The Immortality

Они сидели плечо к плечу, непроизвольно касаясь друг друга во время разговора. Лестат не ощущал опьянения, но повинуясь внезапному импульсу, идущему из самой середины груди, вдруг повернул лицо девчонки и прильнул к ее губам. Таня не оттолкнула. Наоборот, ответила поцелуем, запустив руки в волосы Лестата. Это было впечатляющим откровением, одуряющим сильнее смеси хмеля и солода на пару с никотином. Пальцы Лестата скользили по девчоночьей шее, заигрывали с цепочкой и не находили покоя. Опустив голову, Таня коснулась языком впадины у верхней пуговицы на рубахе Лестата, ее светлые волосы щекотали обнаженное плечо, а руки все ближе подбирались к брюкам. Противиться этому Лестату не хотелось. Одуряющий поток подкатил к сердцу, когда он, резко поднявшись, прижал девчонку к облезшим перилам. Было жутко неудобно стоять одной ногой на ступеньку ниже, но Лестат не желал сбиваться с ритма. Они двигались в такт, как слаженный музыкальный коллектив, и потребовалось совсем немного времени, чтобы синхронно содрогнуться. Все еще тяжело дыша девчонка перегнулась через перила, задравшаяся водолазка обнажила поясницу, дав Лестату место для благодарного поцелуя.

Вскоре они стояли на потемневшей до черноты улице. Прислонившись к подъездным дверям, Лестат наблюдал, как Таня дрожащими пальцами пытается выдавить огонь из зажигалки.

— Мы еще увидимся? — спросила она, справившись.

— Может быть на концерте по разные стороны сцены, — ответил Лестат и, взъерошив ее волосы, ушел.

Без труда он поймал такси и помчался домой. Подъездное приключение напоминало о себе приятной слабостью. Мысли о девчонке, так легко отдавшейся, вызывали улыбку и легкий укол совести. Он воспользовался ею, как антидепрессантом, не раздумывая, выплеснул злость за неудавшуюся личную жизнь. Это было неправильно, но так он сумел доказать себе, что все еще способен на безрассудства. Спросив разрешения у водителя, на редкость молчаливого в столь позднее время, Лестат закурил.

"Я пытаюсь смотреть на жену, Лилит, — беззвучно обратился к подруге музыкант, вызывая в памяти ее образ, — но все, что я вижу, слишком похоже на то, от чего бегу из самого себя. Даже я бегу. Так зачем в мою душу лезут толпы народа? Придут, наследят и уйдут, чтобы не вернуться. А все потому, что там давно ничего не осталось, кроме темноты и самоненависти".

Расплатившись с таксистом, Лестат вышел из машины и остановился перед подъездом своего дома. Он задрал голову к небу. Где-то там, наверху, наверное уже спит его отражение. Столь же одинокое и столь же замученное саморазрушением. "Мы всегда будем вместе, — подумал Лестат, — мы никогда не найдем свет, способный вытащить из лабиринта собственного отчуждения. А порознь нас ждет еще больший мрак, потому что видя падение другого, всегда кажется, что ты пока выше".

* * *

На радио царила обычная для таких мест беготня. Хлопали двери, погрязла в дыму курилка, кто-то постоянно кого-то звал, крича через весь коридор. Мельтешили курьеры с коробками дисков, стопками газет и бутылями питьевой воды. Девушки на шпильках цокали по полу, спотыкаясь о неровности покрытия, мужчины, уткнув лица в бумаги, периодически налетали на проходящих мимо. Лилит и Лестат шли по закоулкам цитадели музыки, ведомые программным директором радио — невысоким круглым мужчиной с безумным чувством юмора и горящим идеями взглядом. Наконец, показалась дверь студии прямого эфира. Небольшая комнатка со столом, половину которого занимали пульт, несколько микрофонов на штативах и Marshall'овские мониторы. Сквозь давно не мытые окна лениво пробирался солнечный свет и высвечивал лучом карусель пылинок. На подоконнике за жалюзи спряталась пепельница, стены оккупировали бумаги, листовки и плакаты. Сразу за музыкантами в студии появился ведущий по имени Борис — высокий худощавый парень, больше похожий на программиста. Поздоровавшись со всеми, он извлек из общего хлама сценарий и пробежал его глазами.

— Сразу скажите, на какие вопросы вам уже надоело отвечать, — Борис понимающе улыбнулся, чем сразу заслужил уважение музыкантов.

— Отличное начало, — рассмеялся Лестат и стал загибать пальцы. — Мы не знаем, когда выйдет новый альбом, девчонки выступают в очках, потому что им так хочется, наши настоящие имена мы и сами не помним, у нас нет личной жизни, а еще у меня и Брюса действительно астма.

Парень вздохнул и демонстративно отправил свой сценарий в урну.

— Ладно, значит, будем говорить о жизни. Рекламный блок уже пошел, у нас осталось две минуты. Рассаживайтесь.

Музыканты сели напротив ведущего, надели наушники. Под недовольным взглядом программного директора пепельницу демонстративно водрузили на стол и благодарный сигаретный дым весело заплясал в воздухе.

— Я сразу хочу вас попросить, — сказал Борис, колдуя над пультом. — Формат программы предполагает непринужденную беседу на уровне встречи старых друзей, поэтому постарайтесь поддержать атмосферу.

— Без проблем, — ответила Лилит и покосилась на Лестата.

Он развалился в удобном кресле и, казалось, чувствовал себя как рыба в воде, но Лилит знала, что для Лестата интервью сродни публичной пытке. Она накрыла ладонью его лежащие на коленях пальцы и почувствовала мелкую дрожь.

— Успокойся, — шепнула она на ухо, и Лестат немного расслабился.

Наконец, прозвучала отбивка, Борис вывел в эфир микрофоны и поздоровался со слушателями.

— Привет-привет. Снова с вами на волнах радио N программа "Лица без масок". И сейчас передо мной сидят два безумно талантливых человека. Музыканты, чье имя даже на Западе произносят с легким оттенком тайны. Они, не изменяя русскому языку, сумели покорить Хельсинки. Люди в черном, люди неизвестность, лидеры группы "Истерика" — Лилит и Лестат.

— Всем привет.

— Добрый день, — поздоровались музыканты.

Специфика радиоэфира всегда привлекала Лилит, ей нравилось наблюдать за ведущими. Создать атмосферу лишь звуком голоса, передать эмоции собеседникам, не способным увидеть улыбку или удивление — нелегкая задача, но Борис справлялся на все сто.

— Про вас ходят легенды, вас именуют детьми Тьмы, и сейчас, при свете дня, вы кажетесь нереальными. В чем ваша сила? Как объяснить этот феномен?

— Наверное, мы действительно не от мира сего, — нервно рассмеялся Лестат и Лилит пришлось сильнее сжать его руку. — А если серьезно, то наш внешний вид отражает не только настроение музыки, но и внутренний мир всех членов группы. Мы действительно любим жизнь и живем вопреки возникающим иногда мыслям о смерти. Потому что жизнь — это единственное место, где можно быть вместе с друзьями и близкими людьми. А там, в потустороннем мире попробуй снова найти друг друга.

"Что ты несешь? — подумала Лилит. — Сейчас начнется разбор идеологии".

И была абсолютно права. Не желая упускать неисчерпаемый источник информации, Борис подхватил тему:

— Вы верите в загробную жизнь?

— Мы верим в силы, которые существуют вне реалий, — ответила Лилит. — А поскольку ничто не появляется ниоткуда и ничто не исчезает бесследно, можно сделать вывод, что существует другая реальность, параллельная нашей.

— Но этот закон был открыт для материальных вещей, — с интонацией ученого продолжил ведущий.

— А кто сказал, что душа нематериальна?

— Ее никто не видел.

— А ты видишь воздух? — парировала Лилит, поставив Бориса в тупик.

— Нет, — замешкался ведущий, и решил от греха подальше сменить тему. — Давайте все же вернемся в реальный мир. Сейчас на улицах все чаще встречаются люди в черных одеждах и отпечатком страданий на лицах. Психологи утверждают, что музыка, подобная вашей, пагубно влияет на мироощущение молодежи, отворачивает их от радости, убеждая, что все плохо. Как вы к этому относитесь?

Едва удержавшись от смеха, музыканты обменялись усталыми взглядами. Ни один журналист за всю историю группы не преминул обвинить стилистику музыки в разрушении психики подрастающего поколения.

— Каждый раз пресса говорит нам об этом и каждый раз мы отвечаем, что вы не правы, — серьезно заявил Лестат и, придвинувшись поплотнее к столу, сложил руки замком. Теперь, когда лихорадка прошла, у него открылось второе дыхание, как всегда случалось на сцене. Лестат почувствовал ответственность за каждое слово и острое желание нести людям свои мысли. — На самом деле, пагубное влияние на молодежь оказывает общество. Ты посмотри, что творится вокруг! Сводки новостей гораздо круче любого дешевого американского боевика. Люди стали чрезмерно жестоки друг к другу. И даже близкие друзья порой на выплеск твоей меланхолии и горечи не могут сказать: "Успокойся, все будет хорошо", а наоборот, стараются не забивать голову чужими проблемами, чужим бредом, как сейчас модно выражаться. Со временем человек уходит в себя, замыкается, абстрагируется от окружающего. Как при таком настроении видеть мир цветным? Вот он и начинает раскрашивать себя в черно-белые тона.

"Понеслась душа в рай", — с улыбкой умиления подумала Лилит, и бьющий через край энтузиазм Лестата докатился до нее жгучим приливом. Так пламя захватывает лист бумаги и не отпускает, пока не испепелит.

— Что же касается музыки, — перехватила она инициативу, — то люди выбирают сами, что им слышать. Если песня попадает и отражает твое настроение в данный момент, ты слушаешь ее снова и снова. А потом обращаешь внимание на другие композиции исполнителя. Это затягивает. Именно так появляется приверженность определенному стилю — никакая пресса и реклама не затянет человека, если музыка не станет отражением его самого.

Даже Борис поддался столь горячим речам собеседников и кивал головой, соглашаясь с каждым словом. Но главное кредо журналистики — беспристрастность — заставило его отказаться от личных взглядов в угоду взглядам общественности.

— Да, это так, — задумчиво произнес он. — Но сейчас многие обращают внимание на самого исполнителя и уже потом на музыку. Или слушают группу, потому что она "модная". Вы определяете свой стиль, как "dark revival" — это введенный вами же термин, а готика вообще сейчас в моде.

Лестат разочарованно развел руками и откинулся на спинку кресла. Снова интервью превращалось в битву за идеалы. Конечно, проще всего согласиться, признать "Истерику" коммерческим проектом, подхватившим нарастающую лавиной тенденцию, но сама мысль об этом претила музыканту. Единственное, за что они бились, ради чего работали — это откровенность, стремление донести свою идеологию до слушателей, повлиять на них, наконец. Будь целью деньги, "Истерика" давно сошла бы с дистанции — "Арт" приносил хороший доход и избавлял от постоянного пробивания лбом стен. Но оперировать рекламным агентством сулило его закрытием. Оставался последний козырь в рукаве и, словно прочитав мысли, Лилит его использовала.

— Только не надо относить нас к готике, — произнесла она, подкуривая сигарету. Никотин успокаивал и позволял избавиться от лишней импульсивности. — Готика умерла, когда стала популярной. И то, что многие западают на красивую мрачную картинку, говорит только об отсутствии своего "Я". А мы играем для тех, кто умеет слушать.

Слова возымели действие. Замолчав, музыканты наблюдали за ведущим. Он в растерянности непроизвольно теребил пальцами провод наушников. Но эфир продолжался, программный директор у стены нервно переминался с ноги на ногу, и Борис, собравшись, натянул улыбку.

— Мы вернемся к нашему разговору после небольшой паузы, а сейчас трепещите поклонники, в эфире одна из красивейших композиций группы "Истерика" — "Идол на коленях".

В наушниках заиграла мелодия и микрофоны отключились. Программный директор пулей вылетел из студии, оставив музыкантов и ведущего наедине. Резко скинув наушники, Борис подкурил сигарету и с немым вопросом уставился на музыкантов.

— Мы просто не любим, когда на нас вешают ярлыки, — ответила Лилит. Ей очень не нравился ход разговора, но и пускать беседу на самотек не хотелось. Лестат же со скучающим видом крутился в кресле, запрокинув голову, ему хотелось побыстрее сбежать из тесного аквариума на улицу.

— Почему вас не стоит относить к готике? — разделяя каждое слово произнес Борис. — Ваша лирика пропитана псевдосуицидальной экзальтацией и основывается на связке любовь-смерть, ваша музыка носит ноты отрешенности, ваш имидж мрачен и контрастен.

— Мы не пытаемся стать частью какого-то движения, — развела руками Лилит. — Музыка получается такой, какой нам видится. Это гибрид, в котором присутствует влияние "The Cure", "Sisters of Mercy" и даже "Mandragora Scream" вкупе с "Type O Negative".

— Этот конгломерат мы и называем "dark revival", — встрял Лестат, когда голова от мельтешения потолка пошла кругом. — Но несмотря на корни, идущие от готической музыки, мы слишком запудрены радостями жизни, неприемлемыми в готической субкультуре.

Борис перегнулся через стол и приблизил лицо к музыкантам.

— Вы отвергаете готов? — недоуменно спросил он.

— Никого мы не отвергаем, — отмахнулась Лилит. — Просто не видим в существующей ныне готике смысла. Если нас считают готами — пусть считают, мы живем по своей философии.

— И в чем же заключается ваша философия, философия "dark revival"?

— Она подразумевает, — Лилит выдохнула дым и раздавила сигарету в пепельнице с таким видом, словно закапывала в кучке пепла голову Бориса, — несогласие с реальным миром. Неприятие его принципов и позиций. В частности того кошмара, о котором говорил Лестат, когда чувствуешь себя не более чем черной точкой, пятном. Знаешь, есть такая поговорка: "Улыбайся чаще, это всех раздражает". Так вот, мы призываем жить не ради, а вопреки. Но чтобы принять, именно принять, а не использовать как отмашку, этот принцип, нужно пройти через крупные неприятности. Потому "Возрождение" и "Темное". Мы надеемся дать своей музыкой пережить эти неприятности как бы виртуально. Поэтому чаще всего и западает молодежь, им нужны эмоции, а точнее — доведение их до критической отметки. Наша музыка создана для тех, кто хочет, но пока не рискнул переступить черту саморазрушения, а стремятся к ней многие. Это основано на отсутствии возможности самовыражения, либо непонимании переживаний окружающими. Как следствие — замкнутость, уход от реальности в мистику. Потому что любому человеку необходима вера. И на самом деле, хочется верить в Бога. Но при этом есть огромная обида и вопрос "Почему мне так плохо? Почему ВСЕ так плохо?". А если есть вера в Бога, то есть вера и в Дьявола. Но он не так уж и плох. Он всего лишь Падший Ангел, который пошел против своего учителя.

Лилит сама не заметила, как завелась. Ее слова подействовали даже на Лестата, который выглядел озадаченным — его обрывочные, скользкие мысли внезапно обрели четкую фонетическую форму.

— Чего-то я в этой жизни не понимаю, — вздохнул Борис и откинулся в кресле.

Оставшуюся до эфира минуту они провели в полной тишине, лишь размеренно гудел компьютер, да шипели динамики.