| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Наверное, исторически это было какое-нибудь княжество, захиревшее или захваченное каким-нибудь Кришнадэвараей — очень уж Кэт нравилось это имя. Если оно было богатым, то о нем могли слагаться легенды как об Эльдорадо, в котором муиски превратились в жителей могущественного и богатого королевства.
Кэт отложила полуслепую ксерокопию из английского журнала середины 60-х, со скверным прозаическим переводом поэмы о сокрытом храме. Исследователь с двойной, но незапоминающейся фамилией атрибутировал ее как тайский нравоучительный текст о странствии внутрь себя. "Уф, как любят некоторые все сводить на психоанализ!" — сердито подумала Кэт. Она была уверена, что поэма повествует о самом что ни на есть реальном храме, а хранящееся в нем сокровище, конечно, духовное, — какое еще сокровище может ждать бесстрашного путника в сокрытом храме? В храме нес стражу священный кот Нилакарна — комментатор ограничился тут только ссылкой на обычай держать в храмах священных котов. А ведь это могло быть связано с династией царей Амаравати с их кошачьим родовым именем... Ах, скорей бы приходил из городу Парижу последний в этом году выпуск журнала с продолжением публикации "Сказания об Индракумаре", с сопровождающей статьей... Тепло, должно быть, в сказочной стране Амаравати.
На стол бесшумно вспрыгнул сиамский кот. Он всегда приходил, наблюдал, щуря глаза, как Кэт роется в кипе журналов или штудирует очередную монографию. На этот раз, однако, он не сел в позу священной кошки, обернув изящно изогнутый на конце хвост вокруг лап, а поставил лапу в черном чулочке на тетрадь.
— Ну, что?
Кэт подняла голову и встретилась с прозрачным небесно-голубым взглядом. Кот совершенно по-человечески вздохнул и уронил на исчерканную страницу серебряную змейку. Кэт ахнула и взяла ее в на ладонь:
— Скарапея!
Змейка слабо пошевелилась и попыталась свернуться браслетом.
— Глупая. Ох, глупая, холодно же! Вот включат отопление, будешь ползать. А пока иди-ка сюда...
Кэт сунула змейку за пазуху и невольно вздрогнула от холода. Кот уже сидел в обычной своей позе и смотрел в сторону.
— Послушай... — нерешительно начала Кэт. — Может, пойдешь ко мне жить? А? У меня дом теплый, двор тихий...
Мой Город пронизан жилами Путей, которые проходят во всех его измерениях. Улицы, реки, что угодно. Мне иногда кажется, что в них пульсирует незримая кровь Моего Города, кровь, питающая все, что в нем есть. Она течет и в жилах людей Моего Города. И потому их так тянет назад, в Мой Город, куда бы они ни уехали. Они могут ненавидеть его, ругать его, проклинать — и все равно будут возвращаться сюда и тосковать по Моему Городу. Так эта кровь сильна.
А я лечу в сумерках над поймой Сетуни. Как раз такая пульсирующая жилка. Она принадлежит не только Моему Городу. Если смотреть ночью с крыши дома где-нибудь в конце улицы Пырьева, то кажется, что эта темная, заросшая деревьями извилистая полоса уводит не к Москве-реке, а в какие-то совершенно нездешние места.
Так оно и есть, я это знаю.
Я помню, как однажды шел через Сетунь поздним вечером в мае. Прямо за высоким домом асфальт граничит с темными зарослями поймы. Там среди деревьев, проходит труба теплотрассы, идет через реку, на другой берег, и на этой трубе сами собой возникают странные надписи — даже я никак не могу застать тех, кто их оставляет... А тогда на границе асфальта и деревьев стояла черная машина, и горел мангал, и мужчины, пока еще негромко смеясь, жарили шашлык и пили пиво. Я шел к деревьям, следом бежали мои коты. Ночь была безлунная и пасмурная, хотя и очень теплая, и тьма обступала нас со всех сторон.
Тьма пожирала тени, и ей удалось обмануть меня на какую-то секунду, и когда они позвали меня присоединиться к их празднику, я чуть было не согласился. Меня выручили верные котофениксы — они зашипели, сверкая один — золотыми, другой — зелеными глазами. И тогда я посмотрел на лица мужчин. Их улыбки были застывшими, словно приклеенными к лицу, а глаза не мигали.
Вряд ли в лунном свете у них были бы тени.
Я не ответил на их призыв, и не попал в их власть.
Я пересек границу и ушел в заросли. Я слышал их шаги у себя за спиной, но они боялись тронуть меня.
Я перешел реку и обернулся, проведя черту поперек моста.
Они остановились там и стояли молча. А потом сквозь них прошел парень с овчаркой. Овчарка-то их увидела и стала лаять, и они ушли во тьму. А парень так и не понял, что обеспокоило его друга...
Странное место Сетунь.
Выныриваешь из леса — и оказываешься прямо у домов, и на первом этаже горит свет, и все мирно и тихо...
Хорошо пить горячий чай, когда за окном ветер и холодно. Плохо тем, кто сейчас на улице, без крыши над головой, без приюта... Кэт поставила кружку на стол, помешала варево в кастрюльке. Свет в окне первого этажа был хорошо виден с улицы, и по приделанной к лоджии лесенке уже слышался мягкий кошачий шаг. Скоро весь прайд придет кормиться. А заодно и познакомится с новым обитателем.
Новый обитатель сидел на широком подоконнике, обернув лапы хвостом, и щурил голубые глаза, глядя в заоконную темень.
В прорезанный в балконной двери кошачий лаз влезал рыжий местный бандит, драный везде и всякими способами кот по кличке Джедай. Он, вообще-то, был не простой кот. Он был митьковский. Точнее, его нарисовали митьки. Изобразили этакого бандита с татуированным брюхом. Джедай долго висел на стенке, но как-то раз во время митьковской попойки хозяин по пьяни пригласил кота слезть с листа бумаги и присоединиться. Джедай слез и присоединился. И с тех пор на бумагу больше не возвращался. Долго жил у художника, даже научился разбираться в направлениях современного искусства и пить пиво. Как он попал из Питера в Москву, никто не знал, но как-то попал ведь? Историю его Кэт знала потому, что Джедай умел говорить по-человечески, хотя лексикон у него был еще тот, да и говорил он редко и неохотно.
Рыжий обычно приходил самым первым, как авангард многочисленного кошачьего прайда. Увидев новую морду, Джедай снизу вверх воззрился на сиамца. Тот чуть наклонил голову вперед, точно так же упорно глядя в глаза рыжему бандиту. Разговор глазами длился бесконечные несколько секунд, затем Джедай чуть отвел взгляд и зевнул.
Потом в дверцу, тяжело пыхтя, протиснулась здоровенная пушистая сибирская матрона Марфа Ивановна, родоначальница чуть ли не всех местных кошек. За ней с виноватой миной на смазливой мордашке следовала ее внучка Простомария. В отличие от бабушки, Просто-Машка была небольшой гладкой и томной кисой с минимумом мозгов. Похоже было, что красотка опять пережила бурный романчик и собирается осчастливить свет очередным потомством, двумя-тремя будущими крысоловами. Матрона дернула усами, смерила взглядом новичка и внезапно мощным прыжком вознеслась на подоконник. Сиамец даже попятился. Марфа была вдвое крупнее него, хотя и прыгнула совершенно бесшумно, как меховое привидение. Сиди они не на подоконнике, а на столе, Кэт не сомневалась, что он бы задрожал — увесиста была Марфа Ивановна.
Марфа Ивановна оглядела незнакомого кота, обнюхала, немного подумала и лизнула в нос. Ее внучка тут же кокетливо вознеслась на стул, продемонстрировав новому потенциальному кавалеру изящество и гибкость.
— Машка! — строго сказала Кэт. — Ты только что с гулянки с набитым пузом, стыд-то поимей!
Кэт выросла среди кошек. Сколько она себя помнила, в мамином доме их всегда было полным-полно. Разных — от породистых аристократок, важно вышагивавших по коврам и гордо красовавшихся блестящими ошейниками, от надменных служилых сиамцев с кольцами на кончиках изогнутых хвостов до беспородных дворовых, которые заходили в дом только покормиться — поласкаться — погреться, а потом убегали на волю, по своим кошачьим делам. Их горячая мягкая упругость была, наверное, первым запомнившимся ей ощущением, а их тихий грудной рокот был для нее лучшей колыбельной. Она с детства прекрасно понимала их мяуканье, мурчанье и текучие позы. Единственное, что ей не было доступно — это безмолвный язык взглядов. Когда кошки и коты лежали часами в саду в кружочке, глядя друг на друга, Кэт знала, что между ними сейчас идет какой-то важный неторопливый разговор. Но о чем он — увы, это было для нее тайной. Отец и младший брат этот язык понимали, но кошки, приняв их в свой тайный круг, видимо, взяли с них клятву молчания, и Кэт так ничего и не узнала.
Кэт подумывала порой, что, может, ей стоило бы стать не филологом, а фелинологом. Впрочем, кто мешает получить второе образование? А пока надо заканчивать диссертацию, дальше видно будет. Хотя тема для второго исследования тоже созрела — обычаи кошек, живущих с людьми. Но в какую область это отнести — социологии или этологии?
Имя новому коту все не придумывалось. Он был какой-то не такой кот — хотя сиамские и тайские коты имеют свои обычаи и странности характера.
Он совсем не разговаривал. Не мяукал, не мурчал, не просил еды. Лоток, поставленный для него, оставался нетронутым — видимо, по своим маленьким кошачьим делам он ходил на улицу. Он никогда не позволял себя гладить — не царапался, просто уходил. Он никогда не вылизывался при Кэт, хотя был очень чистым, и явно ухаживал за собой — но никогда при ней.
Можно было бы сказать, что он не такой, как все, еще и потому, что каждый раз, как Кэт садилась поработать над диссертацией, кот немедленно устраивался так, чтобы ему был виден текст. Но Кэт это не удивляло — она слишком хорошо знала кошек и понимала, что они куда умнее и интеллектуальнее, чем считают даже самые завзятые фелинологи. Ну, интересно сиамцу сиамскую легенду почитать, что странного?
Утром в окно постучался голубь. Дремавшая в кресле Просто-Машка мгновенно сделала стойку, но Кэт строго сказала:
— Не трогай! Это от моей матушки послание.
Она взяла белую почтовую птицу в руки, сняла с тоненькой золотой цепочки легкий кожаный цилиндрик и достала письмо. Открыла дверцу висевшей в углу большой клетки, посадила туда гонца, поставила блюдечко с зерном и налила в кюветку воды — специально держала для почтальонов.
Письмо было все о том же — о делах дома, о том, как мама скучает, о том, как дела у братцев, о том, что старший подумывает свататься, и что ей самой все же неплохо бы как-то устроить свою жизнь, жениха найти... Как всегда. Хорошо, что как всегда — значит, дома тихо и мирно, и это хорошо. А насчет жениха... Да где они, женихи? Это в сказках Иваны-царевичи, а так попадаются одни Иваны-дураки. А Кэт хотелось найти своего одного-единственного, как отец у матери. А отец был мужчина статный, вальяжный, красивый, умный, ласковый и добрый, и вообще, средоточие всех мужских совершенств. Так он один такой.
Кэт припомнила тех, кто приезжал к ним свататься, чем ее пытались поразить. Один аж на печке ходячей приехал — и ладно бы сам изобрел, так просто использовал талант Щуки. Другой приперся с золотой гусыней. Ну, богатый. И что? Опять же — дураку привалило нечаянное счастье, и после этого все девки, что ли, к его ногам падать должны? Третий был какой-то заморский. Вот после него Кэт совсем озверела, потому как тот привез с собой семерых... пердунов, которые на этой волынке играли мелодии его горной родины. Говорил, что у него на родине дамам это развлечение нравится, выжрал бочку пива и задрых под столом. Ну не дурак ли? Самый настоящий Джон-дурак.
После чего Кэт заявила, что будет загадывать женихам загадки, а кто не отгадает — голову долой. Конечно, никому голову не стали бы рубить, но женихи сразу иссякли. Особенно после того, как какой-то умник попытался разгадать ее загадки с помощью колдовской книги. Запасся заранее. Ну, Кэт-то понимала в книжной премудрости больше всех в родном краю, недаром так ее и звали — Катерина Премудрая. И книга стала выдавать женишку такие варианты, что тот сам сбежал куда подальше.
А Кэт сказала маме с папой, что раз замуж ей не за кого, поедет она учиться. Авось, время пройдет, что-то и переменится.
"Матушка, — писала Кэт, — у меня все хорошо. Диссертация движется к концу, на тот год уже буду защищаться. Если найду, кого оставить присмотреть за кошками моими, то на каникулы приеду, и Новый Год встретим вместе. А про женихов... мамочка, если бы нашелся такой, ради которого легко семь хлебов каменных изглодать, семь пар железных сапог сносить — пошла бы, не раздумывая..."
Голубь улетел, Просто-Машка дрыхла в гнезде из старого пухового платка, под ее теплым слегка уже выпирающим боком пригрелась серебряная змейка Скарапея. Где-то в доме играли на пианино. Не вполне уверенные руки разучивали вальс "Осенний сон", сбиваясь на смене темпа.
"Кружатся листья в старой аллее, расстилая ковер тоски..."
Кэт включила компьютер. У нее был теперь новый десктоп, старательно сделанный из отсканированной журнальной иллюстрации. Индракумара, белокурый и синеглазый сын Индры. Она долго смотрела на портрет, и вдруг снова, как тогда в библиотеке, ощутила спиной взгляд. Обернулась.
Сиамец лежал, свернувшись в кресле, и не сводил с экрана голубых глаз. Взгляд был тоскливый-тоскливый.
— Что ты? — подошла к нему Кэт. — Грустишь? Что с тобой?
Она протянула руку погладить зверя, но тот отстранился.
— Ну, ладно. Мы еще просто не привыкли друг к другу. Но хорошо, что ты у меня есть. А то мне так одиноко, дружок ты мой синеглазый... А знаешь, я пока буду звать тебя Принцем.
А где-то далеко неумолимо-медленно уже движется на Мой Город свинцовое воинство туч. Тяжелые, угрюмые, и ветер - косматый пастух - подгоняет их свистящим бичом, и рог Осенней Охоты все ближе и ближе. Мне печально. Мой Город - как нахохлившаяся птица под дождем...
Андрей тосковал по девушке-призраку.
Сначала он пытался увидеть Вику хотя бы во сне — но каждый раз оказывался на пустой улице, под жутким небом с зарницами, перед зияющей дверью. Потом пытался ее забыть и даже задвинул куда подальше ее портрет. Но тоска не проходила, кисть валилась из рук, грифель ломался.
Настроение было — "кого б побить?" Хотелось дать кому-нибудь ногой в ухо, как в кино, самому получить пару раз по корпусу, спустить пар и расслабиться. Он сел перелистывать старую записную книжку, пытаясь найти кого-нибудь из старых знакомых по каратэ и иному рукомашеству, и тут позвонил телефон.
Звонил Витька, с которым Андрей не виделся больше года.
— Как дела? — осведомился он. — Поразмяться не хочешь?
— Хочу, — чуть помедлив, ответил не успевший опомниться от совпадения Андрей. — Ты вовремя.
— Ага, приходи завтра, дело есть. Мой зал на "Октябрьском Поле". Выход из первого ваго...
У Андрея кровь внезапно зашумела в ушах так, что пришлось переспрашивать.
Судьба...
С Витькой они были знакомы уже скоро десять лет. Познакомились они в студенческие годы, на какой-то пьянке по случаю чьего-то дня рождения. Витька учился в Бауманке и занимался у-шу. Андрей восстановился после армии в архитектурном и опять стал ходить на каратэ. Витька мечтал проектировать большое, железное и космическое. Андрей ничего на будущее не планировал и подхалтуривал моментальными портретами. В результате Витька работает по свободному графику в каком-то НИИ ради принципа и науки, а в остальное время занимается у-шу — ведет три или четыре группы. А Андрей работает дизайнером по интерьерам, а в остальное время рисует. Иногда — за деньги. Витька успел жениться и развестись, а Андрей так и остался один. Андрей у-шу и каратэ занимался время от времени, когда вступало в голову. А Витька своим у-шу занимается серьезно, вдумчиво, вот и учит уже который год.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
