Бод

У цыган Бод случайно увидел невиданно острый нож: небольшой, лёгкий, с тонким гладким лезвием, с удобной, по мужской руке, рукояткой. Цыган сказал, что нож режет на лету тонкое полотно, но полотна, чтобы разрезать, у цыгана не было.

Бод усмехнулся и купил нож за неслыханную цену, поторговавшись только для порядка. Не жалея, расплатился: он наконец-то нашёл для себя прекрасный инструмент, о каком мечтал.

С головой уйдя в заботы, он пытался не думать ни о чём другом.

День короток, нужно успеть справиться, не думая об отдыхе. Но мысли всё равно не оставляли бортника. Он удивлялся и негодовал на себя за вчерашнее безумие.

* * *

В раннем детстве, почти в младенчестве, его приняли на воспитание в храм -вместилище высокой мудрости, и готовили отнюдь не к семейной жизни.

Даже будучи ребёнком, он прекрасно усвоил все ритуалы, позволявшие держать в узде чувства и усмирять желания. Он знал нужные слова и действия, знал лунные дни, когда следует быть особо осторожным, ибо эти дни усиливали страсти, распаляли воображение и вводили слабого человека в искушения.

Его следующий дом, приют странных отшельников, продолжил воспитание, наделив новыми знаниями. И все бурные годы, пришедшиеся на отрочество и юность, он умудрялся сохранять драгоценное равновесие духа и плоти, решив посвятить себя незаметному служению невежественным, в общем-то, людям. Всё в жизни складывалось так, чтобы подвести, подготовить его к этому служению...

...В одиннадцать лет его выставили на продажу как раба — часть военной добычи, захваченной в разорённом, попранном городе. Удивительный маленький длиннобородый человек, почти карлик, повелительным жестом указал торговцу рабами на толпу сбившихся испуганных людей. И когда надсмотрщик растолкал рабов, недоумевая, кого выискивает среди этого сброда странный господин, маленький человек с пронзительным взглядом чёрных глаз поманил пальцем мальчишку, ничем не выделявшегося среди прочих. Разве что выражение лица ребёнка и вся стать выдавали не испуг а, скорее, глубокую отрешённость. Казалось, среди горестной толпы измученных людей мальчик глубоко и сосредоточенно о чём-то задумался... Карлик недолго торговался, а торговец не сильно упорствовал в цене, спеша отделаться от ребёнка, в котором, как ему показалось, мало воли к жизни. Карлик знаками приказал вернуть своему рабу сорванное с него тряпьё, и, повелевая больше выразительными жестами, чем словами, увёл мальчика на большой корабль.

Несколько дней на корабле новый хозяин задавал странные для непосвящённого вопросы, и получал ответы, которые ему, очевидно, нравились. Затем он объявил, что берёт мальчика в ученики.

Бод никогда не забудет эти уроки. Именно от карлика он узнал древнюю, как сам этот мир, тёмную сторону волшебства.

Карлик спешил: мудрость его позволяла заглядывать за завесу будущего, и маг предчувствовал свою близкую кончину. Он, проживший лишь половину отмерянного человеку срока, надеялся отвратить свою смерть, призвав на помощь способного ученика, которого и разыскал-то лишь с помощью магии.

Корабль колдуна с командой отчаянных бойцов оказался пиратским судном, наводившим ужас на всех мореплавателей в здешних водах.

Но час пришёл!

Первая же стычка с торговой фелюгой османов закончилась победой последних.

Сердце карлика навылет пробил короткий дротик, брошенный умелой рукой.

Корабль мага, как будто лишившись жизни вместе со своим хозяином стал тонуть без видимой причины. Мальчика не заметили на османской фелюге — он сам пожелал остаться незамеченным, — и его вместе с обломками много часов носило по морю, пока волны не выбросили на неприветливый пустынный берег...

...Бод, много путешествовавший и много повидавший, везде на путях своих встречал мудрость и знание, собирая и впитывая их. И вот уж сколько лет назад он, повинуясь незримому велению, устремился на полночь, чтобы остаться в этом городе. Здесь ему суждено было жить ради чего-то большого и важного, о чём дано будет ему знать. И дождаться какого-то человека, и готовиться к этому, не позволяя себе забыть всё, чему его научили.

Он жил отшельником, и ему нравилось быть одному. Мудрые заговоры и кропотливый труд заменяли ему общение с людьми.

Женщин он замечал, — ведь не был слеп! — но не стремился к женщинам и помышлял об обладании. Спокойно Бод помогал им, когда внутренний голос призывал его к этому, и возвращался в покой своего таинственного одиночества.

Пчеловоды-бортники — лесные бродяги, как и кузнецы, как и мельники, считались в народе если не колдунами, то склонными к колдовству людьми. Их не то, чтобы избегали, но относились с почтением и настороженностью.

* * *

Сейчас он шёл по посаду короткой кривой улочкой, обходя дом Кондрата стороной. Желал и боялся нечаянной встречи со своей 'тайной' — так мысленно назвал Анну, становясь мягким, как только вспоминал о ней... Но, вывернув из-за угла, увидел хозяйку Кондрата — Марью. А с ней стояла бледная заплаканная кожушникова жена Агата с младенцем на руках. Марья и Агата, заметив бортника, переглянулись, поздоровались вежливо, но мимо не пропустили: стали раскланиваться — так хотели говорить с мужчиной о чём-то важном. Пришлось Боду остановиться.

Марья заговорила первой. Осторожно спросила, не знает ли он, человек бывалый и путешествующий, как помочь больным деткам Агатки?

— А что Мокошиха? — отозвался Бод

— Не помогло — пожаловалась Агата, — старшенький нездоров, а младенец мой совсем помирает! — и женщина всхлипнула, вглядываясь в маленькое сморщенное личико своего дитяти.

— Что делала? — запытал Бод.

— Запекала в печи...

— У кого научилась?

— Люди сказали, так делала Мокошиха, вот и я сделала. Завернула ребёночка в рогожку, засунула в печь, пересчитала пальцы, и достала.

— Слова какие говорила при этом?

— Не.... Не знаю, что говорить надобно?

— Молитву читать надо, а не пальцы считать. Слова нужные запомнить. И ты, Марья, затверди, что скажу, — пойдёшь помогать. Для лечения две женщины нужны. Сможете сделать всё правильно — поправятся детки.

Женщины кивнули.

— Ты, мать, больше не вздумай малышей в горячую печь садить. В плохую минуту запечёшь не сущи*, а родное дитя.

— Ох! — испугалась Агата. — Бабка же делала...

— Правильно. Мокошиха лекарка хорошая. Только и своей головой думать надо, осторожно с детками, ты же не Мокошиха: та умеет, а ты — нет. Пожалела заплатить знахарке и чуть не спалила своего младенеца, глупая женщина.

Агатка устыдилась. Бортник сказал правду.

— Слушай же: ребёнка своего посадишь на хлебную лопату, а этого — Бод кивнул на крохотное слабое существо на руках у Агаты, — положишь на лопату. Но сначала омой младенца тёплой хлебной водицей. Поднимешь на припечек, — не в печь! А с Марьей заранее сговоритесь, чтобы Марья стояла у тебя за дверью, ждала, пока ты ребёночка к печи поднесёшь. Ты, Марья, распахнёшь дверь в хату, всплеснёшь руками и закричишь: 'Ой, что это ты, Агата, делаешь?!' А ты, мать, отвечай ей: 'Как что? Не видишь — сущи пеку!' Тогда Марье нужно снять дитя с лопаты и сказать: 'Ну, пеки, пеки сущи!'. А тебе после этого — сунуть в печь пустую лопату, и опрокинуть, будто ты в печи хлеб оставляешь. И всё.

— Ох! — спохватилась кожушникова жена, — так не надо было мне мальчика моего в горячую печь засовывать?

— Тебе — не надо. А Мокошихе — можно. Ей дано такое умение — лечить людей и старых, и малых. Не обижайте, бабы, старуху-знахарку, она у вас одна такая на весь город.

И Бод заставил женщин несколько раз повторить все слова древнего обряда очищения огнём, и был суров с ними, чтобы не напутали. А сам тем временем успел несколько раз как бы невзначай провести рукой над головой младенца, выдохнул незаметно пару нужных слов. У несчастного ребёнка личико разгладилось и порозовело, и он спокойно уснул на руках матери.

Чародей обрадовался: дитя будет жить.

— За совет передашь мне, хозяйка, что-нибудь круглое: хочешь — грош, хочешь — капусту, сыра круг, — что сама придумаешь. Но только круглое, так киевские святые старцы велели.

Бод давно обнаружил, что для речицких женщин нет никого важнее киевских святых старцев. Каких? Они и сами не ведали! Но слушались охотно, верили в чудодейственные советы, преданные якобы вездесущими святыми старцами. И Боду это было на руку: ему совсем не хотелось иметь дело с радцами* и лавниками* по обвинению в колдовстве.

День подходил к концу. Как только солнце опустилось за заповедную дубраву в заходней стороне, Бод почувствовал тихую печаль. С каждым угасающим солнечным лучом в сердце словно начинала звенеть тонкая струна...

'Сирена, сирена — это ты поёшь мне? Сирена, ты — правда или сказка, в которую я поверил? Думаю я, ты живёшь в каждой женщине, ты поёшь таинственную беззвучную песнь, которая предназначена одному мужчине. И если суждено песне донестись до его ушей и услышит мужчина твой зов, то уже не властен он над собой. Ох, Анна-красавица! Песнь твоя, видно, искала меня и нашла, зацепила, — и теперь уже не отпустишь ты моё сердце'

Завтра ждёт его неблизкий путь: ещё до ярмарки Бод приготовился посетить свой тайник в чаще дикого леса. Он не был там с тех пор, как сошёл снег. Кое-что необходимо отвезти туда, припрятать; кое-что, наоборот, сейчас могло понадобиться. Слишком много таинственных вещей и необычных предметов окружало чародея. Нельзя всё это хранить в одном месте.

Бод оставил хозяйство на одиноких соседей. Дед и бабка присмотрят за птицей. Собаку не взял с собой, приказал караулить двор, отпугивать лис по ночам. У дверей на пороге поставил веник — пусть знают люди, что хозяина нет дома, и не ломятся в веснички. Запер ворота, повернув в двух антабах* крепкий брус. Закрепил веснички лозовым жгутом, чтобы не распахнул их ветер. Поклонился дому, прошептал несколько слов и, только начало светать, Бод, тяжело навьючив своего серого Навгуна,* вывел коня за околицу.

Примечания:

*Намитка — высокий женский головной убор. Вряд ли кто-нибудь, кроме Анны, носил в Речице намитку — это часть костюма женщин центральных районов Великого Княжества

*Сницер — резчик по дереву

*Бельчик — деревянная посуда ёмкостью примерно 4 литра, с крышкой, с двумя ушками сверху, как у ведра, сквозь которые продевалась палочка. За эту палочку, как за ручку, несли бельчик.

*Сирена — легендарная чародейка-обольстительница; идеальная возлюбленная.

*Греческий закон — православие. В те времена нередко принимали обряд крещения во взрослом возрасте, сознательно

*Дерюга — очень плотная льняная домотканая ткань, долговечная и достаточно тёплая

*Плац-участок под застройку. Размеры городского плаца в XVI в. равны прим. 3,3 сотки.

*Жилые дома в Речице не строили на подклетах. Разве что это были дома знати. Но вот кладовые, стоявшие отдельно от дома, как правило, все имели нижний этаж: подклет. В подклетах в бочках хранился запас зерна и проч. А наверху в этих кладовых-клунях, держали сало, ветчину, ценные вещи и сезонную одежду.

*Сущи — болезни, немощи.

*Радцы — граждане, выбранные горожанами в магистрат. Лавники выбирались войтом для рассмотрения криминальных дел. В XVI веке радцы и лавники вместе разбирали судебные дела, в том числе и обвинения в чародействе.

*Антабы — железные кольца на воротах, дверях.

* Навгун, или Навнагун — первая часть имени Бода, данного ему в раннем детстве при посвящении в храме Оанна. Полное имя мальчика звучало Навнагусор.

ЛЕС

Дикий край, в котором редко были разбросаны селения и небольшие местечки, жил своей особенной жизнью.

Здесь, в междуречье, среди лесов и болот, широкие спины могучих полесских рек Днепра и Припяти извивались неторопливыми змеиными изгибами. Блестела под солнцем и отсвечивала сталью их волна-чешуя, вздыбленная свежими ветрами. В глубоких ложах-руслах, проложенных в незапамятные времена среди сырых травянистых берегов, великие змеи реки перекатывали свои воды. Кое-где реки огибали высокие кручи, подмывали оголённые пласты глин и песков, отрывали от берега части, поросшие вековечными деревами, строптиво доказывая своё исконное право течь вольно и свободно. Иногда им наскучивало привычно дремать в старом ложе, и они, словно поворачивая с боку на бок гигантское жидкое тело, промывали себе новую дорогу, оставляя на прежнем месте заводи, протоки старицы и обширные болотистые низины. Тут, на восточных окраинах литовских земель, две царственные реки встречали, вбирали в себя изобильные притоки: светлоструйную Березину и задумчивый просторный Сож. Великое множество малых ручьёв льнули к матерям рекам, вынося по весне болотную стоячую водицу. И воды их кишели рыбой, в месяце соковику шедшей так густо, что, стеснившись в устье малых притоков, рыба стояла сплошной шевелящейся массой, и её просто черпали и грузили на десятки возов.

В обширных полесских болотах жило птиц без счёта: утки, дикие гуси, лебеди, цапли прятали в камышах свои гнёзда. Воздух звенел от птичьих крыльев: это перепела, жаворонки, выпь, канюки и кулики летали, сновали туда-сюда. Лесные дрозды, зяблики, соловьи, иволги оглашали окрестности неумолчным щебетанием, теньканьем, клёкотом. Орлы и соколы парили на широких крыльях, неся свой дозор в вышине. А в заваленных буреломами чащобах таилось дикое зверьё.

Говорили, что туров и зубров, живших в сухих лесах на возвышенностях во времена дедов и прадедов, теперь уж нечасто встретишь в этих местах: они отошли дальше на закат — за Пинск, к Берестью и в ляшские* пущи. Здесь же исстари водились лоси, олени, лани и серны, медведи, дикие кабаны, волки, лисицы, барсуки, бобры. Рыси, соболя, белки, куницы и прочая проворная мелочь делили с ними эти леса. А на просторных полянах, на приречных травянистых лугах паслись на воле дикие кони.

И всем бескрайним лесам хозяин был пан-боярин, а у хозяина несли службу лесники из крепостных, наблюдая за порубкой древес, за расчисткой земель под новые пахоты. Следили за сохранностью бобровых ставов; отлавливали, сколько могли, волков и лис, немало беспокоящих местное население.

Но не везде ходили лесники.

Дикие непролазные чащобы, окружённые непроходимыми болотами, были так обширны, что во многие заповедные места нога человека не ступала, может, от самого сотворения мира.

В эти земли в неурожайные годы, спасаясь от голода, нередко уходили целыми семьями селяне Могилёвского и далёкого Ршанского* края. Даже если не уродила полесская земля, или град побил посевы, — леса и реки кормили людей.

Всего несколько наезженных дорог прорезали эту дикую часть литовских земель.

От Речицы отходили целых три шляха*. На закат, по гатям через болота, тянулась неверная, грязная дорога на Каленковичи и дальше — к славному ремесленному Мозырю на крутых холмах. На полночь шлях вел в Горваль, там возились паромом через Березину и направлялись в сердце Великого княжества. На полдень от Речицы, в паре-тройке вёрст от днепровского берега, шёл хороший прямой гостинец*, соединяя между собой богатые сёла: Бронное, Заспу, Левашевичи, Михальки, крепость Холмечь и крепость Лоеву Гору, стоявшую на высоте, у слияния Днепра и Сожа. Дальше подорожников ждал путь в тридцать вёрст до бойкого торгового Любеча. В Любече через реку сновали паромщики, здесь пересекались великий водный путь по Днепру и давний сухопутный: с Берестья через Пинск, Туров, Мозырь и на Чернигов, а дальше — на восход, в земли соседней великой Московии.