| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Буденный мрачно посмотрел на Тухачевского, догадываясь, кого он сейчас назовет.
— Слащев — коротко сказал начальник Штаба.
Матерные комментарии Буденного, Ворошилова и Кулика продолжались минут пять без перерыва. Было подробно охарактеризовано происхождение Якова Александровича, его привычки и наклонности — вот только, случись историкам каким-то образом заполучить стенограмму этих характеристик, цитировать они смогли бы исключительно предлоги.
— Ты охренел! — выдохнул спустивший первый пар Ворошилов.
— Климент Ефремович, я его тоже терпеть не могу — спокойно констатировал Тухачевский, ничуть не кривя душой, поскольку по части способности портить отношения с окружающими Слащев уступал разве что Троцкому, легко и непринужденно доводя собеседников до бешенства. — Но, позвольте узнать, Вы знаете лучшего специалиста? Нет, я не спорю, и Свечин, и Снесарев намного сильнее Слащева как теоретики — но, для этого дела нужен первоклассный практик, хорошо разбирающийся в теоретических вопросах. Кроме этого, он еще должен быть сильным педагогом, умеющим учить людей, незнакомых с новинками. Опыт Слащева по этой части Вы знаете.
— Погоди, Клим — прервал открывшего рот для гневной тирады Ворошилова Буденный. — Михаил Николаевич, а, кого другого нельзя?!
— В принципе, можно — согласился начальник Штаба. — Вот только для такого дела, как создание тактики для будущей большой войны, нужен самый лучший. Повторяю — я бы с удовольствием пристрелил Слащева своими руками, но, лучшего специалиста для этой работы я не знаю.
— Если Вы и Климент Ефремович согласитесь с моим предложением, то, я обещаю сцепить зубы и терпеть его выходки. Он нужен для пользы дела.
— Да какого черта! — взревел раненым медведем нарком. — Пусть этот сукин сын радуется, что его к стенке не поставили, за все его дела в Гражданскую! Он же весь юг виселицами уставил!
Сталин спокойно анализировал увиденное и услышанное. Прозвище 'Слащев-вешатель' взялось отнюдь не трудами большевистской пропаганды, оно точно отражало любимый метод генерала по наведению порядка в белом тылу. Верно было и другое — когда Яков Александрович в 1921 году вернулся в Россию, в Севастополь его выехал встречать сам Дзержинский. Причины на то имелись — большевикам надо было и расколоть все еще отнюдь не слабое белое движение, и, лишить его лучшего полководца. Судя по тому, как на последнюю реплику Тухачевского отреагировали Буденный с Куликом — а они молчали, молчали как люди, которым нечего возразить по сути дела — 'Миша' действительно смог найти оптимальный вариант.
В самом деле, в верности Апанасенко сомневаться не приходилось, как и в его квалификации кавалерийского командира — Сталин прекрасно помнил, как умело и храбро действовала его дивизия под Львовом. Да и до этого его подчиненные не раз и не два проявляли себя наилучшим образом.
Помнил Сталин и бои, за которые Слащев получил почетную приставку к фамилии 'Крымский'. Тогда, зимой 1919-1920 года, генерал командовал 'сборной солянкой' из пяти тысяч сопляков — вчерашних гимназистов, реалистов, немногочисленных студентов. Кадровых военных в его подчинении было 'раз, два и обчелся'. Красное командование вполне обоснованно считало, что за несколько месяцев из гражданских мальчишек нормальных солдат сделать невозможно. А соблазн одним ударом лишить белых их главной базы на юге, Крыма, был очень велик — самое главное, это было возможно сделать быстро и с минимумом потерь. Против воинства Слащева были брошены пятикратно превосходящие силы, в составе далеко не худших дивизий Красной Армии. Вполне логично считалось, что этого достаточно, причем, с хорошим запасом — каким бы талантливым тактиком не был Слащев, но, не имея в своем распоряжении подготовленных войск, сделать он ничего не может.
В ходе боев выяснилось, что генерал сумел сделать дважды невозможное — он и подготовил из желторотиков первоклассных солдат в неправдоподобно короткий срок, и, сумел переиграть многократно превосходящего противника тактически, имея для этого минимум возможностей. Итогом стал разгром ударной группировки красных.
В итоге получалось, что тандем из Апанасенко и Слащева, если, конечно, Иосиф не прикончит 'Яшу' за его поганый язык, действительно имеет реальные шансы и создать новую тактику, и обучить командиров Красной Армии.
Был еще один очень важный для Сталина момент — Тухачевский только же, прямо сказал, что готов терпеть кого угодно, если это способствует повышению боеспособности РККА. Проще говоря, 'Миша' недвусмысленно дал понять, что готов работать в команде Сталина. Более того, этим словам предшествовало внесение 'первоначального взноса', в виде дельных мыслей — так что имелось основание считать, что это не пустые слова.
Примерно о том же думал и полковник Ленков. Просто словам Сталин бы не поверил, и, правильно бы сделал. Верил он делам — первоначальная заявка была сделана, и, судя по ходу разговора, ее примут.
Вячеслав Владимирович был прав — генсек пришел именно к таким выводам. Впрочем, по совести говоря, деваться ему было особо некуда — страна и в самом деле висела на тоненьком волоске, который могли оборвать в любой момент — поэтому вопросы индустриализации и приведения Красной Армии в боеготовое состояние были, по сути, вопросами жизни и смерти Советского Союза. Кадров же, которым можно было поручить ответственные дела, не хватало отчаянно — и, Иосиф Джугашвили, человек, годами кроивший 'тришкин кафтан' раннесоветской системы управления, распределяя тех, кто мог хоть что-то, на серьезные должности, а тех, кто не мог ничего дельного, туда, где приносимый ими вред был бы минимален, знал это как никто в СССР. Метаморфоза Тухачевского была сродни подарку доброго волшебника, даже в том случае, если он не сможет ничего сделать, а просто не станет лезть в политику, старательно мешая людям Сталина в НКО — если же выполнит свои обещания хотя бы наполовину, это станет рождественским чудом.
— Товарищи, так к каким выводам мы с Вами пришли? — спросил генсек.
Гости молчали — никто не рвался проявлять инициативу, хотя и по разным причинам: Кулик с Грендалем справедливо считали, что это им не по чину, Тухачевскому следовало выдерживать выбранную линию, Буденный не хотел подставлять друга, сам же Ворошилов собирался с духом. Молчание затянулось — а хозяин внимательно смотрел на наркома.
— Значит, так, товарищ Сталин — Климент Ефремович понимал, что дальше отмалчиваться не получится.
— Первое — надо делать учебно-тактический центр, силой в дивизию для начала. Командиром будем назначать Апанасенко, заместителем товарищ Тухачевский предлагает назначить Слащева. Думаю, стоит прислушаться к его мнению.
— Второе — надо выстраивать единую систему технического перевооружения Красной Армии. Начинать будем с артиллерии, дальше — по мере сил. Руководить будет товарищ Тухачевский, помощником ему назначим товарища Кулика, техническим консультантом — товарища Грендаля.
— Третье — надо создавать систему оценки передовой науки и техники оборонного характера. Ответственным назначается товарищ Тухачевский, помощников себе он подберет сам, тогда уж будем решать, утверждать их или нет. В рамках создания этой системы в НКО проведем оргштатные мероприятия, с расширением штатов и полномочий Штаба РККА. Кроме того, надо будет решать вопрос с Остехбюро.
— Четвертое — надо решать вопрос с централизованной службой тыла, с подчинением ее аппарату НКО. С учетом того, что понадобится существенно расширить ее полномочия, вопрос придется решать на Политбюро.
— Пятое — придется создавать управление по строительству и расквартированию в аппарате НКО. Этот вопрос тоже придется решать на Политбюро, поскольку для работы ему потребуются ресурсы, находящиеся в ведении ВСНХ.
— Шестое — Осоавиахим надо развить до уровня полноценной системы вневойсковой подготовки трудящихся. Тут понадобится помощь Политбюро и Совнаркома.
— У меня все — завершил Ворошилов.
— Есть мнение, товарищи, что товарищ Ворошилов верно изложил насущные задачи — негромко сказал Сталин, обводя взглядом гостей.
Его намек было трудно не понять — имея возможность войны через пару месяцев, было безумием начинать расформирование территориальных дивизий, будь они даже не третьесортными, а десятисортными. И вдвойне безумием было в нынешнее время начинать острейший конфликт в советской верхушке, покушаясь на любимое детище чекистов.
— Разрешите вопрос, товарищ Сталин? — попросил Тухачевский.
— Зачем же так официально, Михаил Николаевич? — доброжелательно улыбнулся Иосиф Виссарионович, мгновенно преображаясь из сурового руководителя в хлебосольного хозяина. — Вы же гость — а по кавказскому обычаю, желание гостя — закон для хозяина. Конечно, говорите — я весь внимание, и, товарищи — тоже.
— Не стоит ли прямо сейчас начать изучение германского опыта организации кадровых дивизий, в первую голову, пехотных? — спросил начальник Штаба. — Или следует отложить это дело на некоторое время?
Сталин задумался. Конечно, было хорошо уже то, что Тухачевский спросил разрешения на подготовку оргструктуры кадровых стрелковых дивизий — и вдвойне приятно было то, что он понимал необходимость завуалировать эту работу, не демонстрируя ее чекистам. С другой стороны, первостепенной необходимостью это не было — а лишние неприятности могли случиться, у обитателей Лубянки наверняка была агентура в Штабе РККА.
— А как Вы считаете, товарищи? — поинтересовался мнением остальных Иосиф Виссарионович.
— Вообще-то, неплохо будет озаботиться этим делом заранее, тем более, что у немцев есть чему поучиться — заметил Семен Михайлович.
— Рискованно — в ОГПУ могут понять, куда ветер дует, тем паче, что они даже из-за маленького кусочка Остехбюро встанут на уши — возразил Климент Ефремович, желавший хотя в малости взять реванш.
— Вы правы, товарищ нарком — не стоит рисковать всем из-за части, пусть и очень существенной — легко уступил Ворошилову Тухачевский, дав ему лишнюю возможность почувствовать себя правым.
— Тогда так и поступим, товарищи — пока отложим этот вопрос, с тем, чтобы вернуться к нему, когда обстановка будет более благоприятной — подвел итог под обсуждением Сталин.
— Думаю, можно завершить на сегодня с делами. Да, мы ведь так отвлеклись, что и не прикоснулись к десерту — а это вопиющий непорядок.
Послесловие 1.
Проводив гостей, хозяин попросил прислугу принести ему в комнату чаю, набил трубку и начал рассчитывать варианты действий на ближнюю и среднесрочную перспективу.
Нынешнее положение дел было очень тяжелым, но, все-таки не безнадежным. Раскручивала кризис Англия, делая это с привычными лордам и сэрам изощренностью и изяществом — но, при определенных усилиях советской дипломатии были хорошие шансы сыграть на межимпериалистических противоречиях, как учил Ильич, не допустив тем самым образование единого фронта капиталистических держав против СССР.
Англия вступила в минувшую Империалистическую войну мировым кредитором, выйдя из нее с долгом, составлявшим астрономическую сумму в 8 млрд. фунтов стерлингов. Состояние британских финансов было настолько плохо после войны, что английские банкиры не смогли полноценно восстановить свою 'священную корову', сиречь золотомонетный стандарт, каковой пришлось заменять золотослитковым стандартом — проще говоря, если до войны любой мог прийти в банк и обменять небольшую сумму в купюрах на золотые монеты, то, сейчас, обменять можно было только очень крупную сумму на стандартный слиток весом в 12,5 кг (соответствует РеИ — В.Т.).
Но это была всего лишь половина английской беды — и не факт, что большая, поскольку имея в своем распоряжении золотодобычу ЮАС, дававшую в год около восемь или девять сотен тонн 'солнечного металла', наскрести денег на не самую большую войну, сулящую к тому же немалые прибыли, милорды вполне могли. Настоящая беда состояла в том, что Англия надломилась психологически — кровавые бойни Соммы и Пашенделя изменили мировоззрение рядовых граждан. Сейчас нормой для англичан был не джингоизм 'викторианского времени', чья суть могла быть выражена словами из популярной песенки, сочиненной во время русско-турецкой войны 1877-1878 годов, когда Россия и Великобритания балансировали на грани войны за Стамбул и проливы — 'Если придется воевать, то у нас найдутся и деньги, и корабли, и люди'; даже не присущий для британцев сдержанный имперский патриотизм, органично дополненный гордостью за свою страну — нет, сейчас для большинства граждан Империи, над которой никогда не заходит солнце, в вопросах войны и мира нормой стал пацифизм, зачастую на грани антивоенной истерики (соответствует РеИ — В.Т.).
Соответственно, в гордом одиночестве такая Британская Империя воевать не то, чтобы совсем не могла — но, это для нее было очень затруднительно по финансовым и внутриполитическим мотивам. Кроме того, никто среди властей предержащих Великобритании не собирался отказываться от старой, доброй английской традиции, заключавшейся в том, что 'оплата большей части счета мясника' возлагалась на союзников, а самые сладкие плоды победы, естественно, доставались хозяевам Альбиона.
Естественно, наиболее привычным союзником для реализации подобной стратегии была Франция, располагавшая и самой многочисленной сухопутной армией в Европе, и, что еще важнее, наряду с Великобританией имевшая существенное влияние на страны 'санитарного кордона', являвшиеся противовесом Советской России в Восточной Европе.
Вот только у галлов хватало своих внутренних проблем, еще более острых, чем у их островных соседей. Взять те же финансы: если англичане после войны были вынуждены выбирать между сохранением статуса одного из мировых финансовых центров посредством сохранения старого курса фунта стерлингов (4,86 доллара США за 1 фунт — В.Т.), ценой стагнации промышленности, чья продукция при таком курсе национальной валюты становилась слишком дорогой на внешних рынках, и, поддержкой промышленности посредством существенной девальвации фунта, платой за что становился сильнейший удар по положению Сити в мировой финансовой иерархии (соответствует РеИ, англичане выбрали первый вариант — В.Т.), то у французов после войны Пуанкаре отчаянно боролся за то, чтобы франк сохранил хотя бы десятую часть довоенной стоимости (соответствует РеИ — В.Т.). Причина была проста — ради сохранения хоть какой-то социальной стабильности во время войны французское правительство было вынуждено брать огромные кредиты у САСШ и Великобритании. Сейчас их надо было отдавать, а планируемые прибыли либо 'приказали долго жить', в виде кредитов и инвестиций, данных и вложенных в царскую Россию, либо их получение в требуемом количестве находилось под очень большим сомнением, коль скоро речь шла о германских репарациях.
Еще более остро во Франции стоял вопрос о готовности народа воевать: предвоенный легкомысленный милитаризм, подогревавшийся идеей возврата Эльзаса и Лотарингии, достигавшей уровню национальной мании, сменился патологическим страхом перед войной. Впрочем, последнее было понятно — после того, как треть французских мужчин самых цветущих возрастов легли костьми на полях сражений или стали калеками, народ, столкнувшийся с реальностью настоящей войны, от мала до велика стал ее бояться. Конечно, политики старались придать этому страху благородный вид, обосновывая нежелание сражаться за свою страну идейным пацифизмом, но это не могло отменить того факта, что Франция категорически не хотела воевать сама и не готова была тратить имевшиеся у нее деньги на войну, если ей не гарантировали очень существенной прибыли, в значительной степени решающей ее сложности.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
