Деформация

Прайд отодвинул кресло от стола и сел, закинув ногу на ногу. Ступня в вычищенном до зеркального блеска ботинке принялась раскачиваться, но даже эта привычка агента не останавливать ни на мгновение движение хоть одной из частей тела не раздражала Фреда.

— У нас проблемы, — будто соглашаясь с не озвученным предположением, произнес Прайд.

— Том, я был прав! — Рантер вскочил с кресла, обошел стол и присел на его край. — Эти двое не могли просто испариться.

— Сами — не могли, — поддакнул агент. Сморщенное четырьмя десятками лет лицо казалось поделкой неумелого скульптора.

— Вот именно! Он жив, Том. Провалиться мне на этом месте, жив! Чтобы пробить защиту нашей системы нужен гений. И не просто гений, а природный биоробот, черт бы его побрал! Нужно чувствовать коды, любить их. Том, только Веренцев мог так замести следы.

— Я согласен с тобой. И считаю, что пора пустить по следу Беса. У нас достаточно полномочий?

— Достаточно, — решительно кивнул Рантер. — Более чем.

* * *

Гладкое, словно эбонитовое, полотно дороги устремилось в гору, сливаясь с ночным небом. По обе стороны тянулись полуметровые защитные насыпи, и стройный ряд деревьев за этой песчаной окантовкой создавал иллюзию тоннеля. Красная нить на навигационном дисплее бортового компьютера казалась неподвижной, пройденные километры выдавал только изредка подергивающийся рябью фон. И в этой фальшивой стабильности, напускном спокойствии чувствовалась горько-сладкая вязь предопределенности. Есть лишь один путь — вперед: никуда не свернуть, а возвращаться, в общем-то, незачем.

Окси смотрела в окно, теребя ручку походной сумки. Все, что связано с прошлым, связано с ложью. Стайка детей, наконец-то сытых и согретых пусть казарменным, но теплом. Бескорыстные друзья, отзывчивые наставники. Их учили быть добрыми, мудрыми и... нетерпимыми. Нельзя убивать ради собственной выгоды, нужно довольствоваться тем, что имеешь. Нельзя становиться на пути идущих к благородным целям — иначе будешь уничтожен. Есть черное и белое, а компромиссы — ухищрения предателей. Человечество заслужило свободу и счастье. Все, кто мешает их достичь, должны исчезнуть.

Одиннадцать лет она верила в справедливость навязанной морали. Маленькая девочка стучала в двери и ей открывали. Молодые и старые, богатые и — чаще — бедные, что сначала казалось ей странным. Они улыбались с порога, а она доставала пистолет с глушителем и стреляла в упор. Затем проходила в комнаты, откуда неизменно доносился вопрос: "Вася (Дима, Таня, Костя...), кто там пришел?" Вместо ответа вырывались пули. Иногда хватало одной, иногда заканчивалась обойма.

Она возвращалась на базу слегка уставшая, но удовлетворенная. Первым делом принимала душ, хотя кровь всегда смывала в квартирах целей, не гулять же по городу с пятнами. После — шла к Псионику или на "тренировки по сексуальному воспитанию", где честно старалась научиться получать обещанное тренером Гарцели удовольствие.

А потом была зима. Слишком теплая даже для западной России. Экологи били тревогу и с фанатичной преданностью галдели о необходимости ужесточить пункты эко-соглашения, усилить контроль не только в пропитанных технологиями городах, но и на периферии. Первыми под прицел попали аборигены, отказавшиеся записывать свои огороды в гос-реестр сельхоз-программы. И отряд молодых экстрагентов — государственную гордость — отправили в русские села. По сути задание мало чем отличалось от предыдущих, но Окси запомнила этот день. Ее угораздило отказаться от занятия с Гарцели, за что и была наказана. К самолету она доплелась на негнущихся ногах, с ноющей, горящей болью, разрывающей внутренности.

На операцию отводилось полчаса — вполне достаточно для небольшого населенного пункта. Отряд высаживали в несколько этапов, оцепляя поселок. Десять минут бодрым шагом до первых ворот, по полминуты на дом. Ночь надежно прикрывала от случайных взглядов.

Этот дом был четвертым в списке Окси. Небольшая лачуга в пять комнат, два сарая, туалет в семи метрах от парадного входа, огород, усыпанный опилками на зиму. Три цели. К замку подошла самая простая отмычка. В первой спальне — двое, муж и жена. С ними проблем не было. Третья цель — бодрый старичок, из тех, что вечно спят по три часа в сутки и десять раз за ночь ходят в туалет. Заметила его Окси вовремя, выстрелила. Но боль скрутила неожиданно, будто острый стержень царапнул изнутри, и рука дрогнула. Пуля попала в грудь. А вторую Окси выпустить не успела, расслышав хриплое "Спасибо".

Так неожиданно и неправильно получить благодарность от цели. Окси опустила пистолет, спросила:

— За что?

— За смерть. — Старик прислонился к стене, прижимая руку к ране, через пальцы текла черная в полумраке кровь. — Я жил только своим трудом и получать навязанные подачки не хочу. Мне нечего терять, кроме свободы. Таким я и умру. Свободным. В отличие от тебя.

Окси глубоко вдохнула, вырываясь из липкой паутины памяти. Крис вел машину молча, подперев голову левой рукой, тогда как правая лениво держала руль. Всем своим видом экстрагент олицетворял скучающее безразличие. Но Окси догадывалась о заключенной под молчаливой кольчугой буре, и не теряла надежды увидеть ее истоки. Хотя бы ради усмирения собственной.

— Неужели ты согласился только ради мести? — спросила она, наконец.

— Месть? — Вериз скривился в скептической усмешке. — Мстят только те, кому заняться больше нечем.

— Но что тогда? Ратуешь за покой мирных жителей? Не верю.

— Может, во мне проснулся гуманист.

— Брось, Крис. Ты — эгоист, каких мало. Живешь только для себя. За словами не следишь. Уверена, ты ни разу не заступился, если кого-то обижали.

— Если обижают, значит, сам виноват. Никто не мешает дать сдачи или не допустить. Почему я должен заступаться?

— Потому что есть люди сильные, а есть слабые. Есть калеки, в конце концов.

— Девочка, все — калеки по-своему. От рождения. Есть три основные движущие силы индивидуума — стремление к знаниям, к борьбе и к общности. За знаниями теперь гоняются только фанатики типа твоего Псионика. Остальным чихать. Бритвы лучше знают, когда лезвие притупилось, рубашки — когда пора в стирку, дисплеи сами просят себя протереть. С борьбой и того проще. Дети в войнушку не играют, потому что не знают, как это. А вот общность осталась. В результате имеем стадо счастливых в своей тупости и беззащитных свиней. Кого защищать? И зачем? Хорошая встряска пойдет на пользу.

— Какой же ты... — Окси не подобрала нужного эпитета и замолчала, насупившись.

Она не понимала, на кого злится больше. На Криса за цинизм или на себя за то, что не сумела возразить.

Подъем дороги кончился, строй деревьев стал реже, и на ровном горизонте показалась линия забора. Пятиметровый бетонный пояс города раз и навсегда решил проблему незаконной миграции. Столь же простой, сколь и грубый способ контроля пробудил в Окси ассоциации с господствующей системой, и аллегория Криса приобрела более четкие контуры. Купола домов, городские оковы, личностные номера-идентификаторы...

— Нельзя так, Крис. — Окси отвернулась от бокового окна, и хотя взгляд был направлен на приближающийся заслон, от нее не ускользнула мелькнувшая на лице экстрагента скептическая ухмылка. — Понимаешь, ведь когда все есть, не хочется искать приключений. Да, ты во многом прав. Но, Крис, эта революция эко-соглашения, уравниловка и прочее навязали свободу. Именно навязали. Причем так хитро, что выглядит как забота, а на деле — морфий. Опиум для народа. Принудительная инъекция. Может, мы и живем в большой психушке, но психи-то счастливы. Потому что такие как ты и я заткнули всех, кто говорил о подставе.

Впереди выросла трехметровая громада пропускного пункта. В ночной темноте ярко светились расположенные по обе стороны автоматы с водой, и в этом свете стоящие позади кабинки био-туалетов выглядели хмурыми секьюрити.

Из бетонного цилиндра два выхода — на междугородную трассу и в наручники. Порой у пропускного пункта образовывались очереди. Тогда туристы разбредались по лужайкам, строя догадки, за что задержали предшественников, и ждали мелодичных сирен пограничной службы.

Крис сбросил скорость, подъезжая к воротам.

— В конце прошлого века, — сказал он тихо, — перед эко-соглашением проводился опрос "Что нужно для счастья". И девяносто три процента ответили — возможность спокойно жить. Не условия для работы, а гарантия еды, крыши и тепла. Смекаешь?

Ворота разъехались бесшумно, словно не было сцепления металлических деталей, и, пропустив автомобиль в темный тоннель, закрылись. Под потолком зажглись люминесцентные лампы, превратив белые рубашки экстрагентов в нежно-голубые. Тихий гул мотора смешался с солидным рыком скрытых за стенами механизмов.

Сотни волн и лучей прочесывали кабину, снимали показания датчиков, сканировали память бортового компьютера, сверяли данные с глобал-базой. Это странное ощущение — чувствовать на себе неживой взгляд. Никогда не знаешь, насколько глубоко он проникнет и что увидит. Все равно, что взгляд в спину. Нули и единицы, трансформированные алгоритмами за неощутимые для человека доли секунд беспристрастной машиной. Она — не враг и не друг, наблюдатель, которому нельзя посмотреть в лицо, чтобы уловить намерения. Ее можно обмануть, только если знаешь, насколько она умна.

Освещение сменило спектр, по окружности потолка вспыхнули розовые лампы. Из стен выползли шипы-фиксаторы, сковав и без того зажатый в тесном помещении автомобиль.

Окси на пару секунд прикрыла глаза. Сделала глубокий вдох, резко выдохнула, максимально концентрируясь. Обмануть машину не получилось. Пояс оттягивала кобура с пистолетом. Настоящий огневой "Рид", с которыми выходили на дело экстрагенты десять лет назад, до наложенного на огнестрел вето. Слабо верилось, что пограничники прибудут с парализаторами — свои правила можно нарушать, особенно если имеешь дело с рецидивистами.

Очевидно, Крис разделял ее мнение. Достал свой "Рид" и нажал одну из кнопок пульта. Корпус салона изнутри затянулся защитной пленкой, заднее стекло приспустилось, образуя бойницу. Спинки кресел защитят от пуль, но патронов хватит лишь на пару атак. Перспектива бросить машину расстраивала — не для того они через пост проезжали по правилам, держа наготове лестницу, чтобы перелезть через ограждение.

— Для отхода будет двадцать секунд, — сказал Крис, положив палец на кнопку откидной крыши. — Прикрывай и захвати сумку.

Роль запасного Окси не устраивала, но в таких ситуациях не спорят. Для обвинений и пререканий у них в запасе двадцать километров от пропускного пункта до поселения, которого и на карте-то нет.

Псионик утверждал, что Закрытая Зона существует. Спрятанное в лесах место ссылки, куда отправили семьи уничтоженных экстрагентами бунтарей. Хотя, "отправили" — неподходящее определение. Вездесущий гуманизм и здесь победил противника. Для людей построили город. Благоустроенную тюрьму без диктатуры надзирателей, свободную от законов остального мира. И бывшие ополченцы с благодарностью приняли подачку. Только вот, получив место в Закрытой Зоне, выбраться из нее практически невозможно. Некоторым смельчакам это удавалось, и, попав в большой мир, они рассказывали об анархии родных краев, порождая многочисленные легенды. Находились безумцы, отправляющиеся на поиски современного Содома, где твердой валютой служила выпивка, провинившихся вешали прямо на улицах, а в подземных казино делались ставки на годы прислуживания или девственность дочерей, да так и не возвращались. Окси в такие рассказы не верила, но Псионик отстаивал их правдивости столь яростно, что экстрагенты отправились в беззаконный рай за оружием. И прокололись на первом же пропускном пункте.

О том, что провал мог оказаться ловушкой Псионика, Окси старалась не думать. Невезение приятнее.

Из-за стен послышался гул двигателя. Экстрагенты синхронно развернулись в креслах, пригнулись, прячась за высокими спинками, чтобы шальная пуля, попавшая в узкую щель окна, не раскроила череп, и притихли. Медленно в аварийном режиме разъехались ворота, пропуская в тоннель двух пограничников и яркий свет фар их машины.

— Без паники, — успокоил высокий. — В системе сбой, такое иногда случается. Сейчас мы вас выпустим.

Экстрагенты переглянулись. Для задержания двоих маловато будет. Неужели и правда сбой?

— Так я и думал! — продолжил пограничник, всплеснув руками. — Ну почему ее на красное клинит? Как быка. Господа, не волнуйтесь, сейчас все решим. Любит наша система красные тачки, выпускать не хочет.

Напарник высокого тем временем вставил ключ в дверь контрольного блока, опустил рычаг на выехавшем из стены пульте. Освещение тут же сменилось безопасной люминесценцией, втянулись в пазы щупальца-фиксаторы, и вторые ворота медленно, словно бумага в архаичных принтерах, поползли в стороны.

— Вот и славненько! — воскликнул высокий, обходя машину со стороны Окси. Остановился у дверцы и, дружелюбно вглядываясь в лицо чистильщицы, отсалютовал: — Приносим свои извинения, господа. Счастливого пути.

— Спасибо, — выдавила Окси, изобразив подобие очаровательной улыбки.

Крис на обмен любезностями тратить время не пожелал. Ворота полностью еще не раскрылись, но образовавшийся проезд позволил машине выскользнуть из тоннеля. В зеркало заднего вида Окси заметила, что пограничник приветливо махнул им на прощание рукой. И в этом жесте было нечто ужасающе комичное, как в древних немых фильмах, где неуклюжие актеры все время падают, бьются и увечат друг друга, а публика смеется. И в сложившийся ситуации Окси не рискнула бы счесть себя зрителем.

Однако, по данным пропускного пункта Алексейцев Сергей и Воробьева Юлия все же покинули Вернинск.

Было в пустой полночной трассе что-то умиротворяющее, пробуждающее человечность, а, может, сказалась нервная встряска на пропускном пункте, но Крису отчаянно захотелось объясниться. Не высказывать сомнения, не распределять роли, именно — объясниться. Расставить точки над "i".

— Я обещал позаботиться об Анне Веренцевой своему другу, — сказал экстрагент. — Но не смог.

— Даже если мы найдем "Тайлера", ей это не поможет, — откликнулась Окси. Она сидела, откинувшись на кресле, с закрытыми глазами, и Крис надеялся, что спит. — Какого черта ты ввязался при таком отношении к людям? Чтобы совесть успокоить? Хотя, это вполне в твоем духе. Сплошное лицемерие.

— Хотел бы успокоить совесть, пошел бы в доктора. В первую очередь подлатал бы тех, кого не добил, будучи экстрагентом. Фиглярство — не порок, да, Окси?

— Псионик — дурак. — В ее голосе бурлило раздражение. — Какого черта вербовал обоих? Слушай, Вериз, я не позволю, чтобы чья-то жизнь оказалась в твоих руках.

Крис фыркнул.

— Зачем мне всякую гадость в руки брать?

Попытка восстановить худой мир с треском провалилась. Крис понимал, что сам виноват, но недосказанности и недомолвки обычно заканчиваются неприятностями. Врага надо знать, соратника — знать еще лучше. Иначе неизбежны сюрпризы. Пусть лучше Окси свыкнется с его точкой зрения, чем в ответственный момент взведет курок, испугавшись подставы. Плохо, что и доверия между ними не будет.