Партизанская сага

Впрочем, Иван Васильевич тоже встрял с ними иттить: не стал ребят про ни за что без совсем уж подмоги бросать — взялся сам провести до самого Нежноволья на их отважно попёрдывающем трёхколёс-батяхе.

Да вдолгую не стали удерживаться — прихватили себе пирогов от Знатьи Порфирьевны, понабрали малосольных утех с крынкой ряженки от Солдатовой жинки Красы, расцеловали в прощание Оленьку, тесно втиснулись в скрип-дермантин батяховых сидух и погнали до ветра навстречь. Пронемецкая власть озадачилась было на них вровень с самой Аистовой околицей, но сильно некогда было приветиться, и фельдфебель Фриц Шнайдер махнул рукою на их бертолетову складчину, прожужжавшую прям у иго мимо пушистых усов...

Лишь в пути уже, как ёлки рядами пошли, да как наглотался уж воздуха елевого, оченно внутрь струящегося, так тогда только (с воздуха этого и быть может нараз!) Иван Васильевич расчуствовался оглядеться вокруг.

Красота-то лесная кака стоит мимо себе, а рядом же... вот те и раз! С двух ребят-туляков — один тулочка! Сидит жопой своей над коляскою прям, по над шапкой Ивана Василича, грудка остра гимнастёркой в распах тулупчика смотрится, талия в поясе узкая, смешливый в ранних веснинках нос-курнос, в ветер вщурены голубые глаза, а с-под треуха фронтово-разбойничья со звездой по ветру вьются тёмно-русые струи-власа... Как же ты, Иване Васильевич, таку чуду не углядел, когда разговорствовал с тульцами?!

Похорошело внутри... Пошщупал Василич себя пятернёю за оживший в галифью штанину кутак-баловник, а иё за кирзовый рядом сапог, подмигнул одновременно всем — ох, и девки ж у вас, туляков!.. И пока мотоциклетку растряхивало на дорожных лыжнях, порешил Иван Васильевич себе придрочнуть: жопа всё же незнаемая вольнодевичья ведь уж чуть не кусает за мохнатую шапкину бровь!..

Раздобыл в батяховой глуби, да в мехе штанов Василич себе развлечение и стал помалому наддавать кулаком себя, и не в грудь, а гораздо пониже груди... Хорошо стало ехать иму!.. Песни вспелись внутри лесные, привольные, певные... Встал в полный рост остатень полесско-сибирский иго, да начал всё шире-пристальнее заглядываться на по левому борту красу в лёгкий мех отороченную...

— А как, стал быть, у вас, туляков, теперь самохват обстоит? — приступил Иван Васильевич со своего оживления к распутейному разговору дорожному. — В наш вот край немецкая власть лишь три программы ввело в наше радио. Да и на это беда: две из них российскому эсперанто не обучены вовсе, и на своих языках говорят! А третья вещает лишь центр и промышлены новости. Вишь, стал быть, культура у их оказалась в самом заду — они с ней и до́си проводами тянутся, да всё обещаются почём зря уложиться нам в срок! И от всего от этого, да ишщо оттого, что иуда Аперитив Неккерман, районный наш оккупант-купец по матрёшечной линии, стягнул со столба репродухтор на ржу, вот и происходит теперь на все Полёты на Аистовы культурная хроническая отсталость... Не ведаем мы, как людям живётся на днях по всей по огромной Советской стране!

— А чево самохват? — обернулся с передней сидухи туляк-молодец. — Понемногу хватаимса...

— Ты в дорогу под носом смотри! — посоветовал громко сквозь ветер ему Иван Василич, исхитра перемигнув и стянув покрепше в кулак малу-голову́. — Чай, ни к тебе обращение, мотоциклетный сержант, а к старшей по званию! Отвечайте мне, как предводительница данного отделения и вполне ротная старшина — как вас зовут по фамилии?

— А ты, председатель улетевшего в отпуск села, повиднее дрочи! — рассмеялась над ним высоко вслух встречь ветру красавица мягкая стройно-талийная. — А то мне, не то — не видать! Поленицына моя фамилия, если не успел распознать, коренастая строчка... Давай с тобою знакомиться!

— Иван Васильевич! Здешний Детляр! — солидно представился Иван Василич и выставил на лёгкий сквозной мороз торчащий свой хуй, раскланиваясь из кулака. — Говори, дева, мне, Поленицына, отчёт-речь за ваш самохват!

Заулыбалось племя курносое, нависло над люлькою себе рассматривать жилистый кряж:

— Самохват-то у нас поставлен правильно... Крепше дрочи!!! Настропалён в саму житницу... Давай... Как станет тёмной ночью темно, а мил-друг укатил фронт кому-де взад-вперёд шевелить, так и берём себя за бока — как завещано, не тосковать... Способности к этому разные, у кого руки верно заточены и сами в ход идут, а кто пока не может ещё отпустить самотык... Но опять же — бригадный подряд всем на выручку! Как не выходит кому по отсталости индивидуальный показатель вздыбить в себе, так уходят на круг и уж тама ибуцца всю ночь... Яйцами двигаешь, самородков сын? Шевели-шевели... А с заводов ребята у нас изобрели самохватно пособие — прыгалку... Сядешь — станет тебе хорошо. А как станет завод механики иё чуть подкидать, да натряхивать под тобою, так и на сок вся собой изойдёшь — потикёт по натёртым древесным бокам у той прыгалки... Так у нас поперва были очереди ей кожата-штыка промочить, влезть на прыгалку, а потом поотрешились чутка — ритм больно суров, одинаков, как механизм!.. Вернули в заводской оборот пока — пусть ребята поправятся в ошибках своих, да тогда уж вернут, покатаимссса-а...

Туляночка-старшина Поляницына прищёлкнула во весь вкус розовым язычком, вспомнив об ощущениях и повострей впилась взглядом в трясущийся на ухабах надувшийся хуй. Ивана Васильевича оторопь понемногу стала взбирать под вершки от рассказа иё о невидан-технических усовершенствованиях по-бабьи простого процесса... А разведчица всё ближей и ближее заглядыват на всём полном ходу: хороша залупа у Иван Василича ведь, кругла, да малинова... Вот и раз — впала прямо туда, в коляскин зев разом ахнувшим ртом!

Ухватил Василич разведчицу: едем, милая, ногами до неба теперь!.. Хорошо как разлиз-место пришлось в самую пору к нему на лицо — удобно раскрыл в шароварах залатку, чем ссут, и увиделся с затаённой в женско-одёжных мехах нарочито-пунцовой красавицей...

Веди трассу теперь, мон циклист! Види в тёмны очки светлый путь!! Как теперь славно-складно пришлось Ивану Васильевичу и его бойкой тульской попутчице, што ни в сказке сказать прыгом прыгаться!.. Сосёт-впилась милая так, што заелозил-воспрял весь Василич, да засмеялся в текучий распах — так затревожилось и пошло навскипь всё взбитое у иго молоко! Глотай, разведчица, сколько мог..ги! Эхх.. и эххх!!! Хорош..шо... По морозному...

Где-то там отпустило-слегло: стало открытое небо видать Ивану Васильевичу, побежала в ручьи его оттепель... Да тут же и туляночка не подкачала — дала... Испустилась, пошёл медовый сок ийё у йиго по усам текть... Задёргалась жопою омеховой в егойных окрепь-руках, засмеялась вглухую совсем где-то там, да прижалась, всем чем уж сумела к ыму...

— Орехи лесные, полопаитесь! — смеялся им сверху азартный батяхов мот-циклист. — Крепко сжались — порассыпьтесь уже!..

Так добрались до Воль Нежных: усталые, мокрые, с подрастрёпанной напрочь разведчицею-пиздой...

— Вам привет от ударных бригад Центра-фронта с собой привезли! — заверил вгромкую, отирая со лба усталостный пот, туляк-депутат стренувшему их батях на дороге Купер Тарасовичу. — Стоим на Приталистых Рюшках едва заметные, погружены по корму! Даёшь, сельский грамотный житель, подмогу нам в виде три тягача со сновалками, как нам нужно себе раздобыть из кувета назад ту туланьюшку?

На што Купер Тарасович, кроме всего прочего сердешно обрадовавший безочерёдно проявленному куму свому, переложил только ветхий тяж-фолиант "Донкихотия" из одной ладони в другу, да уж обе развёл:

— Как не дать, гости-здравствуйте! Тягачи намази, дело плёвое. Байстрюка-саромыжку Серёгу свово щас налажу — он выпишет вмиг вам их у нещадной той оккупации! А вы заходите уже на мой край, я быть может неделю блукаю околицами — вас всё жду...

Но как знал уже верно Иван Васильевич приветный тот рай Позапризабейкина семейства весёлого, то и, следуя дела тропой, превзошёлся ответственностью, собрал в жменю тех трёх тягачей с тягачистами и подался тульских ребят выручать на проталине, пооставив куму с кумой и с кумятами на любовное растерзание лишь житейский батях с мотциклеточной сладкою парочкой.

Долго ль ехать, кода не трясёт? Устанешь воро́нов считать! О том знает кажный в любом мирном селе, кто садился хоть раз на тягач... Вот когда жопа скачит с поездкою той на вперегонки, а глаза видят свет в столь разнящихся ракурсах, што гляди не поспутай рычаг свой со трахторовым — вот тогда лишь весь лес набекрень, и вся там подорожная скука прощай! Оттого кроток путь тягача: не успели вгнездитца как следоваит быть, а уж завиделись Иван Васильевичу лёгкие веши местечка Сосновы Завалинки, бывшего буреломия, от которого до Приталистых Рюх совсем уж рукою подать...

Спровожать же Василича тягачистами выискалась вся деревенска активность — Стоян Кожедуб, дед Охрим, да ещё один парнишка из не очень-то маленьких: Мытря Потрип, кузня-потомственник, умелец кулаком подковы ковать. Так ехали тебе и приехали: показалась из-за деревов туланьюшка абрисом в неба край...

Чего и взять тут: велик разворот, знатна сколькимкая стать, да смешон расцветастый покров!.. Многие знали туланьюшку по характерному кряканью-кваканью во времена её бойкой ходьбы по лесам сквозною разведкою, а, вишь, тут и молчит всем каркасом наверх себе выпятилась — на тылу во весь состав рядком сушится зимним солнцем бригада разведчиков; не иная — "Туланья" почётная.

— Здравствуйте! — поздоровался им дед Охря Кудым седой бородой на потряс. — Это скуда же такие встряли тут аники-воины партизанскую кринку надбрать?!

— Привет тебе, дедушка! — на смех его отозвалась опытно скромницей одна из распустивших ножки из меха в рядку на случайный загар востро-туляночек. — Ты отчего босиком этим лесом потешным идёшь? Видишь, чай, как тут можно, оказывается, в небо жопою всесть?!

Сприветились-сладились, добрый мир навели и затеялись тягть всем скопом туланьюшку из промокшей разбоины. Туляки на пердячем пару у своей тарахтелки, тягачисты на трахторах, Иван Василич — лихой командир, ну а тулочки — смех над всем подымать и участвовать, если какая лямка заест.

Будь здоров дело в вечер пошло, вот и справились до темна! Только лишь показала Запала-звезда первый луч солнцу вслед, а туланьюшка уж стояла пыхтелкой на пригорке сухом, готовая в путь и по всей форме выставленная на оптимальный прицел. Утащившим же иё на тот бугорок предстояла у студёна ручья ночь вольготная...

* * *

Поперва, конечно, наладились так: девичью часть на опеку — пекти; мужичью в кусты — сучья в топливо раздобывать и лесную баньку ладить под носом-палубой у туланьюшки. Как завелась банька тёплым огарок-костром, так и у дев уж поспел каравай: напекли-исхитрились, души сермяжные, разных хруст-постромков, нарумянили сладко-сочных гляделок из непритронь-запасов сухих паёв, да повынули из заначенных неведомь-мест мокро-горячительный взвод...

Накупались, набрызгались уж в потёмках сквозь разлетающийся воздухом смех, да присели в кружок дружбы: отведывать-потчеваться, чем сложилось на нечаянный стол. Долго не столовались всё ж — был близка догонялка-непроворонь уже, а иго поступь, всем известно, легка и во всём лёгкости себе требует. Вот и погас костерок...

Полез тулец-водитель до туланьюшки внутрь, все притихли, да наосторожились в лунный блеск хитро-глаза́... И озарила туланьюшка всё окрест заливным развесёлым огнём! Ухватилась в шесток ровно дюжина рук на участие — кому быть охотником... Шести лишь и выпало в почёте ходить, к ним попали: Кожедуб, да дедка Охрим; Полевой — сноровистый туланьюшкин-командир, да Крутилов — водитель-машины, за которого Ольга Заря, блядь-компании, свою осеребрённую ручку клала; да тулянка Станина — правка-заводчица, да то ж Ирина Мартова — бортовой ласка-механик. Остальные же так, требуха: Исидор — снарядный-артист, Матрица — левка-заводчица, Одоленина — командир-руковод, да рассказанная Ольга Заря; Иван Василич с Мытрею Потрипом их промеж... Им теперь по кустам хорониться, да прятаться до прихода охоты могущественной и на ихний черёд!.. И прижухла та их череда, уши зайцами: ох и йих же теп..перь отъебут, дело знамое!!...

Когда разнёсся над просвещённым туланьюшкой лесом условный в тонкую свист с пригорка, не стало ждать пошехонье племя быстрого разрешения участи — прыснуло влёт по кустам-кушерям солому под ноги ломать в быстрый бег!..

— Чего тама? — высунулся из водительской дырки Крутилов-туляк на всякой готовности вмиг унырнуть в обратную, либо по лесу дать стрекача...

— Ты охочее племя, Иван, выходи! — обрадовал новостью его друг Полевой. — Зададим мокрой соли под сиделки им по темнолесью разбегавшие! Чего же, ребята, готовы вы?

— Есть готовность номер один! — откликнулись девки-охотницы из туляночек и согласились им полностью, покивав, нежновольцы Охрим, да Стоян.

И пошла промеж дела охота шустрить-шурудить кустовьё по сторонам — хто тут в заяцах спряталса?!! Замельтешили рефлект-отражатели на пониже спин у уходящих по лесу на глыбки беднохвостых бродяг...

~*~

— Держи, держи йиго! — страстно неслась, кушери оминая, Ирина Мартова, нацелясь на голый уж Станины стараньями поджарый Мытри Потрипа зад. — Уйдёт-ыть, Станинка, уйдёт, смех голожопый, в реку!!!

— Не уй-уй-уй... ниуй-й-йдёттт!!! — волновалась не зря Станина-заводчица: в промежлеске добытая ветвь бойко отсекала путь, кладясь у Потриповых пят, направляя ступни ему к пролаге древесчатой, штоб иму там удобно и встрясть... — Понаддай ёму в зад, Иришечка!..

Но не тот оказался Потрип Мытря, што записан был глупым на перепись! На самом краю у пролаги извернулся, да вспрыгнул на высь, на сказавшийся около юный дубок... Там и завис.

— Высок сокол... Ах! — раздасадованно и вскользкую цвиркнула сквозь губу ласка-механик Ирина Мартова. — А добудем ведь всё ж, а Станин?

— Сложновато придётся теперь... Вон как ввысь-то забег! — правка-заводчица вдумчиво почесала распалённую бегом пизду сквозь холстяцки штаны. — Лезь перва, Ириш, я поддержу...

И поддерживая когда за талию, когда за бабий прорез на штанах, когда прямо за ступотку босую, Станина попёрла доверху Ирину Мартову. Было думал Потрип, видя гонки за ним, переброситься на соседнюю дереву, да ветвями провис: ближним деревом оказалась еловая ветка в ста каких-то локтях... Взглянул Мытря Потрип, знатный кузнец-промолотчик, вниз, да и понял тогда уже, как надвигается в гости пиздец!.. Две швали красивые, в щёки надутые, мыхами потные и разгорячённые во весь азарт лицами добирались уже до игошних свисших на низ причиндал...

— Ох-ха!!! — торжествующий клик был себе не перепутаешь: ухватила Иришка Мартова знатнокузню всем ротом за хуй!..

— Соси, Ирша, соси! Оневесть иво там!! — не терпелось сударке иё, Станине-заводчице. — Крепшей, крепшей... и́во хлобысть!

И взялась за полунапрягший насос ласка-механик до лёгка отчаяния в зажмуренных крепко глазах... Почуял вмиг Потрипка-кузнец — долго больше не устоять!.. Присел чуть в колени, дрогнул раз, другой, трет... Распрямилась вся стать у красавицы в мягко-горячий рот... Задом потёр о кору у дубка... Засопел-задышал, ровно мех... Да и хлобыстнул вниз струёй со ствола во весь свой могучий опор...