Гремори

На тумбочке рядом лежала только распечатанная упаковка. Двадцать три бело-голубых кусочка счастья. Жадное, почти рефлекторное движение — и пересохший язык судорожно пропихивает в глотку таблетку. Даже не нужно запивать.

В туалете я почти пришла в себя. Струи воды приятно холодили лицо, а рассвет светлел на глазах. Мигрень все еще была где-то рядом, я боялась даже открыть рот, но спасительная таблетка начала действовать. Боль стучала в висках, но это уже было остатком, на место которого приходил привычный белый шум экрана. Немного безразличия, немного заторможенности. Немного обычной меня.

Теперь одеть линзы. Любимая игра — какую одеть первой, правую или левую? По не долгому раздумью, левую. Правая слишком сильно трясется. Тоненькая пленка, изогнутая полусферой, вспышкой касается глаза, отходя от пальца и ударяя болью по рецепторам. Секунда — и она становится частью глаза, практически перестав ощущаться.

Правый глаз был моим — красный, с малиновыми пятнами на радужке. Второй был... Тоже моим. Равномерно голубовато-серый, с похожей на стеклянную игрой света на линзе.

Пусть минус четыре это не так уж и много, но и не столько, чтобы можно было комфортно ходить в очках. Вздохнув, одела линзу и на правый глаз.

Тратить блаженное время без боли на сон не хотелось, хотя до занятий еще целый час. Завтрак будет проще взять на раздаче.

Ночную рубашку бросить на спинку стула. Белье — в ящике. Я одернула пиджак, поправила юбку: шов теперь там, где надо. Теперь можно выходить.

Школа спала, как спало и здание для работников. Утреннюю тишину разбивало только пение птиц и шипение поливалок, уже включившихся. Солнце еще только выходило из-за горизонта, так что было довольно прохладно. В Швеции странная погода в мае — вроде бы уже тепло, но легкая утренняя изморозь не давала расслабится.

Женская Академия?. Одна из лучших частных исключительно женских школ Швеции, куда я попала исключительно из-за удачной случайности. У них вышла в декрет аспирантка, а талантливая студентка, готовая работать за любую зарплату оказалось очень кстати.

Последний курс я бросила — не было смысла заканчивать университет, если тут меня уже ждала реальная работа, пусть и не совсем в полную ставку. Но свои уроки, после того как прошла аттестацию, я получила, согласилась на урезанную по неопытности зарплату.

Так что теперь у меня была своя комната, достаточно вкусная еда. Да что там, было даже дело, занятие которым доставляло пусть и относительное, но удовольствие.

Прогулка до учебного центра заняла всего десять минут, и за все время я так никого и не встретила. И это было хорошо.

А еще был черный, обжигающе нашатырный кофе из автомата, и это тоже было хорошо. Занятия начнутся через полчаса, первые ученицы уже скучкавались группами вокруг здания, чуть дрожа от холода.

— Здравствуйте, класс. — я только кивнула на слегка подобострастное приветствие.

-Доброе утро!

Англичанки, японки, русские, немки — все они здоровались. Всегда. Они всегда громко здоровались, вгоняя иголки прямиком в онемение тишины, словно пытаясь доковыряться до спрятанной там боли.

Девушки расступились, пропуская меня к дверям. Замок щелкнул, и главный учебный корпус для старших классов гостеприимно открылся для замерзших учащихся. Иногда быть учителем очень удобно.

Так... Всего три занятия, в 2-С, 2-D и 3-В. Два урока поэзии, великолепной поэзии, которую дети ненавидят. Я слишком люблю лирику, чтобы вести эти уроки. Ну и один всемирной литературы.

Проходя по коридорам, я твердо понимала одно — действие таблетки кончится в середине завтрака. Или в начале, если все уже совсем плохо... А ведь были времена, когда одной хватало на пять-шесть часов.

А еще были времена, когда ты была здорова, дорогая.

Завтрак был не вкусным. Повара передержали на сковороде мясо, и весь вкус забивался горелой несрезаемой коркой. Не то, чтобы я что-то чувствовала — шуршащий пенопласт он и есть пенопласт, но тупо-пластиковый вкус был не очень приятен.

Гладкий серый стол, белые стены, металлическая стойка раздачи, мятые, сонные лица коллег — все это придавало столовой свою атмосферу. Относительно живую. В чих-то взглядах сквозила жалость, в чьих-то — злорадство. Неважно.

Смесь пенопласта с пылью вместо во рту, зеленовато-мягкие эмоции окружающих. Почему-то сонность всегда ощущалась мной как мягкое изумрудное покрывало. Злость — красный, пряно-горький привкус. Разочарование — серая пыль.

Тяга к суициду — белесое марево, относительно плотное, как крем. Конечно же, я попрошу штатного психолога обратить внимание на Юкки Асами. Разумеется, буду отговариваться наблюдениями. И конечно же ее повесят на меня, ведь на половину ставки я психолог.

На часах уже шесть тридцать, дети разбегаются по классам. И мне пора, пожалуй. Прощальный кивок коллегам — не уверена, что смогу правильно назвать их имена, но вежливость требует.

Вот и класс. Шестнадцать девушек шестнадцати-семнадцати же лет. Веселые, немного сонные. К занятию готова от силы треть, еще треть сможет что-то сказать, вспомнив уже пройденный материал. Остальные получат заметки в личный файл, которые уже сегодня вечером будут на электронной почте их родителей.

— Сегодня мы с вами поговорим о английской поэзии XIX века, — всемирная литература. Предмет, многими воспринимаемый как необязательный.

Разумеется, этим многим не хватает ни самодисциплины, чтобы открыть книги, ни ума, чтобы догадаться поискать ответы на свои вопросы в книгах.

Урок течет, а полотно занятия постепенно покрывается заметками. Учащиеся не заводят конспекты — все необходимые материалы по лекции у них уже есть в учебных материалах. Я делюсь своим опытом и умением находить в книгах именно то, что в них вложил автор, не прекращая при этом наслаждаться внешней стороной произведения.

Если бы меня спросили, что такое вести урок, я бы начала с фразы 'Урок — это удержание концентрации'. Не худшее начало, ничем не хуже книг, написанных для учителей людьми, никогда не работавшими в школах.

Девушки не отрываясь слушали каждое слово — и мне почти не приходилось корректировать их настрой. Немного подавить ярко-золотую радость, ванилью отдающую на языке. Разбавить сонливость, разогнать стресс — все это было сродни легкому жесту руки, стряхивающего с юных, пока что еще не забитых слишком большим количеством ненужного опыта сознаний.

Виски покалывало, сквозь накатывающую статику боли мой же голос звучал чужим. Две таблетки употреблены — и их хватило чуть больше, чем на час. А пить третью раньше, чем через два часа, нельзя.

— Все в порядке,? — в голосе девочек звучит растерянность и искреннее переживание. Малиновый и серебристый. Пыль и корица.

Лекция была оборвана на середине, и концентрация рассеялась. Непростительная ошибка, но...

— Может быть вам стоит сходить в мед. пункт? — нежно-клубничный цвет искреннего сочувствия.

— Все хорошо, мисс Смит. — Я оторвала руки от висков. — Устное эссе на двести слов: 'Человек или больше своей судьбы, или меньше своей человечности'. Материал — прочитанные романы. Время подготовки — пять минут.

Вместо обычного в таких условиях негодования — тихое понимание и пинки под партой в тех, кто все-таки не понял.

Я впервые села за учительский стол. Обычно я ходила во время занятия — заставляя удерживать на мне взгляд, играя со светом и тенью. Сейчас... Багровые всполохи боли заслонили собой все. У моей боли есть вкус и цвет.

Моя боль — выцветший мир, дрогнувший в пальцах маркер, привкус пыли на губах. Моя боль — четыре года университета и долгие разговоры с врачами. Моя боль — проблески бело-голубого спокойствия, с каждым днем становящиеся все короче.

Симеотонин — хорошее лекарство, но скоро перестанет хватать и его.

— Пожалуйста, Асамия-сан. — я предпочитаю обращаться к девушкам так, как это полагается в их культуре.

— Эм... — девушка замялась. — Амбиции человека, то, каких высот он стремится добиться, зачастую требуют от него переступить через многие писаные и неписаные правила... — девушка говорила, поглядывая в заметки, а я отчаянно старалась сконцентрироваться на ее речи, отвлечься от боли в висках и терпких серо-багровых всполохов.

К счастью, звонок прервал ее выступление.

Девушки тихо собрали вещи и вышли из аудитории, раздавая тычки локтями слишком громким согрупницам. А я... Я рада, что между первым и вторым уроком есть часовое окно.

Самое главное — удержаться, и не потратить еще один кусочек бело-голубого спасения. Третьего раза за одно утро не выдержит даже мое сердце.

* * *

Уроки прошли, унеся с собой еще две таблетки. На какое-то время боль сменилась белым шумом, но не надолго, совсем не надолго.

Я практически чувствую, как уходят драгоценные секунды без боли. Да и просто — секунды. Не менее ценные, хотя и не настолько приятные.

Сейчас я лежала на шелкового цвета траве, и наслаждалась доставшимся временем. К директору меня если и вызовут, то только в конце дня, а пока можно и отдохнуть.

— Доброго дня, мисс Хальстрем. — мягкий, гладкий мужской голос раздался откуда-то справа.

Он был незнакомым — что странно, мужчин в школе было довольно мало, и все — старше пятидесяти. — Я — Аэрис Гремори.

Парень лет четырнадцати на вид комфортно устроился на камне напротив меня. Кто пустил этого парня в школу, откуда он знает меня, и почему он считает себя вправе прерывать мои драгоценные минуты?

— Я думаю, твои родители расстроятся, если ты потеряешься на территории школы. — скорее всего пришел новый клиент с дочерью, а сына было негде оставить.

— Это не то, о чем вам стоит волноваться, мисс Хальстрем. — он улыбнулся. — У меня есть разговор лично к вам, и я думаю, он стоит даже вашего времени.

Хм. Гладкие белые волосы, голубой, шершавый лед вместо глаз. Цвета почти как таблетки.

Я даже фыркнула от неуместной мыли.

Глупой ребенок, глупый разговор, неуместное серебряное чувство собственной важности, пахнущее мелом и сухостью.

— Если ты хочешь попросить о зачислении — это чисто женская академия, мальчик. — он вздохнул.

Он и чувствовался как кусок мела или таблетки. Той спасительной безвкусной половинки, которая шелестом белой пыли остается на пальцах. И слегка обжигающий, успокаивающе-приятный холод. Кусочки льда, помогающие снять отек или ослабить главную боль.

— Мисс Хальстрем... Я предлагаю вам лечение. — это шутка?

Но все такая-же серебристо-белая искренность. Никакой лжи или снисходительности — он говорит то, что думает.

А на меня уже начали накатывать багровые проблески боли.

— Это шутка? — он покачал головой.

— Нет. Я могу вылечить вас от рака, в обмен на согласие стать частью моей гвардии. — мои пальцы взрыхлили землю.

Я не выдерживаю. Накатывает боль, препарат помогает всего тридцать пять минут, а какой-то малолетний урод смеет шутить с такими вещами...

— Вон отсюда. — он покачал головой.

— Я полностью серьезен. Вас действительно можно... — я не выдержала.

Парень дернулся оборвавшись на полуслове. Глаза, до того сиявшие льдом сначала померкли — а потом бедолаги, чье имя я уже забыла, не стало.

Искристо-белые, черные, голубые и даже фиолетовые — предо мной предстал мир, сплетенный из миллионов нитей. Я плыла среди ассоциативных цепочек, воспоминаний, обрывков эмоций и осколков восприятия — всего, что составляло сознание так неудачно пошутившего мальчика.

Ищи, Изабель, ищи.

— Это твои фигуры, Аэрис. — я стою на одном колене перед высоким красноволосым мужчиной. От его мощи, кажется, дрожит само пространство, окрашиваясь в багровый. В приятный, теплый багровый. Единственное, что дает мне чувство защищенности. — Постарайся правильно использовать их потенциал.

Я чувствую удовлетворение — это узловая точка. Здесь начинается то, на что он надеялся, предлагая мне исцеление. Но нужно уйти глубже.

— Демонические Фигуры — одна из основ нашего социума, Аэрис. — я сижу в кресле напротив все-того же мужчины, и теперь не дотягиваю ему даже до пояса. Мне девять лет, и меня колотит паника, как только я отдаляюсь от него. — Во времена войны это было способом набрать ополчение и мобилизовать другие расы, но теперь, на равне с контрактами, это полноценный социальный лифт. Изготовленные Аджукой, они могут даже воскресить недавно погибшего, если душа еще цепляется за тело.

В голове мелькает образ маленькой беловолосой девочки на высоком столе, девочки, практически порванной на куски. В голове отдается колоколом — сестра! К горлу подкатывает комок, но на макушку ложится ладонь сидящего напротив мужчины, даря спокойствие.

Спасибо тебе, неизвестный красноволосый демон. Ты переоценил механизм мальчика, он практически ничего не понял, но поняла я.

Я рыскала по чужому сознанию, проходя широкими коридорами замка Гремори и закапываясь в пыльные фолианты библиотеки. Втискивая себя в тело маленького мальчика, переживая каждый комплекс и фобию, от которой его отделял багровый щит.

Спустя какое-то время я вышла из его головы. Парень лежал без сознания, а из его глаз и ушей текла кровь.

Единственное, чего мне хотелось — сходить в душ. Я безнаказанно искупалась в чужой боли и радости. Прожила часть его жизни — пройдя сквозь ту же горечь и благодарность.

Медленно накатывала боль, которую придется терпеть ближайший час, но я понимала одно — он все-таки не соврал, и мой рак излечим.

А значит, это скоро закончится. Тем или иным способом, но закончится. Где-то в глубине груди тихо разгоралась надежда, как мне казалось, умершая еще четыре года назад.

* * *

К счастью, никого сейчас в общежитии работников не было, так что донести его у меня получилось не привлекая лишнего внимания.

Оставив парня лежать на кровати, я ушла в душ. Меня колотило. К разрывавшей голову мигрени добавилось перенапряжение — как я теперь понимаю: от использованного на полную мощность механизма.

Мне не в первой вскрывать сознания окружащим — первыми были врачи, врущие в лицо на счет моих перспектив. Я старалась избегать этого, и не в последнюю очередь потому, что смотреть на мир с чужой точки зрения, проживать опыт так, как его пережила моя жертва — не самое приятное событие. Даже просто девственности я лишилась восемь раз, из них три — насильно. Что уж там говорить про мелочи вроде неудачных попыток суицида, убийств и побоев.

Не знаю, как скоро очнется Аэрис, но говорить нам особенно не о чем — я увидела наш раговор с его стороны, и он дейсвительно не планирует ничего сверх того, что говорит.

Обычный рабочий контракт без возможности разрыва. Пожизненное рабство. За лечение я бы согласилась и на большее.

Не хотелось бы оставлять школу, но ничего не поделаешь. Иногда приходится выбирать не в пользу того, что любишь.

— Очнулся, Аэрис-кун? — в меня уперся растерянный взгляд.

Ни следа былой искристо-белой уверенности. Просто мальчик, внезапно осознавший то, от чего так долго отгораживался и пытался забыть. А ведь у него почти получилось. Еще лет десять, и было напоминало о себе только смутными ночными кошмарами.