Собачье счастье

-Излагай, — кивнул Джеремайя. — Очень любопытно узнать, что это за доводы, недоступные моему пониманию!..

-Хорошо. — Хозяин помолчал несколько секунд, потом сказал: — Если бы ты пожил несколько недель рядом с этим псом, ты бы лучше понял, но... Я постараюсь объяснить и так. Впрочем, это довольно просто. Я никогда не встречал существа честнее и преданнее, чем это. Вот и все.

-Даже среди людей? — приподнял бровь Джеремайя.

-Особенно среди людей, — отрезал хозяин.

-Тогда тем более не вижу причин для отказа! — воскликнул Джеремайя. — Отличный спутник, как ты говоришь, преданный и...

-Ты считаешь, я поверю в это? — Улыбка хозяина была холоднее самого льда. — Так ли уж кому-то нужны верные спутники?.. Я вижу это иначе. — Он взял бокал со стола. — Когда все наиграются вдоволь, начнутся эксперименты. Скажем, собачьи бои. Что может быть интереснее, чем стравить между собой пару таких зверей и посмотреть, чья возьмет!.. Особенно если сперва поиграть немного с их геномом. Я не хочу видеть, во что это может вылиться.

Джеремайя молчал, и я почувствовал, что мой хозяин угадал. Я слышал про собачьи бои, слышал, что собак перед боем кормят всякой гадостью, чтобы не чувствовали боли и были злее, а когда они уже не могут драться, убивают их или просто выгоняют на улицу. Не хотел бы я быть бойцовым псом!..

-Как-нибудь посмотри ему в глаза, — сказал хозяин после долгого молчания. — Если он тебе позволит, конечно. Может быть, тогда ты поймешь, почему я не хочу, чтобы такие же глаза смотрели на кого-то со страхом и ненавистью... или злобой.

-Мне не нравятся твои слова, Бернгарт, — ответил Джеремайя, и в голосе его я почувствовал сдерживаемую злость. — Ты проявляешь чрезмерную эмоциональную привязанность к этому животному. Тебе рассказать, чем обычно заканчивается подобное? Мой долг, как твоего друга...

-Позаботься лучше о себе, — обрезал хозяин. — Я не изменю своего решения.

-Приказа ты тоже ослушаешься? — холодно ответил Джеремайя, поднимаясь на ноги.

Хозяин промолчал, а Джеремайя потянулся за своим плащом, небрежно брошенным на спинку кресла. Я положил морду на лапы и принял самый невинный вид, стараясь спрятать ухмылку...

Когда Джеремайя увидел, во что превратилась его роскошная одежда (а я видел, как он выпендривается, еще там, в том большом зале, где продавали малявочек), он просто остолбенел. Вся нижняя часть — та, до которой я смог дотянуться, — превратилась в аккуратные лохмотья. Я — мастер по художественной погрызке вещей, дед Васька всегда так говорил. Моим еще щенячьим тогда зубам уступил даже толстый и жесткий, как кирпич, синтетический ковер у нас в квартире, что уж говорить о тонкой, хоть и прочной материи!

Джеремайя сделался сперва пунцовым, потом снова бледным, швырнул плащ на пол и пулей вылетел из комнаты. Я встал, победно гавкнул ему вслед и исподтишка посмотрел на хозяина: не слишком ли он на меня злится? Но он не злился, он даже улыбался, только улыбка его была совсем не веселой.

-Поди ко мне, — сказал он неожиданно, и я подошел поближе, сел и выжидательно уставился ему в лицо. Раньше хозяин со мной никогда не разговаривал, не то что дед Васька...

Хозяин молчал. Тогда я положил морду ему на колени и снова уставился вверх. Вот тогда хозяин меня удивил — когда неожиданно наклонился совсем низко, почти прижавшись лбом к моему лбу, и обхватил меня за шею. С дедом Васькой мы часто обнимались, но с новым хозяином — никогда, он не признавал таких фамильярностей.

-Он прав, Пес, — сказал хозяин тихо. Я уж упоминал, он не стал придумывать мне нового имени, а мне было все равно, как он меня называет. В конце концов, если я единственный пес в этом городе, почему бы мне не зваться Псом с большой буквы?.. — Ослушаться приказа я не смогу. Если мне прикажут выдать тебя, я должен буду это сделать. — Он помолчал. Я не шевелился — мне почему-то было ужасно приятно сидеть вот так близко к нему, чуять его почти неуловимый запах... А еще длинные хозяйские волосы рассыпались, так что мы с ним оказались как будто в маленьком шатре, сквозь который слегка просвечивали неяркие лампы... — Одно хорошо, Пес... — Я почувствовал, что хозяин улыбается этой своей новой печальной улыбкой. — Если такой приказ выйдет, мне наверняка дадут знать заранее. Тот же Джеремайя и предупредит, чтобы я успел одуматься, отдать тебя добровольно и не портить себе репутацию. А значит, я успею сделать то, что должен. — Хозяин снова замолчал, потом добавил: — Если я узнаю о выходе этого приказа, я убью тебя, Пес. И уничтожу твое тело. Нет причины — нет и следствия. — Мне показалось, что он снова улыбается. — Судебного в том числе... Думаю, ты простишь меня, Пес...

Я не очень хорошо понял, о чем говорит хозяин. Я понимал, что отдавать он меня не хочет, и это было правильно — хороший хозяин не отдаст свою собаку просто так! А что до прочего... Дед Васька частенько грозился убить меня, если я еще раз изгрызу его тапки или стяну со стола колбасу, но вот что имел в виду новый хозяин?.. И за что я должен его простить? Он еще ни разу меня ничем не обидел... Какие странные все-таки эти люди!

Я чувствовал, что хозяину отчего-то очень грустно, но не понимал, почему. Из-за этого Джеремайи?.. Из-за того, что тот обиделся за разорванный плащ и ушел, хлопнув дверью? Он считает меня виноватым? Да нет вроде... Тогда в чем дело?

Я тихонько заскулил и присунулся поближе к хозяину, уткнувшись носом в его щеку. Он вздрогнул, но не отпрянул, как раньше, и не оттолкнул меня, а даже позволил осторожно лизнуть себя в щеку. Попал я, правда, в ухо, но это мелочи. Главное, что на меня хозяин не сердился, а что еще нужно собаке?..

Вот, наверно, с того самого вечера я и понял, что полюбил своего нового хозяина. Нет, уже не нового — просто хозяина. С ним было совсем не так, как с дедом Васькой. Того я, пожалуй, не любил, хотя он меня вырастил. Мы с дедом Васькой отлично друг друга понимали и даже уважали, и иногда позволяли себе всякие телячьи нежности. Обычно, когда дед Васька бывал в подпитии, и на него нападала любовь ко всем вокруг, или же когда он хотел продемонстрировать приятелям, как мы живем с ним душа в душу.

А с этим хозяином все было не так. Он никогда не сюсюкал со мной, не называл всякими ласковыми дурацкими именами и не совал в пасть вкусные вещи со своего стола. Он всегда был очень сдержан, и мне по-прежнему непросто было уловить его настоящие чувства. Но почему тогда я весь день места себе не находил, отвлекаясь только разве поиграть с малявочками, чтобы не скучали, и бросался к дверям, едва заслышав вдалеке знакомый гул хозяйской машины? Мне даже не надо было, чтобы он меня так уж часто гладил, лишь бы позволял лежать у своих ног и молча смотреть на него! Только бы не прогонял! А если уж он соглашался поиграть со мной в мяч, восторгу моему и вовсе не было предела!..

Знакомый старый пес, с которым я познакомился, когда бродяжничал в родном городе, учил меня жизни. "Нельзя слишком привязываться к людям, — говорил он. — Конечно, кому-то везет, их любят, холят и лелеют до самой смерти, а потом еще горько оплакивают. Но чаще всего нас выкидывают на улицу, как только мы из смешных щенков становимся большими прожорливыми псами. Или отдают другим хозяевам, а те сажают нас на цепь во дворе..." Старик знал, о чем говорит, за свою жизнь он сменил несколько хозяев. И на улицу его щенком выгоняли, и подбирали, и отдавали другим хозяевам, и на цепи он сидел, когда его приставили охранять двор... а потом снова выгнали, когда он постарел. В конце концов, ему немного повезло, его подобрала старушка, которой он чем-то глянулся. Он был ей благодарен — но и только. "Нельзя любить людей, — говорил он, — они слишком быстро к этому привыкают и отлично умеют пользоваться этой нашей любовью. Лучше держаться на расстоянии: пусть прослывешь гордецом и зазнайкой, но жить будет легче..." Так он и делал.

А вот Мотька, Матильда то есть, не умела так, и продолжала любить свою хозяйку, даже когда та выкинула ее на улицу. Она все надеялась, что за ней вернутся: ведь она была породистой, она родила столько щенков, которых хозяйка потом дорого продавала... Бедная Мотька не понимала: то, что она огрызнулась на ребенка, было только предлогом, а на самом деле она просто стала не нужна — на выставках уже не занимает первых мест, и щенков ей больше не принести... Я не стал ее разочаровывать. Она верила, и ей жилось легче. Она, пожалуй, только на одной этой вере и продержалась на улице столько времени...

Легко учить других! Я тоже старался быть независимым и не любить людей. Дружить с ними — не более того. У меня получалось — до тех пор, пока я не попал к этому хозяину. Теперь я лучше понимал Мотьку: если бы хозяин теперь выгнал меня, я бы стал жить под дверью его дома, только чтобы хоть изредка видеть его издали! Я не находил себе места, когда он по несколько дней не возвращался домой, и сдерживался изо всех сил, чтобы не радоваться слишком бурно — хозяин был скуп на проявления чувств, а я не хотел делать ему неприятно... Я не знаю, как передать все то, что я чувствовал к нему, я всего лишь пес. Иногда мне казалось, что во всем мире ничто больше не имеет значения, что в нем вообще больше ничего и никого нет — только мой хозяин. Я так хотел, чтобы он знал, как я люблю его!.. И как мне больно, когда он иногда возвращается домой таким усталым, что у него нет даже сил поиграть со мной. Не от того больно, что я не могу прожить без игры, нет, оттого, что плохо ему!.. Я, как мог, старался поднять хозяину настроение, и так радовался, когда видел, что из глаз его уходит тревога, блекнет усталость на лице, и что он снова улыбается...

Мне было позволено спать в ногах его постели. Мне было позволено забираться рядом с ним на диван, когда он сидел с книгой, и класть голову ему на колени. Иногда он сам выходил со мной во двор...

Это было самое замечательное время во всей моей жизни...

Я не знаю, сколько прошло времени, в моем родном городе я еще худо-бедно разбирался во временах года: весной было тепло и сыро, зимой — холодно и снежно, осенью холодно и слякотно, а с деревьев падали листья, летом — просто жарко. А здесь почти все время было одинаково, только по ночам намного холоднее, чем днем. А в общем, какое мне дело, сколько прошло времени?..

Тот "приказ", которого так опасался мой хозяин, все не появлялся, и хозяин, кажется, успокоился. Джеремайя в нашем доме больше не появлялся, чему я был очень рад. Хотя я бы с удовольствием еще раз обжевал его плащ...

А новых друзей хозяин не завел. Те, что приезжали сразу помногу, как я понял, за друзей не считались. А еще я очень удивлялся, что к хозяину никогда не приходят женщины. Даже дед Васька, хоть и был старым по человеческим меркам, и то частенько приводил к нам в гости теток, всякий раз новых. А мой хозяин казался совсем молодым, а ничего такого себе не позволял. Хотя, может, ему это не особенно интересно? Я вот тоже не большой любитель. Подраться и поесть как следует — вот и все мои кобелиные признаки, как говорил дед Васька. Он еще шутил, что если с одной стороны от меня поставить течную сучку, а с другой — миску с моей любимой колбасой, то я, скорее всего, выберу колбасу. Бегать со всей толпой женихов за какой-то глупой сучкой, которая к тому же огрызается, а потом еще выбирает самого неприглядного кобеля из всей свиты — вот уж увольте!.. Так что мы с хозяином были очень даже похожи...

Иногда хозяин брал меня с собой то в тот большой зал — мы покупали новых малявочек, то в гости к другим таким же слабопахнущим людям (я так понял, они приглашали друг друга по очереди). Я старался вести себя достойно — раз уж мне оказали доверие и больше не надевали на меня поводок! — и не позорить его. Кажется, мне удавалось, хотя тоскливо в этих самых гостях было невероятно...

Так было и в тот раз. Мы скучно побродили по залу, никого на этот раз не купили, и остановились поговорить с большой группой людей. Были там и слабопахнущие, и обычные люди. Говорили много и довольно весело, и все за что-то хвалили моего хозяина, а тот с довольным видом принимал поздравления. Я слышал, Аки говорил, что хозяин делал что-то очень важное у себя на работе — вот почему он возвращался таким усталым, — у него все получилось, и за это его повысили в должности. Мне показалось, что хоть его все и поздравляют, но заодно и очень завидуют. Некоторые по-хорошему, а другие — не слишком. Думаю, и сам хозяин это понимал, а потому старался не слишком распространяться на тему своей работы и быстро переводил разговор на что-нибудь другое.

Я стоял рядом с ним и вполуха слушал, о чем там говорят, когда вдруг учуял запах, который успел уже почти забыть. Это был запах злобы и страха одновременно, а заодно какого-то ненормального азарта... много чего там еще было намешано! И исходил этот запах от человека, который стоял чуть в стороне и тоже внимательно слушал, о чем говорит мой хозяин с остальными. А потом он вдруг сунул руку в карман и вытащил наружу какую-то небольшую черную штуковину. Поднял руку и направил черную штуковину на моего хозяина... Заняло все это несколько секунд, не больше...

Когда-то, когда я был совсем еще лопоухим щенком, а дед Васька уважительно звался Васильичем, он таскал меня на собачью площадку. Я, правда, ленился и не слушался дрессировщика, не кусался, а играл с набитым ватой рукавом, но кое-что, оказывается, все же запомнил... Этот человек угрожал моему хозяину — вот все, что я успел осознать! А хозяин стоит к нему спиной, а все остальные так увлечены беседой, что не смотрят по сторонам, ничего не замечают!..

И тогда я сделал то, чего когда-то безуспешно добивался от меня дрессировщик на площадке: одним прыжком перемахнул расстояние, отделявшее меня от того человека с черной штуковиной, еще в прыжке вцепился зубами в его руку и, обрушившись на него всей тяжестью, повалил наземь...

Все это происходило почему-то очень медленно, как будто не взаправду. Только когда мы с этим человеком покатились по полу, а он заорал от боли, время пошло так, как ему положено. Я увидел, как человек пытается перехватить свою штуковину другой рукой, и крепче сжал зубы, не обращая внимания на его пинки. Черную штуку он выронил и перестал дубасить меня второй рукой, и я уж думал, что победил, но тут что-то горячее воткнулось мне в грудь, и я с удивлением понял, что зубы мои разжались сами собой...

Я упал на бок, видя все, как в тумане. Я видел, как окровавленного человека скрутили люди в форме, как вокруг столпилось множество народа, вот только никак не мог увидеть своего хозяина... А мне обязательно надо было увидеть его! Я должен был знать, правильно ли я поступил, не сердится ли он на меня... Это было так важно для меня...

И я наконец увидел его совсем рядом, хотел было вильнуть хвостом, но почему-то ничего не вышло, я никак не мог пошевелиться, даже просто приподнять голову...

Хозяин опустился рядом со мной на колени, и я взглядом спросил: "Хозяин, я все сделал правильно?.. Ведь правда? Ты не сердишься на меня?.." Нет, он не сердился, я сразу это понял. Только почему у тебя такие глаза, хозяин?.. Ты никогда раньше так не смотрел на меня! Может быть, я все-таки чем-то провинился перед тобой?.. Нет?