Лепила-2

— О, черт, я совсем забыл... Вы, наверное, — я припомнил фамилию, — Ермолаев?

— Да, Иван Егорович Ермолаев, зав. кафедрой истории педагогического института. — Я пожал сухую крепкую ладонь. — Мы немного раньше заехали, это ничего?

— Да ладно, я уже свободен, можем хоть сейчас ехать, оденусь вот только.

Мы вышли на улицу, сверкающую лужами после вчерашнего дождя.

— А это ничего, что дождь вчера прошел? — спросил я, как оказалось, доцента.

— Даже лучше, пыли меньше будет, — усмехнулся Ермолаев.

Рядом с подъездом стоял новый Уазик, а немного поодаль к бордюру прижалась потрепанная бежевая "Нива", с распахнутыми всеми 4-мя дверцами. Возле нее стояли, курили и пересмеивались три парня и две довольно симпатичные девушки.

— Вот, прошу знакомиться — мои лоботрясы, — широким жестом показал на них историк. — Стьюденты, у них все равно практика, так я подумал, чем на Ореховском городище кирпичи скоблить, где и так все давно перекопано, пусть сюда приедут. Вдруг, и вправду, "мастерская Мартова".

-А что это за мастерская, и кто этот Мартов? — спросил я, усаживаясь на переднее сиденье Уазика.

-Давай, Сережа, потихонечку. Куда? Куда Дмитрий...Олегович? Куда Дмитрий Олегович скажет. — скомандовал доцент.

Мы на небольшой скорости двинулись к карьерам, я показывал направление, а Иван Егорович рассказывал сидя на заднем сиденье, рядом с Диной.

— История эта давняя, немного загадочная, я бы даже сказал, чуточку мистическая. Владимир Мартов — выходец из здешних краев, не из самого Лесногорска, а из деревни Прошки, где-то в Лесногорском районе. Есть тут у вас такая деревня?

Я немного подумал и покачал головой:

— Да нет, по-моему, никогда не слышал: ни в историях болезни, ни в направлениях, ни в картах амбулаторных ничего похожего, вроде, не было.

— Ну, может, раньше так называлась, а теперь по-другому? — предположил доцент.

— Может... — пожал я плечами.

— Так вот, он был из семьи священника, предки которого служили когда-то в Лесногорске, в здешнем храме, и у них из рода в род передавалось одно предание...

— Про колдуна? — обрадовано спросила Дина. — Ну, который под камнем жил, дьяволу молился, а потом его молнией ушибло?

— Колдуна? — нахмурился доцент. — Нет, судя по тому немногому, что я знаю, колдуном Философ не был.

— Кто?— удивленно спросил я

— Философ, так звали старовера-отшельника, который поселился в здешних местах в XVII веке, наверное, вскоре после того, как произошел раскол в церкви. Тогда здесь была территория Речи Посполитой, и гонений на старую веру не было. Интересная, наверное была личность: староверы предпочитали жить все же группами, и в Лесногорске , тогда еще Каменце, тоже была довольно крупная их община, а этот видишь — жил отдельно, не захотев селиться даже рядом со своими единоверцами.

— А Философ — это прозвище?

— Почему прозвище, — пожал плечами Ермолаев, — обыкновенное греческое имя. Николай — "победитель народов", Василий — "главенствующий", Философ — "любомудр", "любящий мудрость", или лучше "любящий думать". По мне — все же лучше, чем какой нибудь Анемподист.

Я представил, как медсестра зовет меня "Анемподист Философович..." — и поежился. Хотя, ходи рядом со мной, Полиевкты да Стратофилакты — привык бы, наверное.

— Пока Каменецк был частью Речи Посполитой, как я уже сказал, гонений на староверов не было. Ну, а как стал он частью Российской империи в... году, став уже Лесногорском, так и стали их понемножку притеснять. От притеснения этого кто уехал еще дальше, совсем уж в глухие места, кто перешел в официально признанную православную церковь. Некоторые наглухо отгородились от общества, стремясь таким образом сохраниться — только вы Дмитрий Олегович знаете, что бывает в замкнутых коллективах — вырождение, как физическое, так и духовное.

Я вспомнил сросшиеся пальцы дочери Вознесенской и ее слова: "...последняя, наверное, из староверов..." и кивнул.

— Ну, а Философ был не таков. Он тогда был уже очень стар, но в "битву за веру", ринулся как молодой. По преданию, он настолько смело дискутировал с местной священнической братией, говорил настолько красноречивые проповеди — нет, не зря его видно Философом нарекли. Ни дать ни взять — второй Аввакум. Народ на площади соберет — и давай рассказывать, да так, что многие затылки чесать начинали, местных священников переговаривал хоть двух, хоть трех. Так что потребовалось вмешательство светских властей, наряду, конечно и с властями духовными. Нравы тогда были простые и незатейливые: пришли два солдата, да под руководством священника, прадеда Владимира Мартова, крепенько его отдубасили. Там же, у землянки, в которой жил старик, его и бросили. А ночью священник-то раскаялся, что так поступил, хоть и с раскольничьей, но христианской душой, и до того совесть его проняла, что запряг он лошадку и привез отшельника к себе домой. Перевязал раны, ухаживал за ним, только все равно неукротимый раскольник через два дня умер... Перед смертью он сказал прадеду Мартова: "Ты сделал мне зло, и сделал добро. Тех, кто только зло мне делал — Господь к себе скоро призовет, не будет у них ни рода, ни племени. Ты тоже умрешь, но род твой жить будет, отмолил я его у Бога, но не до конца: на место, где убивали вы меня, пусть потомки твои не ходят, там моя кровь к Небу вопиет".

Мы въехали в посвежевший после вчерашнего дождя лес, и запетляли по лесной дороге, притормаживая перед глубокими ямами, наполненными водой, пожилой историк продолжал рассказывать:

— ... Пророчество старовера скоро начало сбываться: те двое солдат, что Философа лупили, действительно, на свете не зажились — одного вскоре разбойники прирезали, он бездетным был, а второй по весне, вместе со всей семьей на лодке через реку переправлялся, да и перевернулся — никто не выплыл. Прадед Мартова умер меньше чем через год, строго-настрого заказав детям и всем потомкам ходить на то место, где стояла землянка Философа.

— Собаки Баскервилей, пардон, собаки Мартова там никто не видел? — усмехнулся я.

— Смейтесь, смейтесь, вот только деду Мартова было совсем не до смеха, люди тогда к таким вещам относились не в пример серьезнее, чем сейчас. Он даже переехал из Лесногорска в те самые Прошки, к дальним родственникам, лишь бы уберечь детей от родового проклятия. Вплоть до революции никто из них в Лесногорск и носу не казал. Ну, а слухи-то про проклятие ходили, вот и стало место убийство старого отшельника "нехорошим", "чертовым" Тогда, наверное, и родилась история про "злого колдуна". Староверы, конечно, знали истину, но, как я уже сказал, они жили обособленно, замкнуто. Да, и к тому же, они, по-видимому, тоже не очень-то любили Философа.

— Почему? — удивленно спросила Дина.

Ермолаев усмехнулся:

— Может, как раз за то, что он смелее всех прочих выступал, в то время, как они старались с властью ужиться, раз уж уехать с нажитого места, решимости не хватило. Не любят люди, знаете ли, тех, рядом с кем своя собственная трусость, будь она трижды оправдана — видна. Так что и они не возражали против того, чтобы то место "нехорошим" стало, хотя, по идее , должно было бы считаться объектом поклонения — борца ведь за веру убили.

— Жалко его, — задумчиво протянула Дина.

— Положим, неизвестно что было бы, приди Философ и ему подобные к власти сами, — резонно заметил Ермолаев. — Их "вождь и учитель" Аввакум, на полном серьезе писал к отцу Петра I: "...А что, батюшка-царь, ежели позволил бы ты мне, я никониян-тех всех под корень бы извел. Собаку Никона первым бы делом четвертовать. Да еще воеводу бы мне хорошего, умного.... Не боись, не токмо в крови руки не умыли бы, а и венцы ангельские от Бога бы заслужили..." — не помню уже дословно, но вроде так. Вполне возможно, что послушайся Алексей Михайлович старообрядца, волна насилия к тем, то начал креститься троеперстием, была не менее, а может, и более кровавой, чем та, которая осуществилась по отношению к "двуперстным". Запросто могли бы и впрямь "под корень" извести всех "допустивших неправильный уклон от генеральной линии". Наш человек склонен всех жалеть — от старообрядцев, до отпетых уголовников, только за то, что те от власти страдают. Не самое, кстати, плохое чувство — жалость, только она, бывает, "жалеющим" таким боком выходит, что ой-ей-ей.

— Ну, ладно, а "мастерская" тут при чем? — спросил я.

— Дело в том, что, по тому же семейному преданию, Философ жил на древнем капище. Это ему, кстати, тоже ставили в вину — как свои старообрядцы, так и официально признанная церковь. Он же, когда прадед Мартова спросил его об этом, только усмехнулся и сказал:

"Раз до нас Господь позволил язычникам капище там устроить, и не истребил их, как поколение Ноево — значит, на то воля Его была, и место то ничем прочим от мест Божьих не отличается. А воздух там хороший — комаров мало". Я же говорю: незаурядная, видать была личность...

— А капище почему?— продолжал допытываться я.

— Вот! На том месте издавна находили острые каменные осколки, кости. Не исключено, что дохристианские племена почитали это место и, действительно, поклонялись там каким-то своим божкам. По мере распространения христианства место то постепенно оказалось заброшенным, пока там Философ не поселился. Очень может быть, что именно по этой причине оно считалось "чертовым", ну, а потом уже, "кстати", и убийство там случилось.

Когда прадед Мартова привез Философа к себе домой, он захватил с собой и котомку старца. На дне ее он нашел необычный камень — будто обструганный.

— Нуклеус! — в один голос воскликнули мы с Диной.

— Да, нуклеус, — одобрительно кивнул головой Ермолаев. — Он хранился в семье Мартовых, как интересная реликвия, но внимания на него никто не обращал, пока молодой Володя Мартов не стал студентом Санкт-Петербургского императорского университета, на факультете истории, и не начал изучать неолит. Тогда-то он сложил два и два, и понял, что Философ жил на стоянке людей каменного века. Вероятно, он уже тогда хотел провести раскопки на том месте — плевать хотел молодой материалист на какие-то мракобесные родовые проклятия. Однако случилась 1-я Мировая, революция, гражданская война, потом молодого комиссара Мартова немножко репрессировали, как бывшего эсера, потом выпустили, надо было доучиться, появилась семья... Короче, на раскопки он выбрался только в 1937-м. Он поработал только один сезон на месте, которое указали ему старожилы, возможно — те же староверы. Но того, что нашла его экспедиция, оказалось достаточно, чтобы понять: это была чрезвычайно богатая на находки древняя стоянка. Он назвал его "мастерская", потому что нуклеусов, подобных на тот, что хранился в его семье, он нашел еще два или три. Так и закрепилось: "мастерская Мартова". Ну, и помимо нуклеусов — масса находок: камни, кости, остатки очагов и жилищ — чуть ли не новые Костенки.

— А это что?

— Уникальнейшая стоянка под Воронежем. Если читали цикл американской писательницы про путешествия секс-бомбы каменного века Эйлы и ее столь же "озабоченного" спутника Джондалара — там эта стоянка, в художественном, конечно, стиле, замечательно описана. Потом...., потом по делу убийства Кирова стали "мести" всех подозрительных, тем более — бывших эсеров. Когда за ним приехали, Мартов был один, на раскопе. Дальше — темное дело, вроде, он попытался бежать, и его застрелили при попытке к бегству. Могло и такое быть, он-то побывал уже в лагерях, и не понаслышке представлял, что его ждет, даже если и не расстреляют сразу, а в то, что "разберутся и отпустят" — вряд ли верил. А может, и не было никакой "попытки", просто шлепнули под горячую руку, такое тоже случалось. Экспедиционная партия успела тогда законсервировать раскоп, но больше к нему уже никогда не возвратилась. Из ее состава, практически, никого не осталось: кто сгинул в лагерях, кто в войну. Материалы экспедиции были конфискованы, и бесследно пропали. Остались лишь единичные находки — НКВД при всем желании не могло "пришить" каменные ножи и скребки к контрреволюционному заговору — два письма Владимира Мартова, да рассказы тети Лены, его жены.

— Значит, Владимир Мартов...

Ермолаев кивнул:

— Мой родной дядя.

-Ну, вот мы и приехали, — я указал шоферу на место, где можно остановить машину.

-Дальше надо пешком, машина там не пройдет, -предупредил я.

Мы выбрались наружу, из "Нивы" тоже вылезли хохочущие над чем-то студенты.

я немного пмедлил и решился:

-Иван Егорович, а вы..., ну... не боитесь на то место идти? Вы ведь тоже потомок того священника, а по отношению к Владимиру Мартову предсказание-то, можно сказать, оправдалось.

-Немного боюсь, — неожиданно легко признался седой историк. Знаете, в археологических экспедициях бывает всякое. Иногда самые маститые, что ни на есть академики такие байки рассказывают, что их спьяну не выдумаешь, но говорится в них о вещах, мягко говоря, очень необычных. Могила Тамерлана, которую вскрыли, а через три дня, как и было предсказано, война началась — довольно общеизвестный пример, но есть и не менее жуткие рассказики, о которых не распространяются — разве что , как бы невзначай, подсмеиваясь, и только своим. так что к таким вещам, кк родовое проклятие, я отношусь довольно серьезно. Умирать мне не страшно: моя жена...погибла в Средней Азии, а детей у нас не было. Боюсь, скорее, не закончить дела, которое начал дядя, и о котором я слышал все детство. Благодаря этим вот рассказам я и стал историком-археологом. Работал в Средней Азии — Туркмения, Узбекистан... Культуры очень интересные, но я всегда мечтал побывать здесь, на Родине.

— А как вы в Средней Азии-то очутились? Ой.. — Дина, споткнулась о корень, выползший поперек тропы.

-Тетю Лену как жену врага народа тоже репрессировали, после ссылки она осталась в Средней Азии, недалеко от лагеря, где и содержалась, тогда многие так делали. Я же рано остался сиротой, отец погиб в 45-м, за три дня до моего рождения, мама тоже вскоре умерла от воспаления легких. Спасибо тете Лене, которая, узнав об этом, приехала и забрала меня к себе, а то тоже, наверное, пропал бы. Я с детства слышал об этой экспедиции и мечтал вернуться сюда. И хоть, как я сказал, на Востоке — богатейшие культуры, копать — не перекопать, меня всегда интересовал каменный век.

Ну, как говорится, не было счастья — да несчастье помогло, — невесело улыбнулся ученый. — не развались СССР, я в жизни бы сюда не выбрался— работа, раскопки, отчеты, писанина... Потом...У нас начались беспорядки, из республики, где я работал, пришлось уезжать, — он снова поморщился, по видимому от неприятных воспоминаний, — пару лет не мог нигде устроиться, а потом — совершенно случайно — предложили место преподавателя истории в нашем областном центре, в пединституте. Бывший однокурсник помог. Все равно, как судьба вела меня завершить дядино дело. Сразу, как приехал, я начал наводить справки. В иниституте, где работал Мартов, как я уже сказал, почти ничего не сохранилось материалов об этой эспедиции — все было, как я уже говорил, конфисковано. Так, чисто административные документы — направлен в район Лесногорска для проведения археологической разведки, квитанции там всякие — и все, в общем-то. Пару раз я даже приезжал в Лесногорск, однако толком мне ничего никто рассказать о раскопках не мог, как ни крути — 80 лет прошло. Старожилов , еще довоенных, осталось мало — кто погиб, кто умер, да и были они тогда — дети. Некоторые помнили, что были какие-то раскопки, но где — уже не знали. Водили меня к одной совсем древней бабушке, та, по-видимому, что-то знала, но наотрез отказалась что-либо показывать и рассказывать.