Нармина кормила Гюлю бутербродами. Девочка ела молча и покорно, ни от чего не отказывалась и ни к чему не притрагивалась, пока Нармина сама не подкладывала ей что-нибудь вкусненькое на тарелку. Гюлечка была очень напряжена, потому что сюда доносились крики и брань Шафиги ханум.

— Бабушка часто тебя бьет? — спросила Нармина.

— Нет, она никогда меня не бьет. Она только кричит. Я привыкла.

— Хочешь пойти к бабушке? Я пойду с тобой, если боишься.

— Не боюсь.

— А все эти люди, что шли за вами, они кто?

— Они просто увидели, что мы разговариваем, и подошли. Я ничего плохого не делала. Люди спрашивали, а я отвечала. Разве это плохо? Бабушка напрасно так сердится. Она не понимает.

— О чем спрашивают у тебя люди, если не секрет?

— О разном. У людей много вопросов. Они так всего боятся. Они все время чего-то хотят и все время чего-то боятся. Но больше всего они боятся самих себя.

Вошел Алик, выхватил из холодильника бутылку минеральной и снова вышел.

— А чего боишься ты? — неожиданно спросила девочка.

Нара аж вздрогнула. Она заглянула в глубокие глаза девочки и слабо улыбнулась:

— Я боюсь потерять то, что мне еще не принадлежит.

— На свете нет ничего, что принадлежит нам.

— Тогда почему мы так боимся потерь?

— Потому что не ведаем о том, что ничем не владеем

Нармине стало немного не по себе. Вместо восьмилетнего ребенка она видела перед собой древнего старца. Этот образ всплыл перед глазами, заслоняя круглое детское личико с разбитой губой и растрепанные косички.

Она зажмурилась и потрясла головой. Старец исчез.

— Ты кто? — спросила Нара и глотнула воды.

— Я тот, кто отвечает на вопросы, — серьезно сказала Гюля. — У тебя есть вопросы?

— Много, но я хочу сама найти ответы.

Девочка прикрыла глаза и посидела так минуты две, после чего удовлетворенно кивнула и снова принялась за еду.

— Это я, Нифталиев!

Алик не хотел открывать. Соседи разошлись, девочку отвели к бабушке с дедушкой, и они с Нарминой, наконец, остались одни. Он никого не хотел видеть, и меньше всего Нифталиева. Его мучили тревожные предчувствия, угрозы старика никак не выходили из головы.

Но он все-таки открыл.

— Чего тебе?

— У Имановых свадьба, — затравленно произнес журналист, — музыкантов из ресторана пригласили.

— Ну и что?

— Вот. — Нифталиев протянул ему конверт и стал быстро уходить, оглядываясь, словно в конверте была бомба.

Но там было всего лишь приглашение на свадьбу. Он показал открытку Нармине. Девушка побледнела.

— Ты ведь не пойдешь туда? Они что-то задумали. Это совершенно ясно.

— Задумали, — кивнул Алик. — Почему они прислали журналиста?

— Какая разница! Посмотри — десятый час. Совсем мало осталось.

— Да, конечно.

— И не открывай больше никому.

— Не открою. Давай поедим?

— Давай! — обрадовалась Нара.

Вкусная еда, как правило, отвлекает от тревожных мыслей, и они болтали о том, о сем, пока Алик не спросил:

— Как ты думаешь, почему нельзя было, чтобы эксперимент закончился хорошо? Зачем он вообще был нужен? Чтобы показать людям, что они неисправимые уроды без мозгов?

Нармина помрачнела. Она поняла, что все ее усилия бесполезны, и украдкой посмотрела на часы.

— Я не понимаю, — продолжал Алик, — почему все так паршиво. Ведь могло же так быть, чтобы мы бросились друг другу в объятия, побратались. Или не могло?

— Могло, — сказала Нармина.

— Почему же не стало?

— Не знаю. Наверное, от того, что мы все, как говорит маленькая Гюля, все время чего-то хотим и все время чего-то боимся. Нам некогда думать.

— Хм...

— Сегодня все получили возможность подумать. Именно поэтому, я уверена, вас предупредили об эксперименте. Ведь подопытных мышей не предупреждают об опыте. А этот эксперимент — совсем другое дело. Некто хочет проверить не рефлексы, а способность к сознательной деятельности. Посмотри, тут даже особенно напрягаться не нужно, по каждому случаю все совершенно ясно.

— Так-так, интересно, что же тебе ясно? По каждому случаю, пожалуйста.

Нармина улыбнулась.

— Я могу говорить только о твоих соседях, а в поселке несколько сот жителей.

— И это немало.

— Итак, по поводу тебя я уже все сказала. С политиком тоже все ясно. Страсть к произношению речей на площадях при отсутствии политического таланта идет из прошлого. С его женой и телохранителем тоже нет вопросов. Та-а-ак... Насчет Гасановича у меня вообще не осталось никаких сомнений. Признаюсь, мы с ним тут на кухне поцапались из-за тебя. Он хотел убрать меня с дороги. Да-да, правда-правда. Он применил запрещенный прием, и я в долгу не осталась. А потом ругала себя за то, что не сдержалась. Это же маразм, если посмотреть со стороны. Я думаю, голубые — это те, кто в прошлом были женщинами, но не до конца расстались со своим прошлым.

— Ну ты даешь, — сказал Алик.

— Девочка Гюля — дело другое. Она еще маленькая, у нее все впереди. Если в ней воплотился мудрец и учитель, то за нее я не беспокоилась бы. С королем тоже ясно. Ты сам видишь, что это за король, не удивительно, что в этой жизни он жалкий побирушка. Нам остается только радоваться, что у него все в прошлом. Страшный человек. Насчет его свиты ничего сказать не могу, но каждый из них, видимо, наследил в прошлом. А о журналисте даже не стоит говорить. Пока он сам не почувствует себя человеком, никто не будет видеть в нем человека. И еще одно наблюдение.

— Какое же?

— Ты заметил, что некоторые отключились совсем или не включился вообще?

— Само собой.

— Это оттого, что их дела совсем плохи. Эти индивидуумы завтра ничего не вспомнят об эксперименте. Им еще рано исправляться. Придется прожить ни одну жизнь, чтобы начались изменения. Это как закрытый гороскоп.

— Это еще что?

— Это гороскоп человека с закрытой судьбой, из которой нет никакого выхода. Он бьется изо всех сил, чтобы добиться чего-то, но ничего не выходит. Это страшно, но так бывает. Мне один знакомый астролог рассказывал. Он говорит, что за много лет ему только дважды попадались люди с пожизненным сроком, и оба раза он болел после работы с ними.

— Черт возьми.. — Алик прищурился и побарабанил пальцами по столу, внимательно разглядывая сидящую напротив девушку. — Какая же ты умная.

— Это плохо? — просто спросила Нара.

— Не знаю. Я с умными девушками как-то не имел дела.

— Ну что ж, когда-нибудь надо начинать.

— Надо. Можно прямо сейчас.

— Хорошая идея, — сказала девушка.

— Ты правда не против?

— Не против чего?

— Ну... — Алик смешался, — ну...

Нармина засмеялась.

В это время в ворота снова постучали.

Это был Улубейли. Он тяжело дышал, волосы стояли дыбом.

— Сынок, помоги... — прохрипел сосед.

Алик похолодел.

— Они собираются казнить Севду за измену! Я сам виноват, поднял шум, народ собрал, хотел наказать негодницу... Зря я тебя не послушал, сынок, зря... Я же не знал, чем это кончится! Их нашли на стройке. Они там прятались. Мехти, щенок, сбежал, бросил ее, трус паршивый. Я пришел за ней с милиционером, а нас избили и выгнали. Участковому голову проломили, машине его покрышки прокололи. — Улубейли неожиданно грохнулся на колени. — Помоги! Умоляю, сынок, придумай что-нибудь! В этом сумасшедшем доме мне не к кому больше обратиться!

Алик молча захлопнул ворота.

Нармина стояла у него за спиной, белая как мел.

— Я тебя не пущу.

— Если я не пойду, то завтра всё забуду, как Иманов, и завтра ничего для меня не изменится. А я так не хочу. Я хочу, чтобы моя жизнь изменилась. Ты сама все понимаешь...

— Я тебя не отпущу!

Улубейли все еще был за дверью.

— Где участковый? — спросил Алик.

Сосед посторонился, и Алик увидел Самандарова с перевязанной женским платком головой. На ткани проступало кровавое пятно. Усы стояли торчком. Атакиши Мехралиевич топтался на месте и мял в руках фуражку.

— Начальник, вы должны поклясться, что что бы я не сделал, мне за это ничего не будет.

Самандаров захлопал круглыми глазами и ткнул в Алика пальцем.

— Да ты у меня в изоляторе сидел!

— Не важно. Вы слышали, что я сказал?

— А что ты собираешься сделать?

— Не знаю. Пока не знаю. Но что бы я не сделал, вы будете делать вид, что ничего не видели и не слышали. Даете слово?

— Да, да! — вмешался Улубейли. — Он дает слово! Дает!

— Хорошо.

Алик быстро сбегал в дом и вернулся, прихватив куртку.

На этот раз он запер ворота по всем правилам, на все замки, потому что не знал, когда вернется и вернется ли вообще. Нармину он все-таки взял с собой. Оставлять ее в доме Талята было опасно. Мало ли что.

— Может, оставить девушку у соседей? — предложил участковый.

Но Алик не мог оставить свою девушку у посторонних людей. После полуночи все изменится, и ей будет трудно объяснить тому же бизнесмену, что она делает в его доме. Если его, Алика, не окажется рядом, ей грозят большие неприятности. Лучше поручить Нару полицейскому, не попавшему под эксперимент. Так будет надежнее. Они оба могут покинуть этот сумасшедший дом хоть сейчас. Да, правильно, участковый проводит ее к тетушкам.

— Скорее, умоляю! — взмолился политик.

Улица была непривычно темна. Обычно над воротами дач горели фонари, а некоторые виллы вообще утопали в иллюминации. Но сейчас поселок притих и потушил огни, будто объявили воздушную тревогу.

Было тихо. В душной темноте трещали сверчки, изредка со стороны магистрали доносилось шуршание автомобилей.

Они прошли до поворота и свернули к супермаркету. Магазин тоже был закрыт, хотя обычно работал до поздней ночи. Они шли молча, плечом к плечу, Алик, Самандаров и Улубейли. Нармина держалась за Алика обеими руками и испуганно оглядывалась.

Дача Иманова была ярко освещена. Со двора доносились музыка и крики. Вкусно пахло шашлыком. Неподалеку стояла, накренившись на правый бок, полицейская машина. При виде ее у Самандарова вырвался стон.

Иманов стоял в дверях неподвижно, как страж. Его римский нос шевелился, словно академик принюхивался к чему-то.

Алик протянул приглашение.

— Нас пригласили.

— Приглашение только на одного, — пробасил академик.

Алик вошел один. Ему не было страшно. Страшно бывает сделать первый шаг, а дальше дорога уже не кажется такой уж непреодолимой. В общем-то он был готов. Это — его испытание. Он хотел пройти его и не пожалеть, как в прошлый раз. Тогда, если повезет выжить, завтра все будет по-другому.

Двор заливала иллюминация, на двух мангалах жарили шашлыки из мяса и овощей, жир с шипением стекал на угли. За длинным столом сидели немногочисленные гости. Расположившиеся на веранде музыканты старательно отрабатывали полученные деньги, но выглядели очень напуганными. Тамада, он же певец, тоже шутил через силу. Наверное, чувствовал неестественность происходящего. Слишком уж красива была невеста и слишком уж старый жених походил на известного в округе бродягу.

Король сразу заметил его и широким жестом пригласил сесть рядом. Алик сел. Напротив виновато улыбался Нифталиев. Алик уничтожающе взглянул на журналиста и отвернулся, сразу встретившись взглядом с Зарой. Невеста послала ему обворожительную улыбку, от которой ему стало жарко.

Среди приглашенных он обнаружил Шафигу с мужем. Эти двое активно жевали, придвигая к себе блюда с угощениями и громко обсуждая какую-то прошлогоднюю свадьбу. Неподалеку сидел и Гасан Гасанович. Какого черта бизнесмен тут делает? — подумал Алик. Да, они с Имановым, вроде, приятели, но не сегодня же... Гасан Гасанович аккуратно кушал, держа куриную ножку двумя пальцами и отставив мизинец, и откусывая от нее по маленькому кусочку. Сосед помахал ему ручкой, и Алика передернуло.

Остальных гостей он не знал, или же просто пару раз видел на пляже.

— Я знал, что ты примешь мое приглашение, — сказал старик. — Где же твое войско? Ты пришел без войска?

— Я сам свое войско, — выдавил Алик.

Перед ним поставили тарелку с горой шашлыка и завернутым в лаваш люля-кебабом. От запаха жаренного мяса закружилась голова. "Осталось два часа", — подумал Алик и сглотнул слюну.

— Зачем ты пришел? — спросил король и сам же ответил: — Я знаю, зачем ты здесь. Ты пришел восстанавливать справедливость. Это всегда происходит одинаково глупо и предсказуемо. Сколько веков живу на свете, все время одно и то же. И когда это, наконец, закончится? Когда этот мир поумнеет?

Алик сидел, не шевелясь. "Веков?.. Каких веков?" А старик тем временем продолжал, медленно жуя:

— Я всегда заранее знаю, что произойдет. Я только увидел тебя, а уже знал, что ты придешь ко мне, глупыш. Очень трудно иметь дело с людьми, когда так хорошо в них разбираешься. Ты ведь ждешь завтрашнего дня? Не так ли? Ты лезешь из кожи и рискуешь ради этого завтра. А завтра не будет. Не жди. Не бывает вчера, сегодня или завтра. время — это один беспрерывный поток, река, из которой не выплыть на берег. Она будет нести тебя, сколько бы ты не трепыхался. Ты есть то, что ты есть, и не надейся это изменить. Люди таковы, какова их сущность, которая не зависит ни от прошлого, ни от будущего. Все останется, как было, малыш, поэтому ешь свое мясо и не думай о печальном.

Подошел Иманов и сообщил, что музыканты собираются уходить. Им оплачено до одиннадцати, и они не хотят играть бесплатно.

— Пусть играют, если не хотят, чтобы им отрубили руки, — сказал король.

Иманов отошел.

— Так ты... ты понимаешь, что ты не король? — Алик был потрясен. — Ты знаешь, что все это не на самом деле?

— Это все на самом деле, — холодно отрезал старик. — Посмотри вокруг себя. Люди едят настоящее мясо, и музыка настоящая, и коньяк. Только ты тут не на самом деле. Только у тебя ничего не останется от сегодняшнего дня. Они все наедятся, и приятная тяжесть в желудке будет с ними до завтра. А у тебя не останется даже этого. Ты слишком много беспокоишься о прошлом. Лучше бы задумался о настоящем.

— Так ты знаешь об эксперименте и сознательно делаешь все эти ужасные вещи?! Ну, знаешь... Ты еще хуже, чем я думал.

Король невозмутимо кивнул.

— Кто знает, что прошлое, а что настоящее? Надо пользоваться тем, что дается в данный момент времени. В данный момент времени все знают, что я — король. Я всегда им был, им и останусь, просто эта чернь позабудет об этом. Я хочу изменить это правило раз и навсегда. Как думаешь, у меня получится? Я хочу, чтобы с завтрашнего дня все было по-другому, хотя бы у этих людей. я хочу привязать их к настоящему "я".

— Да, трудная у тебя жизнь, дядя, — сказал Алик с усмешкой. — Трудно быть королем, когда все вокруг видят в тебе бродягу. Как же ты это выносишь?

— Это все не столь важно. Я знаю, кто я, вот, что главное. И они знают. Посмотри на их лица. Видишь? Разве такое может появиться вдруг и потом исчезнуть? Это в них живет, и оно останется с ними. Они не смогут теперь этого забыть. А что касается бродяги... — Король ухмыльнулся: — Я стар, мне не так уж много осталось существовать в этом теле. Хоть тебе и кажется, что я живу, как свинья, но на самом деле это не так. Просто в этой жизни я выбрал свободу, мой мальчик. Иногда необходимо немного отдохнуть от великих дел.