Он так задумался, что очнулся только после короткого тычка. Барон Критьен для вер-ности еще раз толкнул его в плечо.
-... спрашиваю, как ты? Когда вернулся? Почему сам к вдове Филиппа едешь? Конеч-но, если обещал лично послание отвезти, тогда — да. Только ведь не с руки самому графу Парижскому по лесам шататься. Отправил бы людей.
— Я уже не граф.
Роберт смотрел в лицо старого знакомого, ожидая, когда размягченная вином, воспо-минаниями и присутствием сиятельного нобиля, физиономия прихмурится, а в глазах вспыхнет настороженность с искрой презрения.
— Не может быть! — Бенедикт резко выпрямился и тут же охнул, схватившись, за бок.
— Еще как может! Только давай без подробностей. Ладно?
Роберт ничего не хотел объяснять. Не хотел, чтобы доверительный разговор старых друзей, связанных общей войной и общим миром, перешел в другое, возможно подлое каче-ство. Он поднялся и, не глядя на барона, сделал шаг к двери.
— Сядь Роберт! — Критьен ни мало не озаботился тем, что свом ревом перебудит по-ловину замка.
— Орешь, как олень на гону, — Роберт обернулся к Бенедикту. Суровое, обрамленное, тронутыми сединой длинными, темными волосами, лицо было печально.
— Я от того ору, что ты меня не в ту армию записал. Сам сказал, а сам смотришь, да ждешь, когда я тебя начну выпроваживать, да делать вид, что того графа в глаза не видел, а тебя вообще знать не знаю.
Если бы мы с тобой ТАМ не побывали, я, может, и остался бы недоумком. Только я еще до Иерусалима своими глазами видел, как одни по такырам шальные стрелы ловили, а другие в это время сумки набивали. После штурма вообще началось! Тебе то, что рассказы-вать! Сам помнишь, какой дележ шел, до смертного боя, до резни. Если бы тогда все не пе-редрались...
А ты отказался. Сказал, мол, не затем сюда пришел. Взял только военную добычу и — опять служить, границу христианского королевства, блюсти. Веришь, нет? Если бы ты тогда ввязался в дележку, думаю, еще хуже было бы. А ведь глядя на тебя, устыдились некоторые. Я, например. По сторонам посмотрел: на город этот пыльный, нами и солнцем пожженный, на сарацин, тех, кто жив остался, на купцов итальянских да местных, которые на свежих костях торговать пустились — тоже свою долю забрал и — домой, домой. Спасаться, пока не озверел окончательно.
Барон выдохся. Сидел, ссутулясь на своей лавке, глядя в пол. Роберту стало неловко:
— Прости, Бенедикт. Я и, правда, нехорошо подумал. Только за последние полгода... Восемь лет всего прошло, а я будто в другую страну вернулся. И места для меня в ней не нашлось. Прости еще раз. Завтра договорим, если захочешь.
Он легко нашел нужную дверь. Камин погас, но в комнате еще держалось уютное теп-ло, приправленное запахом древесного дыма. Несмотря на тяжелый день и трудный этот раз-говор, Роберт с удивлением отметил, как до предела скрученная внутри пружина — отпускает. И хотя трезвый и циничный внутренний голос предостерегал: подожди радовать-ся, что не оказался Бенедикт Критьенский сволочью, на душе стало легче.
Что маленький, даже хорошо вооруженный отряд попробует напасть на укрепленный замок, вероятность все же была небольшая. Если только они не были разведкой, вслед за ко-торой грянет настоящая сила. А потому барон всемерно укреплялся.
Из кузницы доносилось размеренное буханье, перемежающееся пристукиванием моло-точков, на стены затаскивали камни и корчаги со смолой.
Хаген обнаружился на самом верху — помогал людям разобраться со старой, лет пять-десят, наверное, не используемой катапультой. Раздевшись по пояс, и обвязав голову рубаш-кой, работал с видимым удовольствием. Столпившиеся вокруг помощники были мало не на голову ниже седого гиганта. Соль у баронской коновязи придирчиво осматривал животных. Лерн, надо полагать, тоже пребывал где-то тут. Рачительный Гарет вытащил на солнышко седла и, не обращая внимания на тревожную суету, старался просушить и починить поизно-сившуюся за дорогу конскую амуницию. Не видно было только Дени. Но за него Роберт не беспокоился. В пути не пропал, не заблудился, в укрепленном замке подавно ничего с ним не случится.
У пустых возов, Бенедикт что-то объяснял столпившимся вокруг вилланам. Те собра-лись за травой для скота. Одних их за ворота барон не отпускал, только в сопровождении оружных.
Хорошо было хоть ненадолго сбросить постоянное бремя настороженности. Сев у сте-ны донжона на солнышке, Роберт прислонился спиной к теплым камням и прикрыл глаза. Все вокруг крутилось и творилось без его участия.
И, слава Богу.
ALLIOS
Граф Парижский брел по мертвому Иерусалиму.
Наполнившая воздух в начале штурма, сизая пыль не оседала, наоборот, становилась плотнее. Тут и там раздавались удары, звон, скрежет, крики, хохот...
Но город все равно оставался мертвым. Все жившее здесь вчера, горевавшее человече-ским горем, и радовавшееся человеческой радостью сегодня либо вырезали, либо загнали в подвалы и катакомбы.
Улицы разбегались и пресекались, жуткой головоломкой уходя вверх и вниз, обрыва-ясь из-под ног лестницами. На пыльных, засыпанных мелкой каменной крошкой, плитах валялись трупы и части трупов. Чем ближе Роберт подходил к Храму, тем больше их было. Похоронные команды еще не начали свою работу.
Роберт не чувствовал левой руки — удар буздыхана пришелся в плечо. Правая была не многим лучше. Вообще все тело болело и мелко тряслось. Слезились глаза. Порванная во многих местах кольчуга, звенела при каждом шаге, выбившимися колечками. Пропитанный своей и чужой кровью, гамбизон помаленьку высыхал, царапая кожу.
Целиком сегодняшний день вспомнить было невозможно — только отдельные эпизоды, яркие как болезненные видения.
Они ворвались в Вифлеемские ворота, рубя все, что попадалось на пути. Мелькнул чей-то разинутый рот, и такая же разверстая рана, как второй рот на шее; случайно отбитое копье — он его не видел, махнул мечом совсем по другой надобности... потом провал... потом лестница без перил, каждую ступеньку которой надо было отбивать у неприятеля. Люди кричали, срывались вниз... на их место вставали другие.
Потом была площадка. С нее открывалась часть города: холм Мория, купол Храма. Толком он ничего не разглядел, понял только, что там, как и здесь идет бой. Мелькнула мысль о Бригитте. Она была где-то там.
Подъем продолжался. Защитники башни ожесточенно сопротивлялись, ступени стали скользкими. На одной такой залитой кровью плите христиане остановились. Уже не остава-лось сил. Хуже — не осталось времени. Время кончалось.
Онемевшая левая рука болталась как тряпичная, Роберт продолжал махать мечом, от-биваясь от напиравших сверху орущих людей, в развевающихся на ветру широких бурнусах, и белых головных повязках.
Короткое затишье наступило внезапно. На площадке остались он, да еще, ревущий, как бык, гигант в обрывках синего нарядного плаща поверх кольчуги. К тому времени Роберт уже потерял шлем. Голова гудела от удара и усталости. Мельком глянув вниз, он увидел франков по одному подбегающих к подножию лестницы. Первые двое или трое уже прыгали по ступеням.
— Держись, — крикнул Роберт незнакомцу, с которым столько времени сражался спи-на к спине, — наши подходят.
— Держусь, — гигант, воспользовавшись передышкой, сам сбросил шлем. На плечи упали мокрые, рыжие кудри.
Дальше опять провал.
Только на самом верху, на смотровой площадке, заваленной трупами нападавших и за-щитников, Роберт огляделся. Раненый в плечо, Рыжий сидел у стены, безуспешно пытаясь остановить кровь. Левая, не пострадавшая рука дрожала. Конец тряпки вырывался. Повязка, соскальзывала, только напрасно промокая кровью. Роберт пошел к нему. В две трясущиеся руки, они кое-как справились.
— Я — Бенедикт Критьенский, а ты?
Дома, среди турниров и торжественных вызовов, на состязаниях, а то и на дуэлях, в пространстве, пронизанном томными взглядами красавиц, подобная бесцеремонность могла покоробить. Но здесь, у забрызганной кровью, горячей от июльского солнца стены, сидели уже не чужие друг другу люди,
— Роберт Парижский.
— Слышал о тебе.
Роберту нечего было ответить. Он не знал, где находится Критьен. Но какое это имело значение?
Он откинулся головой на горячий камень, закрыл глаза и погрузился в короткий полу-обморок-полусон.
А сейчас он брел по улицам мертвого города к Храму.
Граф Александр Сильвестр Оберан Альбомарский по прозвищу Соль, сидел на плос-ком камне у входа. С другой стороны от окованных медью высоких резных дверей, привалившись к стене, полулежал незнакомый воин. Услышав шаги, Соль поднял голову. Роберт споткнулся, будто налетел на невидимую стену. Никогда он не видел у мудрого, благороднейшего из благородных, гордого потомка римлян такого лица: заострившиеся черты с печатью обреченности, бледно-серая кожа и пустые — ПУСТЫЕ! — глаза.
— Соль, это — я, Роберт, — сорванным голосом окликнул граф.
— Роберт?
— Соль, ты ранен?
— Нет. Не сильно.
— Ты меня видишь?
— Да, — он отвечал таким же хриплым, как и у Роберта голосом. Крови видно не было. Удар по голове? Но раз не обеспамятел — ничего страшного.
Граф Парижский шагнул к храмовой двери.
— Стой! — Соль попытался ухватить друга за край одежды. — Не ходи туда.
— Почему? Оцепление меня пропустило.
— Не ходи.
— Что там?
— Не ходи!
Бригитта! Роберт рванулся к двери. Тяжелая створка покачивалась на одной петле. Он протиснулся между искореженными половинками и замер на пороге сумрачного зала.
Все огромное пространство от входа до дальней, покрытой веселенькими арабесками стены, заполняли трупы. Сотни, тысячи трупов. Женщины, старики, мужчины, дети. Почему так много детей? Всюду взгляд выхватывал из этой свалки маленькие, неподвижные тела. И ни одного воина! Все они были при жизни обычными, мирными людьми...
Здесь не было сражения!!! Здесь была бойня. Люди пришли искать спасения к Богу. А Он...
Роберт очнулся. На лицо лилась вода. Над ним склонилось багровое лицо с большим похожим на клюв носом. Правый глаз воспаленно поблескивал, левый прикрывала ши-рокая, промокшая кровью повязка.
Гарет плескал воду из фляги. Роберт видел это, чувствовал, но чувствовал как-то не так; будто кожа на лице онемела.
Кое-как повернув голову, он увидел, что лежит на площади у высоких дверей Храма. Рядом сидел Соль, вперив невидящий взгляд в пространство.
* * *
— Граф, говорят, вы с каким-то бароном первыми ворвались на башню Вифлеемских ворот? А мы с Бригиттой в числе первых были у Храма.
Маркиз де Бо улыбался напоказ всеми своими неровными зубами. Улыбка на кости-стом, обрамленном жидкой бородой, лице походила на оскал черепа.
— И что? — граф Парижский не хотел задавать этого вопроса. Само вырвалось.
— Бригитта — настоящий воин. Она показала, на что способна.
— Вы вошли в Храм?
— Ворвались! Неверные падали направо и налево.
Детские тела были везде: под ногами, на алтаре, в нефах, они были даже в маленькой часовне... и на самом Священном Камне...
От них ему теперь было не уйти.
Граф Роберт Парижский Робертин не мог покинуть торжественную службу в храме Гроба Господня.
* * *
— Ты уезжаешь?
— Какое тебе дело?
— Просто спрашиваю. Но почему?! Только-только началось самое интересное. Неуже-ли ты откажешься от дележа?
— Я забрал свою долю военной добычи.
— А земли?
— Я не за тем сюда шел.
— Мы все шли освобождать Гроб Господень, — красивые губы женщины дрожали от возмущения. — Но это не значит, что я откажусь от своей доли земель в Палестине.
— Бригитта, откуда у тебя это кольцо, подвески и обруч? Их раньше не было.
— Кольцо подарил маркиз. А подвески и обруч я добыла сама. Ты, наверное, забыл что я — воин?
— С кем ты воевала, Бригитта?
* * *
— Ты не завтракал? — голос Бенедикта вырвал Роберта из воспоминаний;
— Нет еще.
— Пойдем.
Вытирая на ходу руки о край туники, барон повел своего гостя в дом. На столе стояли миски с вареным мясом и овощами. Посередине на доске покоился пышный каравай. В ка-мин для света бросили пару поленцев.
Ведь можно и так, — подумал Роберт, — каждое утро садиться за такой же стол и чтобы рядом копошились дети — вон их рыжие головенки мелькают в зале — чтобы жена толковала о хозяйстве, а во дворе вертелась повседневная жизнь, которая и есть — жизнь.
После еды сидели, потягивая кисловатое вино. Роберту не хотелось вносить сумятицу собственных проблем в мирное течение утра, но барон ожидал продолжения вчерашнего разговора. Пора было расставить точки над 'i'.
— Ты когда из Святой Земли уехал? — спросил Роберт.
— В 99 — осенью. К лету 1100-го был дома.
— После взятия Иерусалима, когда начался всеобщий дележ, я почти сразу ушел в по-граничье. Хотя, это сейчас более или менее понятно, где та граница проходит. Тогда все бы-ло зыбко. Какие-то земли освобождались, какие-то переходили из рук в руки по несколько раз. Я со своими людьми, кто пожелал, конечно, ушел на юг к Аскалону. Слава Богу, хватило ума собрать тогда такие регулярные отряды, иначе все рассыпалось бы, еще не начавшись.
Потом были, три года патрулирования той самой эфемерной границы: разведка, поиск, стычки. И нападать и убегать случалось. Выучился арабскому...
Сельджуки и египетские отряды захватывали людей. Кого продавали в рабство, кого возвращали за выкуп. Торговля рыцарями стала на Востоке прибыльным делом. Бывало и такое: увозили в пустыню, раздевали и бросали просто так, в назидание. Война как война. День за днем.
Хаген попал в плен раненым, потерял речь, да и надежду уже потерял, когда до нас с Солем дошли слухи, что какой-то франк, прикованный к колодезному вороту, качает для правоверных воду. Пришлось наняться погонщиком в караван. Благо, Соль лучше меня по-арабски, да и другие языки знает. Как тогда с больным Хагеном к своим выходили, не спра-шивай. Думал, все — конец. Но вышли, а там и меня зацепило.
ALLIOS
Сюда в глухомань юго-восточного порубежья долетали только отголоски сражений, бушевавших в Тивериаде, Антиливане, Эдессе и Галебе. Главным образом, новости прино-сили воины, заступавшие на смену тем, кто погиб или отправился домой. Многие, не выдер-жав испытания пустыней, отчаивались завоевать свое княжество.
Со смертью Готфрида Бульонского всеобщий хаос и раздор настолько усилились, что Роберту одно время казалось — до полного краха остался один шаг. Балдуин, помазанный на престол Иерусалима, вскоре после кончины Блюстителя Гроба Господня, попытался навести хоть какой-то порядок. Лагерь Роберта перестал испытывать недостаток в провианте и ору-жии. Но вместе с тем в порубежье хлынули толпы рыцарей и простолюдинов самого сомни-тельного свойства. Приходилось мириться и с этим. Откажись Роберт — остался бы с горст-кой верных людей, которых что ни день становилось меньше.
Назавтра назначили выход большого обоза с ранеными в Иерусалим. Там, в больнице при Храме, с давних времен обосновалась община монахов настолько искусных в врачева-нии, что слава о них распространилась далеко за пределами Палестины. Соль отправлялся с обозом. Во-первых, он сам был неплохим медикусом, во-вторых, кроме него некому было доверить командование обозом. Да и сам граф Альбомар настолько измотался за последнее время, что вот-вот мог свалиться с ног. И лучше ему там будет, — решил Роберт. Вдалеке от непрерывной мелкой, но такой же как и крупная, убийственной войны, в тишине монаше-ских келий, в заботе о страждущих, возможно к блистательному Солю вернется душевный покой, утраченный на пороге Храма в день взятия Иерусалима.
