Кисонька улыбнулся мне, убрал руку с колена, правое колено отпустила Людмила Витальевна, а какая-то высокая худая врачиха держала моего ребеночка. Одной рукой. Под грудку. Он смешно висел, опустив ручки-ножки. Большая и тяжелая голова тоже свисала. Я смотрела на малыша и улыбалась. На темные волосики, на красноватое тельце, на крохотные пальчики. Кажется, ничего красивее я в жизни не видела.
Ребеночек недовольно захныкал.
— Поплачь, поплачь мой хороший. Мама слышит тебя, — зашептала я, даже не думая, что меня могут посчитать идиоткой.
— Ну вот, хоть одна нормальная мамочка, — сказала высокая врачиха, прикрывая малыша пеленкой. — Другие обычно спрашивают, то почему он кричит, то почему молчит...
— Дубинина, а ты кого ждала: мальчика или девочку?
— Мальчика. Сына.
— А если девочка родилась, скажешь, чтобы я запихнул ее обратно и достал мальчика?
— Не скажу. Я не на базаре, чтобы обменивать товар. Что Бог дал, то и мое.
— Молодчина, Дубинина! Я тебя люблю!
Я никогда не считала себя развратной, но вот стоит у меня между ног мужик и врач по совместительству, а мне абсолютно все равно, зачем он там стоит и что видит.
— Мне нравится ход ваших мыслей, Юрий Андреевич. Поговорим об этом перед выпиской, — громко говорить не получалось, но шептала я вполне разборчиво. Себя, по крайней мере, я слышала хорошо.
Кисонька опять засмеялся.
— Вот, что значит, женщина правильно настроилась на роды. И приемы обезболивания применяла, и родила нормально, и сама после родов в нормальном состоянии...
— А кого я родила?
Бывали случаи, что по прогнозам ожидался мальчик, а рождалась девочка. УЗИ тоже не дает стопроцентной гарантии.
— Сына, как и хотела, — сказала врачиха, и положила ребеночка мне на живот. — Придерживай рукой под спинку и лежи, отдыхай. Осталось совсем немного.
— Назвать-то как решила? — спросил Кисонька.
Ему я не могла не ответить.
— Олегом. Олег Артемович.
Фамилию говорить не стала. Не будет у сыночки темкиной фамилии.
— Красиво.
Пока мы болтали, Кисонька и Людмила Витальевна копошились у меня между ног. Мне было все равно, что они там делают — я смотрела на маленького человечка. Врачиха освободила мою грудь и сунула к его губам. И он взял! Зачмокал! А еще мой сыник смотрел на меня. Смотрел очень внимательно и серьезно. И глаза у него были темные, как грозовое небо.
Минут через пять ребеночка у меня забрали. Взвесили, обмеряли, взяли кровь на анализ. А меня начали зашивать. Я и не заметила, когда меня успели разрезать, даже не почувствовала. А вот когда зашивали — тут я почувствовала! Но кричать или стонать из-за нескольких стежков, мне показалось глупым. Да и сильной боли не было, вполне терпимая. Да еще Кисонька расхваливал меня изо всех сил. Сказал, что роды я провела по высшему балу, что их надо было снимать, как образцово-показательные, что я молодчина, что мало женщин сейчас рожает так легко и спокойно.
— Ага, скажете тоже. Тут гора родила мышь, а вы хвалите. — Это я от неловкости уже хамить начала.
— Не прибедняйся, Дубинина — хороша мышь, на четыре двести. Не представляю, какая мышеловка ее может удержать. Да и тебе до горы еще кормиться и кормиться. Ты сколько килограммов за беременность набрала?
— Пятнадцать.
— Почти идеально. Наверно, до последнего месяца никто не видел, что ты беременна.
— Может, поэтому мне место в метро не уступали, — пошутила я. Но шутка получилась не очень веселая: место мне действительно уступали крайне редко.
— Вот видишь, а ты гора-гора. Побольше бы таких "гор", и нам меньше проблем было бы.
Я лежала, слушала эти комплименты и улыбалась сыночке. А он лежал и смотрел на меня. Его запеленали в больничные пеленки и положили в маленькую железную кроватку с высокими бортиками. Кроватку поставили справа, между моим столом и стеной.
Мне было радостно, удивительно и как-то непривычно, когда я трогала свой пустой живот. Кажется, он провалился до позвоночника. И вдруг мне захотелось сразу три вещи: поесть, попить и чтобы стало тепло. Во время схваток и потуг мне было жарко, тогда я ходила в одной ночнушке, а теперь меня начало ощутимо трясти. Еще немного и я застучу зубами.
Одеяло и воду мне принесли, а с едой предложили потерпеть до палаты. Я обещала потерпеть — а куда деваться?
Худая врачиха оказалась из детского отделения. Она и предложила отвезти туда моего сыночку. Чтобы я смогла ночью отдохнуть. Но я отказалась! Усталости пока не было. Наоборот. Кажется, я могла бы горы свернуть! Да и не насмотрелась я на маленького. Столько ждала и сразу отдать? Пусть остается, решила я.
— Вы первая мамочка за сегодняшний вечер, от кого я это услышала.
"Да я такая, я лучшая! И что тут поделаешь?" Хотела повторить любимые слова Мамирьяны, а потом... постеснялась. Был бы здесь один Кисонька, может, и сказала бы, а остальные... еще не так поймут, подумают, что я хвастаюсь. А мне и без хвастовства было хорошо. Всем остальным, кажется, тоже. Если ничего не путаю, то я последняя на сегодня. Вот закончат врачи возиться со мной и пойдут отдыхать.
Прибежала Зинка и разрушила всю идиллию.
— Юрий Андреевич, скорее на санпропускник! — начала кричать еще от двери.
Дышала Зинка так тяжело, будто не на лифте ехала, а бежала по лестнице с самого низу.
— Что там? И говори тише.
— Там такая жуткая авария, прямо "ой!"
Медсестра подошла ближе, но тише говорить не стала. Может, не услышала, о чем ее Кисонька просил?..
— А я-то тут при чем?
— Там молния в дерево ударила! А дерево на машину... — продолжала тараторить Зинка.
— Я не автомеханик! — Кисонька начал сердиться.
— Так в машине женщина беременная! Ее к нам занесли!
— Вот с этого и надо было начинать! Иди, скажи, что сейчас спущусь. Только быстро!
— Бегу!
И она убежала, шлепая тапочками. Скоро зашумел лифт.
— Людмила Витальевна, я сейчас осмотрю Артемову, и перевозите ее в палату. А еще... — Кисонька вздохнул. — Подготовьте шестой стол. На всякий случай.
— А может, обойдется?
— Может быть, но... на всякий случай. С моей удачей, мы вполне можем получить одиннадцатую роженицу за вечер.
— Тогда это будет рекорд.
— Мы к рекордам не стремимся, мы успехов не боимся, — запел Кисонька, подходя к Юлькиному столу. — Или как там пели в ваше время?
— Вернетесь, и я вам спою, — пообещала Людмила Витальевна.
И Кисонька поехал вниз. А Юльку вывезли из родзала. Ее ребеночка увезли еще раньше. Та самая врачиха, что из детского отделения. Я так и не узнала, как ее зовут. Когда освободился стол возле двери, я не заметила.
Людмила Витальевна заговорила с Галей о чем-то своем, медицинском, и меня, наконец-то, оставили в покое. Честно говоря, я давно об этом мечтала. Послать любопытных врачих мне казалось неудобным: и не чужие, вроде, и помогли — спасибо им, а отвечать так, как Мамирьяна, чтобы человек отстал и не обиделся, я не умею.
Сыночка лежал и смотрел с таким серьезным видом, будто делал невероятно сложную работу. И я в который раз удивилась: вот этот маленький человечек, вот это чудо пряталось во мне все девять месяцев!..
Помню, еще полгода назад мы с Темкой пошли на УЗИ, посмотреть, кто там живет во мне. Но ребеночек не захотел признаваться, мальчик он ли девочка. Врач только и сообщил, что развитие идет без патологии, и назначил новый срок осмотра. Он сказал, что к тому времени плод может повернуться.
"Плод" — смешное слово. Мы с Темкой дружно захихикали, когда услышали его. А перед уходом я спросила у врача: "Как же ребеночек поместится там, среди всех моих печенок-селезенок?"
Понимаю, что глупый вопрос, но тогда он казался мне очень важным. А врач спокойно ответил: "Найдет местечко". Наверно, ему и не такие еще вопросы задают. Темка потом сказал, что врачу столько платят, чтобы он не только смотрел, но и консультировал, и что я могла хоть целый час консультироваться, если мне надо. Тогда же Темка и на второе УЗИ пообещал со мной сходить. А через два дня Артема уже не было.
Я больше не пошла к тому дядечке-доктору. И не денег мне было жалко — нашлись бы деньги! — просто идти туда одна я не смогла. Вдруг дядечка нас запомнил, вдруг он спросит: почему сама?.. Объяснять "почему" мне не хотелось. Я пошла в бесплатную больницу, и такого там наслушалась...
Пока я делала ревизию своим воспоминаниям, врачихи куда-то подевались. Бабулечка в белом халате мыла пол. Потихоньку дошла и до меня. Отодвинула кроватку с ребеночком, пошаркала тряпкой, и поставила кроватку ближе ко мне.
— Что ж тебя здесь оставили, маленький? — заговорила, как запела.
Старенькая совсем, лицо, как печеное яблоко, а голос приятный.
— Я попросила оставить.
Бабулька подошла ко мне, поправила одеяло.
— Опросталась, девонька? С облегчением тебя.
Я не сразу поняла, к чему это она сказала. И пока я думала, чего бы такого ответить, и надо ли отвечать, бабулька вернула ведро на тележку, и укатила ее из родзала.
Что-то не видела я этой бабульки на нижнем этаже. Наверно, она качественней всех убирает, вот и назначили сюда. Хлоркой, по крайней мере, после уборки не воняло.
Я осталась наедине с сыночкой. Это было приятно. А он все не спал. Интересно, о чем думает этот человечек?
Пол еще не совсем высох, когда появился Кисонька с Людмилой Витальевной. За ними шли две врачихи. Галина и еще одна, незнакомая. А ту женщину, что попала в аварию, везли на каталке. Галина капельницу над ней держала. Пока роженицу перекладывали на разделочный стол, Кисонька ко мне подошел.
— Дубинина, ты еще не спишь?
— Не сплю.
— Вот и не спи. В палате спать будешь.
— А когда меня в палату?
— Где-то через час. Ты как себя чувствуешь?
— Хорошо. Только знобит немного. Еще миска между ногами мешает. Ее можно убрать?
— Это не миска, а кювета для сбора крови. И убирать ее пока нельзя. Сейчас я посмотрю, сколько кровушки из тебя натекло...
Кисонька отвернул одеяло, и ногам сразу стало холодно. Меня всю затрясло.
— Что кровяной колбаски захотелось?
Спрашивать пришлось сквозь зубы, чтобы не прикусить язык.
— С чего ты взяла?
— А зачем вам кровушка?
Кисонька поправил одеяло, и наклонился к моему лицу.
— Дубинина, — интимно зашептал он. — Ты иногда как скажешь... я, прям, не знаю, что ответить. Хорошо, что тебя Зина не слышала. Она девушка впечатлительная, в обморок может упасть.
— Интересно, эта "впечатлительная девушка" нашла лампочку или до сих пор ищет?
— Вот черт! Совсем забыл об этой лампочке! Ладно, увижу Зинку — спрошу.
— Вы лучше сами найдите и вкрутите. Так оно надежнее будет.
— Дубинина, я что, похож на электрика?
— Ну, как хотите. Значит, ваш родзал "номер два" будет работать только в дневное время.
— Тоже мне, Кассандра выискалась! — фыркнул Кисонька, и тут его позвали:
— Юрий Андреевич, у нас все готово!
Я только раз глянула на дальний стол, и опять стала смотреть на сыночку. А он все не спал. Лежал себе молча, хмурил бровки и смотрел. Может, с ним что-то не так?
— Юрий Андреевич! — громко, на весь родзал позвала я. Ради сыника стеснятся не стала. — А у меня ребенок не спит! Это нормально?
— Нормально, Дубинина, нормально! — Отозвался Кисонька, не оборачиваясь.
Он стоял справа от роженицы и что-то делал.
— Не спит, значит, не устал, — сказала Людмила Витальевна. — Есть новорожденные, что первые пять-семь часов не спят. А есть такие, что засыпают уже через полчаса после рождения. Роды бывают разные, дети — тоже. Не беспокойся, заснет.
Подходить ко мне она тоже не стала, прочитала свою лекцию, не сходя с рабочего места.
— Понятно, спасибо.
Будь вместо этой врачихи Сашка, он бы мне ответил намного короче. "ХЗ, сестренка, ХЗ". Если переводить на русский язык и без мата, то получилось бы: "Хто знает, сестренка, хто знает". Всех девушек Сашка делил на сестренок и подруг. "Сестренки" — это те, с кем он еще "нет", а "подруги" — с кем уже "да". Одна девчонка сказала, что Сашка — это три "П" в одном флаконе — простой, приятный и прикольный. И не красавец, и не богатый, но с ним было легко и уютно, как с плющевой игрушкой. "Подруги" его хвалили, а на "сестренок" он не обижался и их почему-то становилось все меньше на нашем курсе. Может, и я стала бы для Сашки "подругой", если бы не появился Темка. А то Мамирьяна совсем уже задолбала меня. "В наше время неприлично быть целкой в двадцать лет!" Так она говорила при каждой нашей встрече.
Если бы Кисонька был рядом, я бы рассказала ему про Сашку и про его смешное "ХЗ". Но отвлекать занятого человека...
Похоже, у той женщины все шло не так легко и просто, как у меня.
Смотреть-то я не смотрела, и подслушивать не собиралась, но не затыкать же уши, когда при мне говорят. Я старалась не слушать, но отдельные слова иногда улавливала:
— ...как она?
— ...потуга!
— ...работаем!
— ...как там?
— ...скоро!
— ...не приходит в сознание!
— ...следить за давлением!
— ...потуга!
— ...работаем!
— ...появилась головка!
— ... рассекай!
— ...тащи!
— ...зажим!
— Ну, вот и все! — выдохнул Кисонька.
Я не выдержала и опять посмотрела в ту сторону. Людмила Витальевна держала совсем маленького ребеночка. Ручки-ножки тоненькие, тельце темное, почти фиолетовое. И свисает так, будто в нем нет костей. Еще и пуповина торчит. На новорожденного котенка похож. И пищит почти так же.
— Хорошая работа, девочки! Всем спасибо.
— Это его отец пусть вам спасибо говорит, — сказала Людмила Витальевна, взвешивая малыша. — Что жену ему не разрезали. Я думала, что без кесарева не обойдется. Два сто. Маловато.
— Для недоношенного не так уж и мало — возразил Кисонька.
— А с чего вы взяли, что он недоношенный? Отец карту передал? — спросила Галина.
— А тут и без карты видно. И ты увидишь, если подойдешь ближе и посмотришь, — сообщила Людмила Витальевна, запеленывая малыша.
— А на что смотреть-то?
Отходить от роженицы акушерка не стала, только головой повертела. Даже на меня зачем-то глянула.
— У ребенка пушок на тельце, — сказал Кисонька. — И жирка подкожного наш клиент мало нагулял. Есть и еще признаки... Я тебе потом книжку дам. Посмотришь...
— А я ее пойму?
— Не поймешь — у меня спросишь. Или у кого-нибудь другого...
"...кому делать нечего", — подумалось вдруг мне. И похоже не только мне. Людмила Витальевна отвлеклась от процесса и повернулась к медсестре.
— Галочка, если лучший врач нашей больницы говорит, что ребенок недоношен, значит поверьте и не морочьте людям голову.
— А-а... тогда точно недоношенный. Бедняжка, — пожалела Галина. — И сколько не доносили? Что отец говорит?
— Отец у нас иностранец, — услышала я голос Кисоньки. Спокойный и немного усталый. — И говорит он очень плохо. Если бы я продолжал его расспрашивать, то и сейчас на санпропускнике был бы.
