1. Белый пепел снегов

— Пожгут — мы им снова по шапке надаём, — пригрозил Чермик. — Та земля хоть и пустая, но издавна Соколиная. Нельзя её бросать. Уступишь пядь — отнимут всё.

Просидели так до утра, и разговоры поговорили, и поспали по очереди. А как забрезжил рассвет, неяркий, ленивый, из поднебесья упал тревожный Соколиный клич. Ян вскочил:

— Хелскьяр на берег зовёт, там Выдры копошатся, трое!

Не успел договорить, а Ингерд уже перекинулся зверем — и вниз, только что кубарем не покатился.

— Стой! Нельзя одному! — закричал Ян вслед, но разве за волком угонишься? Они с Чермиком отстали.

Нюх у Соколов слабее Волчьего, пока бежали — их вёл Хелскьяр, и он же подгонял: беда, беда! Ян мчался изо всех сил, думал, всё, подрубили Волка, а выскочил на берег — остановился и брата удержал.

Один из Стигвичей валялся с порванным горлом, другого Волк прижал к земле, рычал, что — не разобрать. Возле выброшенной на песок лодки рыдал перепуганный до смерти мальчишка. Ян с Чермиком бросились к Ингерду, оттащили от едва живого Стигвича, но тут сверху слетел Хелскьяр, обернулся человеком, оттолкнул Соколов, схватил Волка за грудки и как следует приложил о землю.

— Хелскьяр, свои! — закричал Ян.

Но тот не слышал, он тряс Ветера и со злостью приговаривал:

— Ты на кого руку поднял?! Глаза у тебя есть ли?!

Ингерд, сплёвывая кровью, перестал вырываться, обмяк, и Хелскьяр отпустил его.

— Что на тебя нашло, Райал? — Ян был в ярости. — Врагов от своих не отличаешь?

Хелскьяр поднялся на ноги, ответил:

— Я-то отличаю. Сперва их увидел, — тяжело дыша, кивнул на Стигвичей. — Думал, грабить пришли. А они за мальчишкой. На лодке от своего берега отбился, течением принесло.

Избитый Стигвич, видя, как всё к добру повернулось, осмелился просить:

— Мальчишку отпустите, худого не сделал.

Ян, злой, растерянный, махнул ему рукой:

— Плывите восвояси и сто раз думайте, прежде чем тревожить наши межи. Чермик, помоги.

Вдвоём они погрузили в лодку мертвяка, посадили мальчишку, который трясся от пережитого страха, как осиновый лист. Что ж, быть может, видел в своей жизни первую смерть родича, тогда и слёзы понятны. Стигвич, прежде чем оттолкнуться веслом от берега, прошепелявил раскровяненным ртом:

— Зла не замышляли, прощения просим. А о Ветеровой беде ничего не слыхали. Никто в нашем племени не слыхал.

И отчалил.

Ингерд подошёл к воде смыть с лица кровь, и было не понятно, кается в содеянном или ему всё равно. Лихое время, лихие порядки, лихие люди. Так-то, если подумать, всё правильно сделал, но сердце у Яна не соглашалось. Волк, утираясь, выпрямился и спросил:

— Выдра мне рассказывал сказки про какую-то ведьму. Говорит, вы про неё знаете.

— Про ведьму? — опешил Ян. — Какую ведьму?

— Звать её Старая Зга.

Соколы, все как один, переменились в лице. Ян попятился:

— Ну знаем. Все кругом Соль-озера о ней знают.

— Выдра сказал, ей про всё на свете известно. Про что хочешь спроси — ответит.

Ян понял, куда клонит Волк, замотал головой:

— Даже не думай. К ней на поклон идти — всё равно что к бёрквам, если не хуже.

— Да ты никак боишься? — сощурился Волк.

— Ян! — упреждающе окликнул Хелскьяр, зная вспыльчивость Серебряка.

Но тот уже вскипел:

— С чего мне бояться?! Ты говори, да не заговаривайся!

— Ян! — прикрикнул Хелскьяр, но тщетно. Ингерд уже нащупал, куда надо бить:

— А не врёшь ли? Где живёт, знаешь?

— А с чего мне врать?

— Дорогу можешь показать?

— Ян! — Чермик схватил брата за плечо.

— Известное дело, могу!

Хелскьяр зло сплюнул под ноги.

— Ну кто тебя за язык тянет, Серебряк?! — он был старше Яна и вполне мог бы отвесить ему оплеуху за длинный язык, но Ян был челигом, правой рукой вождя, все его уважали, и Хелскьяр тоже.

— А что? — обернулся на него Ян и тут начал соображать, чего наболтал, быстро пошёл на попятную: — Далеко это. Надо через многие земли идти. Подстрелят.

— Не страшно, — отмахнулся Ингерд.

— И Лес ведунов к самому дому её подступается.

— Не беда.

Ян с ужасом понял, что пропал. Как могло случиться, какие духи над ним покуражились, что он затеял идти к Згавахе? Ещё мгновение назад не собирался, да и не собрался бы ни за какие посулы! А теперь вот давай, собирай дорожную суму.

— Умный ты парень, Ян, — выругался Хелскьяр. — Но временами — дурак дураком.

И Ингерду:

— А ты? На что его подбил? Сказал же: глаза у тебя есть? Ум какой-никакой?

Ингерд, ещё не остывший после драки с Выдрами, схватился за меч:

— Никого с собой не зову, сам управлюсь, а ты придержи язык, Сокол!

Между ними вклинился Чермик, хотел остановить, но только хуже сделал.

— Давай, Волк, ну! — Хелскьяр двинулся на меч. — Тебе ж без разницы, кого резать! Из нас-то никто никого ни разу не хоронил, нам железом помахать — забава! Ты один самый обиженный, за свою обиду можешь любого на меч взять! Давай, чего!

Ингерд побелел. Зарычав, он бросил меч, отпихнул с дороги Чермика и прямо на глазах, не припадая к земле, черпая силы от одной только ярости, стал оборачиваться волком. Хелскьяр, видя такое впервые, остолбенел и даже не подумал защищаться. Но Ян с Чермиком успели помешать убийству, навалились на Ингерда, и Ян крикнул:

— Не надо, Ветер, остановись! Большую вину на себя возьмёшь! Покажу я тебе Згавахин дом, уймись только!

Ингерд услышал. Крупно дрожа, обуздал в себе звериное, возвращая обратно человеческое, успокаивая алчущее крови сердце.

Вот вам и мирный денёк, вот и отдохнули, — простонал Чермик, совершенно без сил. — Что на вас на всех нашло?..

Ян уныло посмотрел на брата: ему ведь ещё предстояло идти с повинной к отцу.

Отец был в кузне, помогал готовить к осенней пахоте плуги и бороны. Работа спорилась: звонко стучали молоты, грозно гудел горн, шипело раскалённое железо, жарко, дымно. Ян позвал отца, подождал, пока тот куском полотна оботрёт грудь и руки, и, не смея поднять глаз, рассказал о случившемся. Кассар, услыхав про ведьму, рассвирепел:

— Да что ж неймётся-то тебе никак?! На месте не сидится? Чего ты голову свою дурную суёшь куда ни попадя?

Ян покорно молчал. Он и сам был не рад, что ввязался в такое дело, а больше всего — что его на испуг взяли, на горделивость, как желторотого птенца. Но уж об этом отцу рассказывать не стал.

— И как так вышло, скажи ты мне, — рявкнул Кассар, — если и есть где гиблое место, самое что ни на есть худое, последнее, то никто туда дороги не знает, а ты — тут как тут?! Где у тебя заноза сидит?

Ян виновато почесал в затылке:

— Ну не серчай, батя. Я быстро обернусь.

Кассар Серебряк наново заправил волосы под ксар, ладонью провёл по закопчённому потному лицу. Поостыл. Ну, таков у него сын, ничего не поделаешь. На мать похож. Та тоже была — как искры в костре, загоралась любопытством, всё на свете знать хотела.

— Другу помогаешь — хвалю, а смерть свою там можешь найти, про это подумал? За уши бы тебя оттаскать, да поздно, взрослый уж... Иди осторожно. Кому надо — помогай, себя береги. Твоих бойцов пока Чермик возьмёт. Дойдёшь — сам у Згавахи ничего не проси, она за правду берёт много, не потянешь.

Ян, тихонько вздохнув, — не пришиб на месте Кассар, хвала вечуварам! — кивнул. С того дня, как он рассказал отцу про новую землю, тот лишился всякого покоя. Мучился сомнением, не знал, какую выбрать из двух дорог — уходить в горы или на этой земле биться до последнего, на которой из них его племя обойдётся меньшей кровью. Ни с кем не советовался, всё взял на себя, но был бы Ян хорошим сыном, если бы остался в стороне? Раз уж собрался к ведьме на поклон, так хоть с пользой. А отцу об этом покуда знать не за чем. Полдела сделал, теперь вот деду бы не попасться на глаза и выстоять против гнева знахаря.

Знахарь не стал бушевать, но так на Яна поглядел, что тот был готов сквозь землю провалиться.

— Дурья твоя голова! — только и повторил Кассаровы слова. — Згаваха за свои слова большую плату берёт, не осилите — свою жизнь у её порога сложите. Если раньше её Боргвы, или Туархи, или ещё кто не заберут! Сидели б лучше дома!

Но Ингерд молча собрал всё, что имел: бобровые шкуры, те, что получше, отрез тонкого льняного полотна, и соли — чистой, белой — насыпал в мешочек.

— А ты, Ян, что дашь? — спросил знахарь.

— Да то же самое. Других богатств не нажил.

Знахарь пожевал губами, взглянул на одного, на другого, потом пошёл в кладовку и принёс оттуда туесок, а в нём — земляничное варенье, густое, душистое.

— Вот это ей подадите, — сказал.

— Да ты что, колдун?! — изумился Ян. — Згаваха нас в пыль обратит за такое подношение! Не золото червлёное, не белое серебро, не камень-солнце, а... варенье! Да она...

— Цыц! — прикрикнул на него знахарь. — Делай, как говорю! Ишь перечить вздумал!

Ян примолк, но про себя решил, что знахарь совсем выжил из ума. Ингерд туесок взял, положил в дорожный мешок, надежно завязал, кинул на плечо — и за порог.

Ян развел руками, а знахарь ему сказал:

— Никто тебя за язык не тянул. Сам кашу заварил, сам её теперь и хлебай.

Сокол тяжело вздохнул, но делать нечего, поплёлся вслед за Ингердом. Ему было отчего вздыхать: пройти предстояло чужие земли, не заметишь, из-за какого куста стрелу получишь в бок. А ведь было бы за что!

Берега Соль-озера делили между собой Орлы и Туры. К землям Орлов по Келмени — большой реке, богатой рыбой и дичью в окрестных лесах — примыкали владения Лис. На другом берегу обитали Боргвы — Куницы, недалеко от них и ближе к морю жили Туархи — Рыси. Как Стигвичи и Годархи донимали Соколов на Стечве, так Лисам доставалось от Рысей и Куниц.

Орлы, Лисы, Туры и Соколы между собой не воевали, а остальные пытались вытеснить их с берегов Соль-озера, оно и понятно: здесь добывали соль, нужную для заготовки на зиму рыбы и мяса, да и леса вокруг были богатые, поля, пригодные под хлеб и под выпас. Давным-давно никто не жил здесь в спокойствии, и в одиночку мерять дороги по землям соседей было опасно. Ингерд мог этого не знать, а может, и не заботился ничем, кроме своей мести, а вот Ян голову за просто так сложить не хотел.

Шли долго. Волку всё было в диковинку: широкие поля, засеянные хлебами, леса от берёз светлые, глубокие лощины с бегущими по дну полноводными ручьями — земля и впрямь благодатная, обращайся с ней ласково, она отплатит тем же. Родные края Ингерда были куда суровей этих: с дремучими лесами, где не увидишь неба из-за мохнатых крон, со студёными реками и солёным ветром, могучим, от которого деревья и травы ложатся ковром, от которого колос медленно зреет.

'Вот ведь как, — думал Ян, поглядывая на Ингерда, — снаружи человек как человек, простому радуется, а изнутри — страшный, сгоревший до угольев, и никакая радость до нутра уже не достаёт'.

Миновали на окраинном рубеже последний Соколиный дозор, там стояли цепью пять пологих холмов, и солнце спряталось за ними. В небе заклубились тучи одна другой темнее, стало холодно, хлынул дождь, и не переставал целый день, до самого вечера. Ингерд и Ян промокли и продрогли, стали думать, где бы обсушиться. Огонь развести — невзначай кто увидит, поди потом расскажи, что ты не лиходей какой. Наконец нашли вывороченную из земли старую сосну и в яме под корнями разожгли костерок.

Быстро собралась ночь, резче запахло мокрой травой, громче загудел ветер в кронах, и на Ингерда опять напала злая тоска. Никак он не мог свыкнуться с её приходом, подкрадется, как тать из-за угла, и защититься не успеешь. А Сокол, наоборот, согрелся и повеселел, даже затея навестить Згаваху уже не казалась столь безрассудной, когда в одной руке добрый кусок хлеба, а в другой — фляга с хорошим вином. Разговор не вязался, Ингерд был чернее тучи, и Ян задремал, оставив его мрачным мыслям на растерзание. Думы думами, а завтра день будет беспокойным, уже как-никак чужую землю топчут. Кому рассказать, что по собственной воле идут к ведьме — не поверят...

Ян спал крепко, но недолго, посреди ночи Ингерд ни с того ни с сего взялся его тормошить.

— Какого? — очнулся, ничего не может понять — где он, что с ним и зачем Волк трясёт его за плечи.

Потом слышит: недалеко трещат сучья, хлопают крылья, пронзительно заверещал какой-то зверь. Ночная охота, обычное дело, а вдруг накатила тревога, будто случилось плохое, неисправимое. Долго из-за кустов слышались злобное рычание и птичий клёкот, глухие удары, а когда всё стихло, Ян с Ингердом, крадучись, пошли поглядеть.

Выбрались на поляну, месяц им скудно подсветил, а на поляне примят весь папоротник, кусты дикой малины поломаны, на папоротнике лежит мёртвая рысь, поперёк неё — орёл, кругом кровь, перья и клочья шерсти.

— Аарел Брандив! — воскликнул Ян, бросаясь к птице. — Одинокий Охотник!

Орёл приподнялся, оттолкнулся крыльями от рыси, бессильно припал к земле и обернулся человеком.

— Ян Серебряк, — прохрипел. — Ты-то здесь откуда? Не твоя ведь земля.

— Уж не серчай, — миролюбиво ответил Ян. — Идём лучше к нашему костерку.

Но Орёл был так слаб, что его пришлось держать под руки, сам идти не мог. Из того, что он доверился Яну, Ингерд заключил, что они давно знаются.

Они привели его к костру, дали вина, Ян спросил:

— Не иначе Туарха выслеживал?

— Я от самой Келмени за ним шёл, пять дней не спал, — Брандив сверкнул чёрным глазом на Ингерда, тот ведь тоже был темноволосый, темноглазый, уж не из Орлов ли? — Лисы принесли весть, что Туархи к Асгамирам послали гонца. Вот я его и перехватил.

— Зачем это они гонца послали? — насторожился Ян.

Но Орёл не ответил: откинувшись на спину, уснул крепким сном. Ян укрыл его курткой, под голову подложил свой дорожный мешок и пробормотал:

— А ведь худая весть, вот сердцем чую — худая, — и громче: — Как думаешь, Ветер?

— Да по мне любой, кто с Асгамирами дружбу водит, ничего хорошего не замышляет, — сказал Ингерд. — Где Вепри — там добру не бывать.

— Неужто и они метят на Соль-озеро? — Ян посмотрел на спящего Орла. — Там Стиэри главенствуют, Белые Туры, а их так просто не опрокинешь, сильные. И Орлы им в помощь, Эрвиллы, Брандивы и Умантиры. Туров мало, Орлов много, меж собой дружат, врага бьют сообща. Нет, их не возьмёшь.

— Так и Асгамиры не слабей, — возразил Ингерд, — а если к ним другие примкнут, что делать станете?

— Тьфу ты, Ветер, — в ответ рассердился Ян, — и дня не пройдёт, чтоб ты мне на больную мозоль не наступил!

И зевнул:

— Слушай, ты, может, и семижильный, а мне подремать надо.

Но до рассвета уже осталось недолго, по земле пополз холодный туман, костерок догорел. Ян проснулся замёрзший, Ингерда нет, Орёл как спал так и спит. Только теперь Ян заметил, что рубаха у него на груди вся пропиталась кровью и левая рука тоже в крови, похоже, сломана. Рубаху разрезал — так и есть, рваная рана, крепко Рысь приложил его когтями. Ян как следует промыл рану оставшимся во фляге вином, нарвал со свой запасной рубахи лоскутов, а тут и Ингерд явился, принёс травку, быстро заживляющую, — у знахаря живя многому научился. Ян пальцами травку хорошо растёр, положил на тряпицу и крепко привязал Орлу к груди.