Время выбора

Глава 5

С середины груденя, Добрыня каждый день посылал на Волхов человека с пешней проверять лед. Утром, следующего после солнцеворота дня, посланный пришел с известием, что река стала прочно, и льда уже почти целый аршин. Ждать дальше было нечего, и к обеду князь собрал в трапезной Добрыню, Елеца, ярлов и сотников. Вопреки ожиданию многих, княжеский стол сегодня, хоть и был обилен, но привычным разнообразием не баловал. Кувшины с вином, блюда с жареной свининой, соленые овощи, хлеб и все. Один из ярлов даже посетовал на скупость князя. Князь с усмешкой поглядел в его сторону, сел за стол сам, и дал знак рассаживаться гостям.

— Трапеза наша ныне обильна, но проста, — обратился к гостям князь, — и будет она недолгой. Посему начнем ее, не откладывая, а после я скажу, что надлежит нам исполнять далее.

Гости охотно последовали его совету. На некоторое время установилась тишина, нарушаемая только звуками, приличествующими столь важному для мужчин занятию.

Когда холопы покинули трапезную, оставив на столе кувшины с вином и кубки, князь заговорил вновь.

— Трапезу эту вы вспоминать будете еще часто, ибо в следующие седьмицы таковой у вас более не будет. После ее окончания вы пойдете к дружинникам, воям и хирдманам, и скажете им, что завтра утром мы выступаем в поход на Киев. К вечеру все должно быть готово до последнего ремешка на суме. Самолично проверьте, дабы нигде не было какой прорухи. На десятников своих надейтесь, но и сами не плошайте. Нам идти зимним лесом много поприщь, и самый малый недосмотр будет стоить времени в пути, здравия, а паче того, живота оплошавшего. — Подняв свой кубок, Владимир продолжил, — С сего мига все мы в походе. Пока мы трапезовали, Будило установил стражников, и седьмицу никто из Новгорода без его слова выпущен не будет. О нашем походе Ярополк должен узнать, когда мы будем уже на Подоле. Вопросов у вас быть не должно, в учении мы не раз все проверили и испробовали. В походе увидим, каковы плоды наших трудов. Теперь же, поднимем наши чаши, и испросим у Богов наших, щуров и пращуров в Светлом Ирии, удачи!

Слова князя поразили сидящих за столом воевод, как гром среди ясного неба. Этого не ждали. Некоторые недоуменно переспрашивали соседей, будто надеясь, что те услышали что-то другое. Со стороны ярлов послышались возмущенные выкрики. Упрекавший князя в скупости ярл Фулнер, вскочил с места и разразился гневной речью,

— Слушай конунг, что скажет тебе вольный ярл Фулнер. Мои хирдманы недовольны тобой. Ты распихал их по домам своих смердов, а не поселил в длинном доме, как это подобает. Ты заставил их садиться на это отродье Локи, которое вы называете лошадью, и трястись на нем часами, пока они не разобью свои задницы. Ты запретил им подходить к женам и девам Новгорода, и оставил сынам Одина одних лишь гулящих девок. Теперь ты хочешь их убить зимой, в промерзших лесах. Умный конунг воюет летом, а зиму проводит с женой у пылающего очага. Ты молод, и этого не знаешь, — Ярл свысока поглядел на Владимира, — Мы не пойдем за глупым конунгом. Ты нам заплатишь серебро за службу, дашь нужные нам припасы, и мы уйдем.

Ярл стоял перед Владимиром, положив ладонь левой руки на эфес меча. Его навершие в виде золотой головы дракона с глазами из крупных лалов, драгоценная пряжка шитого золотом пояса, сияющий смарагд на правой руке, и тяжелая цепь, звенья которой отливали тусклой желтизной, смотрелись как вызов скромной одежде князя. Весь вид северянина выражал насмешку, и пренебрежение.

Сидящий рядом с князем, Добрыня, заметил как при словах ярла начал бледнеть его воспитанник. Старый дядька не раз наблюдал у него этот признак нарастающей ярости, и опасался, что князь в бешенстве может взяться за меч. Но вопреки его опасениям, Владимир быстро успокоился, и молча ждал пока утихнет шум. Мысли его были далеко. Зрелище, увешанного золотом ярла, уверенного в том, что у него есть право хамить русскому князю, всколыхнуло его память историка.

Приходили на Русь шведские и тевтонские рыцари, все рыцарство коих заключалось в давно пропитых их предками каменных лачугах, которые они гордо именовали замками. Набегали ясновельможные бандиты, сами пропившие последние клочки земли, доставшейся от родителей. Были и полуграмотные имперские лейтенанты, и парижские парикмахеры. Приходили и поодиночке, и шайками, и многомиллионными армиями. Приходили, и воевать и торговать, а главное учить. Разные они были, и приходили разными путями. Но у всего этого отребья было и общее, жажда денег и презрение к великому народу, не желавшему становится их "образом и подобием".

Были, конечно, и другие, те для которых Русь становилась матерью. И Русь, как любящая мать, холила их, и взращивала их таланты. Но как— же таких было мало!

— Что же, подумал Владимир, — начнем, пожалуй, с корнем выдирать первые ростки чертополоха. Что бы, значит, не разрослись в будущем. — Глядя на стоящего ярла, он заговорил, чеканя слова,

— Ты, Фулнер, сказал сейчас, что бы я слушал тебя. Мыслю я, что ты забыл, кто здесь может говорить, и кто должен слушать. Так я тебе напомню. Ты и твои хирдманы, призвав видоком конунга Олафа, приложили свои руки к уговору со мной, поклявшись Одином и Тюром служить в моей дружине ровно год. Придя в Новгород, вы взяли у меня серебро за первый и последний месяц службы, и с того часа служба ваша началась. Ты и твои хирдманы ничем против моих сотников и дружинников утеснены не были, и иной службы сверх дружинной с них не спрашивалось. К женам и девам Новгородским я запретил им подходить единственно, со срамными речами. То, и дружинникам моим заповедано. Ведомо мне, что семеро хирдманов твоих засылали свах к девицам новгородским, у троих сватовство было принято, и по новгородскому обычаю устроено. Им препон с невестами встречаться никто не чинил. Лживые речи, недостойные мужа, вел ты здесь, Фулнер, убоявшись трудного похода и презрев клятву, слышанную Вар. Можешь убираться к бабам в теплый угол. Мне трусы и клятвопреступники не нужны. Но допреж, ты вернешь взятое от меня серебро, и уплатишь виру за порушенный уговор и прилюдное поношение княжеского достоинства. А не уплатишь, будешь холопом , пока не отработаешь. И то, решать буду я. От кого другого, я за тебя виру не приму. Ты мне траллсом нужнее, чем ярлом. А платить тебе нечем. Камни твои и золото давно в закладе у купца Доброги, и серебро, за них полученное, ты почти все на пиво и гулящих девок потратил. Ибо меры в них не знал, и знать не хотел.

При этих словах ярл потащил из ножен меч.

— Не хватайся за меч, — прикрикнул на него князь, — На хольмгланг я с тобой не пойду, невместно мне со своим холопом биться. А коли непотребство здесь учинишь, завтра, перед походам, я новгородцам красного орла покажу, — князь кивнул сотникам и приказал, — Отберите у него оружие, оденьте, как подобает холопу, и отведите на двор. Там ему найдут работу, — потом добавил, — Только в баню сперва сводите. Вам же ярлы, — продолжил он, — я еще скажу. Сейчас, вы пойдете к своим хирдманам , готовить их к походу. И что бы более я таких речей не слышал. В походе за ослушание карать буду нещадно.

Владимир встал, показывая окончание трапезы, — К концу дня все должно быть готово. К вечере пошлите десятников за медом для воев, я скажу ключнику. Далее всем, отдыхать. Завтра с рассветом выступаем!

Когда все потянулись к выходу, Владимир окликнул ярла, еще в Упсале избранного походным конунгом, — А тебя, Ролло, я попрошу остаться.

— Не хотел об этом говорить при своих, — обратился он к ярлу, дождавшись ухода остальных, — достоинство твое оберегая, — Зашто ты, зная, что Фулнер возмущает своих хирдманов, своей властью конунга не пресек это. Пойди теперь к ним, и объясни , что плату от меня, полуторную против обычной, они получают не для того, что бы пить пиво и щупать девок. Не захотят службу нести, как должно, станут холопами. Предупреди, если кто в походе пограбить захочет, а может и насилие учинить, я виновного искать не буду. По примеру Цезаря, императора римского, проведу децимацию, что бы впредь неповадно было. У франков или ромеев творите, что хотите. Там я вам не указ. А на своей земле, я за своих людей ничьей крови не пожалею. Но если чести своей не уронят, буду с ними щедр. Не отвечай мне, я сказал — ты услышал. Все об этом, дел и без того много.

* * *

Звонкое цоканье конских копыт по льду разбудило, спавший утренним сном, зимний лес. По широкому руслу Ловати, растянувшись почти на три поприща, пятый день шло войско новгородского князя Владимира.

Сейчас оно мало напоминало то, что проходило по Волхову мимо городских ворот. Тогда новгородцы воочию увидели плоды своих многомесячных трудов. Мимо них шли их отцы и сыновья, ставшие истинными витязями, готовыми к походу и бою. Cверкали начищенные пластины доспехов. Сияли на солнце наручи, поножи и щиты. Вздымались ввысь острые бердыши, и хищно высовывали свои жала болты арбалетов. На крупы коней, покрытые попонами из драгоценного меха, с плеч всадников спадали такие же плащи. В середине строя, шли возы кузнецов, шорников и кухарей, котором в походе предстояло заботиться о том, чтобы оружие , подковы и сбруя были в исправности, а воины в сытости.

Теперь же все это было укрыто, увязано, уложено и навьючено. Воины шли в удобной походной одежде, надежно защищавшей от мороза и ветра.

Трудные первые дни похода, когда утром казалось, что невозможно подняться с ложа из елового лапника, и вылезти на мороз из под теплого мехового одеяла остались позади. Люди сжились с тяготами, и уже казалось, что так будет всегда.

Вставали с рассветом, быстро снедали разогретой вчерашней кашей с наваристой мясной смесью (а ладно придумал князь сытно, вкусно и везти легко), кормили, седлали, вьючили коней, и в путь. До обеда, перемежая шаг с легкой рысью, проходили поприщ тридцать и вставали на отдых. Здесь, конечно, первое дело кони. Пока воины расседлывали верховых, снимали вьюки с заводных, обиходили их, кормили и поили, кухари уже и костер успевали разжечь, и кашу сварить. А еще надо было проверять, что бы спина у коня седлом сбита не была, холка вьюком не натерта. Особая забота о конских ногах. Не поранил ли конь ноги об острую льдинку, не расшаталась ли подкова какая? Если да, вели коня к кузнецам, рану обрабатывать, перековывать (если подкова потеряется, десятник за недогляд лютовать будет хуже зверя рыкающего), и времени оставалось, едва кашу съесть. Потом опять седлали, вьючили, и снова в путь, еще поприщ на двадцать пять. Вечером все тоже, но при свете звезд, луны и костра. Зато потом, можно было улечься на лапник, укрыться с головой, и спать!!!

На восьмой день дошли до большой веси в верховьях Ловати. Дальше предстояло идти лесами до Днепра, поэтому остановились на три дня. Обитатели веси, щедро оплаченные купцом и дружинником, добравшимися сюда седьмицу назад, славно постарались, встречая войско. Коням досталось душистое сено и медвяная сыта, а воины побаловались свежим мясом с соленьями, запивая эту благодать не травяным взваром, а свежим пивом и медом (конечно, князь придумал ладно, но свежее повкуснее будет). И баня! Седьмицу в седле провести, и спать в одежде, раздеваясь на морозе только утром, что бы обтереться чистым снежком, это тяжело приходится. Два дня селяне днем и ночью топили бани, а селянки стирали и сушили пропотевшую одежду воинов. Потратив третий день отдыха на проверку и перепроверку всего, что только было возможно, следующим утром покинули гостеприимную весь. Пошел двенадцатый день похода.

До Днепра пробирались почти полторы седьмицы. Проводники вели лесными дорогами, узкими руслами рек, а иногда и вовсе по бездорожью. Провести так более семи тысяч коней, и возы оказалось делом не простым. Бывало, войско растягивалось чуть, не на десять поприщ, но дошли. Потом еще день по Днепру, и еще одна большая остановка. Все сильно вымотались, а главное устали кони, и князь решил потратить на отдых дополнительный день.

* * *

Каждый день, вечером Владимир обходил, стоящее лагерем войско, проверяя доклады сотников и ярлов. Еще на учениях под Новгородом, князь установил порядок устройства лагеря, испробованный во время учения, и это сильно помогало сейчас. Обустраивались быстро, не теряя времени драгоценного отдыха. В этот раз, как обычно, придраться было не к чему (кроме разве что мелочей, на которые можно было не обращать внимания) и князь захотел посмотреть, как расположились кузнецы и шорники. Им в походе было особенно тяжело. Когда воины уже могли позволить себе отдых, здесь была самая работа, приходилось перековывать коней, поправлять сбрую и делать много еще чего, вплоть до ремонта котлов для каши. Отсыпались по очереди на ходу, в санях.

Когда он подошел к костру, мастера пили взвар и вели привычные мужские разговоры об оставленных в Новгороде семьях, сделанной за день работы и предстоящих трудностях, которые судя по всему, их не пугали. Кузнецы поднесли Владимиру кружку с горячим напитком, и попросили почтить их княжеской беседой. Всех волновало, как он собирается поступить с киевлянами, после взятия города. Отпив взвару, князь задумчиво посмотрел на новгородцев,

— А вот ты бы как поступил? — спросил он у сидящего напротив Бажана, которого остальные вытолкали вперед, как наиболее известного князю, — стал бы ты, к примеру, у киевлян имущество брать и брату, потом в Новгород везти?

— Это как же чужое то брать? — удивился парень.

— А так вот, придем в Киев, я киевлян сделаю данниками, а вам скажу, мол, берите у киевлян за труды ваши ратные, что глянется. Если так, то возьмешь?

— Все равно не возьму. Как это, у своих брать?!

— Вот и я о том же речь веду. К братьям своим идем. Про новгородцев я знаю, не будете вы киевлян обижать, а хирдманам северным я за любое их бесчинство лютую смерть обещал. Только бояр и купцов некоторых обидеть им позволю, но тех за дело. Знаю я, кто торговлей нашими людьми в Константинополе промышляет, и за такую торговлю я их не только имущества, а и живота лишу. Разбираться не буду, киевский купец или ромейский, наказывать буду одинаково.

— Не гневайся, князь на мои слова,— помявшись, — заговорил один из мастеров, — но ведомы нам повадки хирдманов северных. Если северянин в дом войдет, то ни жен, ни детей не пожалеет. Страх то, какой будет!

— За тем, что бы зверства не было, мои дружинники проследят. Оберегут их, детей в первую голову. Только имущества, неправедно нажитого лишаться. И то не всего. По миру пускать их я не собираюсь. — Князь поглядел на Бажана, — Знаю, о чем меня спросить хочешь, о Ставровой дочери, о Сладже. И не красней ты так, весь Новгород знает, что души ты в ней не чаешь. Ее дом сам пойдешь оберегать, я тебе дружинников для того дам. Будет за отца волноваться, можешь сказать ей, что за старое он расплатился, и коли нового за ним нет , пусть живет в Киеве. Но на Гору ему хода не будет. А что мастера, — с улыбкой оглядел он собеседников, — не завидно вам, что парень эдакой девице люб? Мне завидно. Многое могут князья, княжествами распоряжаться, судьбами людскими, только по любви жениться, князьям заповедано.