| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Я подозрительно прищурился:
— Это все круто, кроме шуток. Но что тут делаю я, не имеющий никакой мечты или страсти?
Аристарх Палыч пожал плечами:
— Как тебе сказать... У тебя острый ум, способность к обучению и высокий уровень интеллекта. Не исключено, что кому-нибудь удастся тебя чем-нибудь заразить, какой-нибудь идеей или мечтой.
Угу, угу, как же. Вот почему мне в его словах мерещится фальшь или подвох?
— Ладно, понял, спасибо за разъяснения, — сказал я и повернулся, чтобы выйти.
Внезапно за спиной заговорил Элик.
— Вероятность, что Кирилл не поверил — свыше восьмидесяти процентов. Полагаю, стоит сказать ему правду.
— Ну елки-палки! — возмущенно воскликнул Аристарх Палыч. — Ты...
— Прошу прощения, но эксперимент уже сорван фактом наличия подозрений у подопытного. И попытки продолжать его по старой программе чреваты не только некорректными результатами, но и гораздо более серьезными последствиями. Мои директивы не позволяют мне допустить этого.
Оп-па. Так и знал...
Я повернулся к ним.
— Подозревал что-то подобное. И в чем же эта правда заключается?
Аристарх Палыч отвел от Элика очень неодобрительный взгляд и со вздохом махнул рукой.
— Элик? — вопросительно сказал я.
— Что?
— Может, ты скажешь?
— Ни в коем случае, — возразил он.
— Почему?
— Потому что я — машина, и есть такие вещи, которые люди должны говорить друг другу сами. Или ты хотел, чтобы киберы вместо людей признавались кому-то в любви или за кого-то просили прощения?
— Резонно, — согласился я и перевел выжидающий взгляд на старшего вожатого.
— Садись, Кирилл, — сказал он и снова покосился на Электроника.
— Что вы на меня так смотрите?
— Да так... Вспомнилось мне почему-то, как я в детстве металлолом сдавал... В общем, Кирилл... Как бы это начать...
— С начала начните, — посоветовал я, — например — что за эксперимент.
— Слишком сильно сказано... пассивный эксперимент, проще говоря — наблюдение.
— За мной?
— Ага. За тем, как ты будешь... осваиваться в новом социуме...
— Я тут, — напомнил Электроник, — и тоже внимательно слушаю.
Аристарх Палыч забарабанил пальцами по столу, а потом внезапно решился.
— В общем, объясню иносказательно... Кирилл, вот у тебя есть такая черта, как подозрительность. Ты в двадцать первом веке часто встречался с ложью?
Я пожал плечами:
— Каждый человек в среднем лжет каждые десять минут...
— Лгал каждые десять минут, — поправил вожатый, — и потому ты выработал защитную реакцию — подозрительность. Это твой иммунитет против лжи... Дело в том, что наш социум очень изменился, пока ты в холодильнике лежал... У людей больше нет иммунитета ко лжи, потому что среди нас мало лжецов. А также нет иммунитета к другим негативным явлениям социума двадцать первого века. Воровство, мошенничество, насилие, агрессия — все это 'болезни' прошлого... и тут появляешься ты. Человек из двадцать первого века. И потому вопрос первостепенной важности — являешься ли ты иммунным, незаразным носителем или... неизлечимо больным. Это в переносном смысле. Понимаешь, что я хочу сказать?
— Проще говоря, вы смотрите, может ли дикарь из прошлого вести себя по-человечески?
Аристарх Палыч замялся.
— Это... не совсем точная интерпретация. Понимаешь... дело не в том, что ты из двадцать первого века. Когда-то давно ты был замечательным человеком, но тот замечательный парень больше не существует, исчез в результате рекомбинации. Проблема в том, что ты — кап. Синдром ложной памяти и личности тому виной. Твоя память — память человека, который жил в капиталистическом обществе. Тебе известно, что Союз по всей длине границы обнесен стеной? В шутку ее называют 'железным занавесом', только если в двадцатом веке режим 'железного занавеса' был призван не выпустить граждан из Союза, то сейчас стена служит обратной цели: не пропустить внутрь нелегальных иммигрантов. Не пропустить сюда капов. И проблема вовсе не в том, что подавляющее число нелегалов — паразиты, желающие привольно жить, не работая. Допустим, тебя ударят по лицу. Твои действия?
Ответ сам собой напрашивается, да только вопрос-то, надо думать, каверзный. С другой стороны, я не могу придумать другой подходящий и правдоподобный ответ, а Электроник, видимо, умеет читать эмоции по голосу... Рискую, но скажу правду.
— Дать сдачи, как же иначе?
— Ну вот, ты готов дать сдачи. С тобой ведь не раз такое было, твоя психика готова к отражению агрессии. Это твой иммунитет... которого здесь почти ни у кого нет. Если нелегал, предположим, ударит кого-то по лицу — дело не в синяке. Это может оказаться тяжелейшим шоком для жертвы. Паразитизм чужаков — полбеды, они попросту опасны.
— И вы проверяете, не опасен ли я? — я решил не ходить вокруг да около.
— Точно, — с видимым облегчением вздохнул Аристарх Палыч.
Хм... надо думать, он не поверит, если я начну уверять его, что я не опасен, да и не Аристарх Палыч решения принимает, он просто наблюдатель... надо выиграть время на раздумья.
— Получается, драки в Союзе — большая редкость?
— Я бы сказал — уникальное явление, носящее единичный характер.
— Даже школьные? Дети ведь часто дерутся...
— Дети часто дрались. В двадцать первом веке. И у капов дерутся.
— Слушайте... как вы сумели за двести лет отучить людей лгать и драться? — удивился я.
— Воспитание и правильная позиция общества. Лгут относительно многие, но очень редко. Если тебя ловят на лжи — пристыдят. Проврался второй раз, третий — и внезапно обнаруживаешь, что твои соседи с тобой не здороваются, друзья не желают больше иметь с тобой дела, а там, где ты работаешь, к тебе подходят сотрудники и говорят, мол, так и так, они не хотят, чтобы в их дружном коллективе был лгун. А вернувшись домой, ты обнаруживаешь, что твоя жена ушла и забрала детей. Разумеется, навсегда.
— Жестко, — пробормотал я.
— В обществе сознательных и высокоморальных людей это закономерная реакция. Я, допустим, скорее с прокаженным поздороваюсь за руку, чем с лгуном.
— И что тогда? В петлю?
— Ну зачем же... Едешь в другой город, а лучше — на другой край Союза, чтобы точно не пересечься ни с кем, кто тебя знает. И там начинаешь все с начала, с учетом уже накопленного горького опыта. Но на самом деле, до такого доходит редко: если бы ты вырос в обществе с настолько нетерпимым отношением к лгунам, тебе бы и в голову не пришло лгать...
— Уточню, — сказал Электроник. — Примерно семьдесят процентов самоубийств в Союзе совершают люди, подвергнувшиеся 'мягкому' остракизму, отвергнутые обществом.
— Ого, — пробормотал я, — мне, хм, понадобится, полагаю, какие-то справочники по социально-юридической части, так сказать, ну там, возможно, конституция, криминальный кодекс, правила хорошего тона...
— Не получится, — вздохнул Аристарх Палыч, — просто потому, что у нас нет ни конституции, ни криминального кодекса.
— Как так-то?! — удивился я.
Вожатый почесал макушку, но тут ему на помощь пришел Электроник.
— Кирилл, ты случаем не знаешь, сколько милиции было в Минске в двадцать первом веке?
— Без понятия... Но вроде бы была норма по одному милиционеру на тысячу населения... Могу и ошибаться.
— Ясно. Что дает нам приблизительно две тысячи одних только милиционеров. Сегодня в твоем родном Минске живет три с половиной миллиона человек. Угадай, какова численность правоохранительных сотрудников?
— Эм-м-м... триста?
— Около двадцати пяти. Каждый день во всем Минске выходит на смену восемь сотрудников, включая двух оперативных дежурных. Ночью вся 'милиция' — двое дежурных. На весь Минск. Тебе это о чем-нибудь говорит? Да, кстати, для полноты картины добавлю, что у правоохранителей нет табельного оружия как такового. Вообще.
Я сидел молча, наверное, секунд тридцать, не в силах поверить в услышанное. Восемь 'ментов' на три с половиной миллиона? Это может означать только одно: полное отсутствие преступности как таковой. И мне в это, мягко говоря, трудно поверить... Однако что, если они не лгут?
— Кажется, теперь я понимаю, для чего ко мне приставили кибера, — вздохнул я, — пожалуй, я бы даже понял, если б меня заперли в клетке с табличкой 'руки сквозь прутья не совать'...
Мои слова произвели довольно сильный и неожиданный эффект. У Аристарха Палыча глаза стали примерно как юбилейные пятирублевые монеты, и я почему-то преисполнился уверенности, что идея сажать меня в клетку как минимум ему в голову даже не приходила.
— Это ты загнул, — спокойно заметил Элик.
— М-м-м... вижу что загнул.
— Два уточнения. Во-первых, это не меня к тебе приставили, если быть совсем уж точным, это тебя отправили именно сюда в том числе и потому, что сюда ехал я. А также по причинам, которые ранее озвучил Аристарх Палыч. Во-вторых, максимально возможный срок, на который человека можно запереть в камере — три дня. На дольше — нельзя в принципе. И заведений для содержания под стражей на весь Союз — аж два.
Нет преступности, нет тюрем, нет ментов... Слишком хороша сказка... но вместе с тем и для лжи слишком дико. Но... как так, чтоб без преступности, без лжи, без насилия? Тут поневоле вспомнишь о чем-то вроде антиутопии, где граждане регулярно принимают препарат, подавляющий эмоции... Что-то тут не то. Моя интуиция не шепчет — кричит, что тут не все ладно. Не все так хорошо, как мне прямо сейчас говорят. Хотя бы взять маньяков, серийных убийц и так далее: а что, в этом светлом будущем люди больше не рождаются с психическими отклонениями?
— Ну а что будут делать эти двое дежурных без табельного, если, положим, в городе объявится... маньяк? С топором?
Аристарх Палыч улыбнулся:
— Найдут его, и довольно быстро. При помощи общественности.
— Это как?
— Помнишь 'Четыреста пятьдесят один по Фаренгейту'? Как там искали? Не буквально так же, но примерно. Найдут — вызовут группу захвата, укомплектованную киберами...
— А, так в правоохранителях еще и киберы служат?
— Служат — слишком сильно сказано, — покачал головой Элик. — Киберы из группы захвата — гораздо более примитивные машины, нежели я. Там вся программа — двигаться к преступнику и схватить его. От штурмовых киберов не получится отбиться даже автоматом, они хорошо защищены и их много. Но важнее не то, как маньяка будут ловить, а то, что у нас их примерно в тысячу раз меньше, чем у капов.
— Люди уже не болеют шизофренией?
— В сто раз реже. Это статистика.
— Хм... Почему?
— Потому, — ответил Аристарх Палыч, — что психические заболевания очень часто спровоцированы средой. Нет травмирующей среды — нет психических отклонений. Ну, допустим, буквально на днях в Германии поймали маньяка, который убивал женщин в деловом костюме. Он свихнулся потому, что его на двух разных работах много лет... я даже не знаю, как правильно сказать... ущемляли? Прессовали? Гнобили? В общем, у него были начальницы-женщины, с которыми у него не сложились нормальные взаимоотношения. У нас подобное невозможно, так как при любом трении в коллективе люди меняют работу, это раз, и сам принцип взаимоотношений 'начальник-подчиненный' у нас невозможен. У нас попросту нет начальников.
— Нет начальников? — удивился я.
— Нету.
— И у вас нету?
— И у меня нету.
— Но вы же кому-то должны подчиняться? Должен же быть кто-то, кто осуществляет руководство всей системой лагерей? У старших пионеров ведь тоже есть свои лидеры, скажем так?
— Вот руководитель у меня есть, — улыбнулся Аристарх Палыч, — и лидер есть. Но руководитель и начальник — очень разные вещи. У начальника есть власть. У руководителя есть авторитет и уважение. Я внимательно прислушиваюсь к моему руководителю, потому что он — очень опытный, авторитетный специалист и очень достойный человек. Но власти надо мною не имеет никто. Над свободным гражданином Союза ни у кого нет власти по определению, иначе это уже не свобода.
— Интересно... Но вернемся к нашим шизофреникам. Ладно, многие сдвиги — результат психической травмы, согласен. Но бывают и врожденные. Более того, психические травмы калечат именно тех, кто от рождения имеет отклонение, разве не так?
— Все так. Только врожденные отклонения нынче обнаруживаются очень легко, посредством сканирования мозга новорожденных и маленьких детей, и эти отклонения довольно эффективно лечатся. Иногда хирургическим путем, иногда другими средствами. Точно так же, как, к примеру, родившимся без рук или ног в младенчестве пришивают клонированные конечности, и многие люди даже не подозревают, что родились с изъяном. Это двадцать третий век, Кирилл.
Я снова почесал репку. Звучит все не круто, а очень круто, вот только еще понять бы, почему меня не покидает подспудное беспокойство?
— Ладно... А как быть с драками, допустим? Тот же принцип, что и с лжецами? Только от лжеца можно защититься путем отказа от общения, а от драчуна...
— Драка — гораздо более сильное нарушение. И последствия более суровые.
— Какие, если посадить его только на три дня можно?
— Заключение под стражу — это лишь мера на три дня, пока принимается решение.
— То есть, если я кем-то подерусь тут в лагере — меня сразу же запрут в холодную?
Аристарх Палыч покачал головой:
— Предельно маловероятно, чтобы тебе удалось тут подраться. Для драки тоже нужно обоюдное желание набить противнику лицо, иначе драка превращается в избиение. Либо в нападение и самозащиту, если жертва окажется в состоянии защищаться или рядом будут другие, способные выступить на защиту. И после этого — да, ты уже к вечеру окажешься в единственном в Союзе следственном изоляторе — так это раньше называлось?
— Понятно. И что дальше?
— Дальше будет приниматься решение. Учтутся все подробности и детали. Например, если драка была обоюдной — это самый легкий вариант. С вами будет вестись воспитательная работа, возможна ссылка в удаленные места вроде буддистского монастыря к мудрому наставнику, к примеру. А если ты побил кого-то, кто заведомо слабее тебя — ну, это совершенно неприемлемый поступок, которому нет никаких оправданий.
— И что после этого?
— Изгнание за пределы Союза. Почти со стопроцентной вероятностью.
— То есть, отсутствие драк достигается путем высылки из Союза всех драчунов?
— Всех? Этих 'всех' один-два в год.
— Ну и дела... Чтобы я лучше понял, что к чему, давайте предположим, чисто умозрительно, что я столкну кого-нибудь с лестницы. Это недопустимый поступок?
— Если ты преднамеренно столкнул с лестницы человека с целью причинить ему таким образом физические увечья — то да, это совершенно неприемлемое поведение, таких людей изгоняют без вариантов.
— Вот как, — пробормотал я, чтобы скрыть замешательство.
Мне очень не понравилось то, как Аристарх Палыч уточнил мое изначальное предположение. Столкнуть с лестницы можно импульсивно, нечаянно или по глупости, но вот это уточнение — 'умышленно с намерениями' — все меняет. Получается, на изгнание я уже 'наработал', благо только, что дело происходило в двадцать первом веке... И что о том случае никто не знает...
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
