок, исправен ли замок, не отсырел ли порох? Никколо смотрел по сторонам, все выискивая засаду, и держал ладонь на эфесе шпаги. "Эх, сыграть бы сейчас, — мечтательно думал виелист. — Рука менестреля должна дарить радость, а не смерть..." — и лишь внимательнее глядел вокруг. Джеронимо был мрачнее тучи. Он ехал позади остальных, без конца перебирал четки и вполголоса читал молитвы, будто прося искупления за те грехи, которые только собирался совершить.

Барди, наконец, плюнул на свое занятие, спрятал пистолет за пояс и посмотрел вперед. Будто почувствовав его взгляд, горбун, ехавший в голове обоза, вдруг развернул коня, приблизился к Милано и сказал:

— А ведь я тебя узнал... менестрель. Иначе гнить бы тебе в придорожной канаве. Тебе, да твоим ребятам.

— Только прошу, Арацио: не надо имен. Теперь для всех я — Милано Барди, гитарист из Альтонийского трио.

— Значит и ты меня узнал... Барди, — усмехнулся контрабандист. — Да, меня-то ни с кем не спутаешь.

— Арацио, почему ты связался с этим обозом? Не похоже, что он может дать тебе хорошую прибыль. А я не помню сражений, где бы ты не получал добрый куш.

Арацио хитро прищурился:

— Я ж не спрашиваю, почему ты Барди. И ты ко мне в душу не лезь. У нас не жалуют шибко любопытных.

Прислушавшись к неведомым звукам, которыми полнился лес, горбун вытащил из чехла ружье, быстро прицелился и спустил курок. Громче выстрела прозвучал крик, а в следующий миг Милано увидел, как, держась за окровавленное лицо, с дерева рухнул мужчина в зеленом плаще.

Разбойники принялись палить в ответ, но обозники, прижавшись к повозкам, стали трудными мишенями. Возницы взяли правее, чтобы скрыться от пуль, но душегубы не дали добыче так просто сбежать: с пронзительным хрустом повалилось дерево и перегородило повозкам путь. Обоз остановился.

Милано выхватил пистолет и выругался. Густые кроны создавали такую тень, что день впору было спутать с ночью. Барди не жаловался на меткость, но во тьме не мог разглядеть цели. Спасало то, что разбойники тоже не обладали кошачьим зрением и палили вслепую.

Бой набирал обороты. Отстрелявшись, нападавшие ринулись в рукопашную. Ряженых мушкетеров видно не было, но и без них разбойников оказалось больше, чем предполагал Милано. Барди разрядил пистолет в лицо широкоплечего мужчины, бегущего к нему с рогатиной в руках. Разбойник рухнул наземь и долго еще корчился в предсмертных муках.

— Мало пороха, — задумчиво проговорил Арацио и не спеша, будто и не гибли вокруг него люди, сунул ружье в чехол и взялся за шпагу.

Милано последовал его примеру: спрятал пистолет и оголил клинок. С трудом уклонившись от наконечника копья, схватился за древко, потянул его на себя и насадил атакующего на сталь. Огляделся в поисках очередного врага и мельком заметил, что Никколо, ловко держась в седле, орудует двумя шпагами, не забывая убивать и в память о Феличе. Джеронимо сбили с лошади рогатиной, но из-за этого получили еще более свирепого и опасного противника: пешим он чувствовал себя вполне уверенно, сражался с неистовостью берсерка и за краткую минуту боя уже прикончил троих.

— Хороши твои ребята. — Арацио рванул поводья и поспешил на помощь тем, кто защищал повозки.

Барди рванул поводья — и его конь закружился на месте, не подпуская к седоку врагов. Один из разбойников, попал под копыта, еще с двумя Милано схлестнулся в драке. Первому он перерезал глотку ударом шпаги, второму — располосовал лицо. Желающих попытать удачу не осталось, но к тому времени древолазы перезарядили ружья и снова открыли огонь по повозкам. Одна пуля пролетела у правого уха Милано, другая — обожгла болью руку, в которой он держал поводья.

Не обращая внимания на рану, Барди ударил коня в бока и направил его к повозкам. Следом за ним поспешил Никколо, расправившийся со своими противниками. Джеронимо, держа шпагу в левой руке, а правую прижимая к телу, отстал от компаньонов лишь на мгновение.

Пятеро из десяти обозников были мертвы. Возле повозок Арацио ловко отбивался сразу от трех разбойников, а его конь топтал тела тех, кого горбун уже успел убить.

Милано и Никколо разящими молниями ворвались в схватку и сразу же прикончили двоих. Джеронимо вселял в нападавших суеверный ужас, истово выкрикивая молитвы, убивая с божьим словом на устах. Получив подкрепление, обозники приободрились и стали сражаться с двойным упорством. Разбойники поняли, что добыча оказалась не по зубам, и отступили. Некоторые из древолазов все еще отчаянно отстреливались, остальные спускались на землю, чтобы дать деру.

— Слабаки, — сплюнул Арацио, выхватывая из рук извозчика ружье и, не целясь, разрядил ее в крону дерева. Одним разбойником стало меньше.

— Может, будешь стрелять, а все остальные — подавать? — подбежав, предложил запыхавшийся Арчибальд.

— Так и будет, — бросил Арацио, принимая из рук второго извозчика ружье и губя еще одну жизнь, — пока не перебью всех "белок".

"Белки" спустились и скрылись в лесу раньше, чем Арацио успел их перестрелять, а всадники в мундирах мушкетеров возникли так внезапно, что горбуну было уже не до древолазов.

— Старые знакомые, — оскалился он и разрядил подсунутое ружье в одного из всадников.

Никколо ударил жеребца шпорами и рванулся навстречу врагам. Джеронимо, прося искупления во грехах, приготовился к нападению. Арацио еще раз выстрелил. Арчибальд только сейчас разрядил два своих пистолета и юркнул под повозку, не рискнув пешим вступать в сражение. Милано раненой рукой с трудом развернул коня и столкнулся сразу с двумя мушкетерами. Выпад одного из них успел отбить, но пропустил удар второго. Вражеский клинок глубоко вошел в грудь, вырвал из седла. Милано рухнул наземь, чудом не угодив под копыта своего же коня. В глазах у него помутилось, во рту осел металлический привкус крови.

— Отбились...

— Уберите дерево с дороги...

— Не спеша! Осторожно! Клянусь душой Лизы, я убью всякого, кто не будет осторожен!

Милано лишь едва ощутил, как его берут на руки и куда-то несут, а в следующий миг провалился в беспамятство и уже не чувствовал боли, терзавшей пробитую насквозь грудь.

* * *

Июль 1657 года от рождения Кристы, женский монастырь Сан-Севиер в Монбельяре

Прошло две недели с тех пор, как Жюли была представлена месье де Блуа. За это время жизнь девушки чудесным образом изменилась. В монастырь зачастили портные, сапожники, куаферы и даже ювелиры. Они приносили образцы тканей, кожи, кружева, шелковых цветов, какие-то загадочные альбомы с рисунками. Сестра Агата запиралась с мастерами в своей келье, что-то выбирала, отвергала, громко спорила. Жюли никто образцов не показывал, но девушка и не удивлялась. Она все больше убеждалась в правдивости своей догадки: наставница собиралась под венец. Этим и объяснялась ее нервозность и спешка — она готовила себе приданое и свадебный наряд.

Но после долгой беседы сестра Агата каждый раз приводила мастеров к своей воспитаннице. Портные и сапожники снимали с нее мерки, причем делали это очень долго и тщательно. Два ювелира-врита критически оглядывали лицо Жюли, потом начинали спорить. "Рубины хороши для черных волос, а изумруды прекрасно оттенят смуглую кожу", — говорил один. "Взгляните на ее глаза! — кричал второй. — Сапфиры, и только сапфиры!" Все эти процедуры были так же скучны и утомительны, как и многочасовая молитва, но девушка только радовалась. Раз для нее тоже шьется платье и даже заказываются украшения, значит, сестра Агата собирается забрать воспитанницу с собой.