Тень императора. Глава 2

— Как отвечать станем, мама? — совсем тихо спросил мальчик.

— Пойдём со мной, сынок, — сказала она, сдёрнув с рук грубоватые офицерские перчатки. — Знаю, у тебя сегодня урок словесности. Но сейчас тебе придётся поучиться нелёгкой дипломатии. Такой оказии нам ещё не скоро предоставят... я надеюсь.

Она шагала по лестнице и коридорам Зимнего дворца, и впереди неё неслась тишина. Смолкали голоса и шепотки. Повинуясь некоему шестому чувству, придворные и слуги старались убраться с пути альвийки в драгунском мундире и её сына.

Тишину нарушали шаги. Притом, только шаги мальчика. Как альвийка умудрялась ходить бесшумно в тяжёлых драгунских сапогах — неведомо.

Волочь за ноги, слава богу, никого не пришлось: Остерман был слишком умён, чтобы доводить до таких крайностей, и достаточно хорошо изучил императрицу, чтобы понимать, когда она говорит фигурально, а когда и впрямь сделает то, что сказала. О хворях, как политических, так и натуральных, пришлось на время позабыть. Ковыляя на подагрических ногах, Андрей Иванович умудрился явиться в приёмную государыни почти одновременно с вице-канцлером Кузнецовым, который был здоров, как ломовая лошадь, да и жил поблизости, на Миллионной. И по виду её величества, не соизволившей сменить мундир на привычное вдовье платье, догадывался, что разговор предстоит нешуточный... Раннэиль испытала мгновение злорадства, наблюдая, как его светлость канцлер империи перебирает в уме свои делишки, гадая, за что сейчас его будут растирать по паркету, и потеет под париком. Но дело важнее.

— Господа, — сказала она — почти спокойно, только чуть сузив глаза. — Прошу вас пройти в кабинет. Разговор будет приватный.

Это не понравилось обоим царедворцам, правда, по разной причине. Помнилось, что в былые времена именно на приватных беседах можно было получить кулаком в ухо от Петра Алексеевича. И вразумление, и чести урону нет, ибо не прилюдно. Императрица Анна дама воспитанная, в ухо бить не будет. Но легче от этого почему-то не становится. Тем более, что здесь же присутствовал мальчик-император, имевший весьма хмурый вид. Ещё один нехороший признак... Но если Остерман пытался угадать, чем он лично провинился перед их величествами, то Кузнецов наверняка раздумывал над тем, что же именно произошло. Его Раннэиль мучить догадками не собиралась, не за что.

— Плохие новости из Дании, — произнесла она вполголоса, зная, что оба слушают её очень внимательно. — Во-первых, наши корабли, что шли в Сантандер, были арестованы... Нет, назову вещи своими именами — злодейски захвачены английскими военными судами, вместе с командами и всем грузом. Конвой тех купеческих судов был смешанным, помимо наших кораблей там обретались и датчане, коих постигла та же участь. Во-вторых, английский посол чуть не ежедневно бывает на приёме у короля Фредерика, и о чём они там говорят, наш посланник ныне старается вызнать. Зная князя Келадина, рискну предположить, что недели через две мы получим от него ещё одно письмо. Но и без того понятно, что нам следует ожидать приезда в Петербург какого-нибудь англичанина с письмами, о содержании которых я уже догадываюсь... Что скажете, господа? Андрей Иванович, не прячьте глаза. Мне ваши дела с австрийцами сейчас неинтересны. Иное решать надлежит, и немедля.

— Так ведь, матушка государыня, в политике отдельных друг от дружки дел не бывает, — развёл руками прожжённый хитрец. — Одно всегда тем или иным концом увязано с другим. Мыслю я, желают англичане, чтобы мы, турок оставив, купно с ними на французов пошли.

— Полагаю, вы правы, Андрей Иванович, — от императрицы словно ледяным ветерком потянуло. — Но с нашими планами сие никак не согласуется.

— В таком случае мы рискуем потерять союз с Данией. Ведь именно о том, скорее всего, идёт речь между посланником лондонским и королём датским.

— Наш посланник тоже не сидит сложа руки. Повторяю, участвовать в аккорде, что сейчас такими вот разбойными методами сколачивают англичане, Россия не должна. Никаких уговоров, Андрей Иванович. Ни я, ни государь, сын мой, таковой аккорд не ратифицируем.

— Тогда англичане испакостят нам всю морскую торговлю, — криво, одним уголком рта, усмехнулся Кузнецов. — А ответить пока нечем.

— На море — согласна, пока нечем, — кивнула альвийка. — Но давайте рассуждать здраво. Только ли аккорд против Франции нужен англичанам? Ведь, чтобы подписать самую завалящую бумажку, нужны полноценные дипломатические отношения. А англичане никогда не устанавливают оных, не вытребовав преференций своим купцам и товарам. Давить будут везде, где могут — и на море, и в Берлине, и в Стокгольме, и в Копенгагене. Если пошли на неприкрытый разбой, значит, им что-то очень сильно от нас надобно... Вы подумайте, Андрей Иванович, чего они могли бы желать так страстно. И мы с Петрушей подумаем. И Никита Степанович подумает. Вдруг что-то дельное и надумаем, на четыре головы. Покуда ступайте, господин канцлер, и подготовьте меморандум ...на сей счёт. А вы, Никита Степанович, задержитесь на минуту-другую. У меня к вам будет поручение.

— Отчего, матушка, вы Остерману всего не откроете, я догадываюсь, — сказал Кузнецов, едва за помянутым закрылась дверь кабинета. — Тут же разгласит все секреты перед Веной. Но, простите, я не совсем понимаю, почему именно ему вы поручили вести дипломатическую работу на этом направлении?

— Никита Степанович, — едва заметно улыбнулась Раннэиль, и куда только подевался весь холод. — Слыхала я от поморов, будто за Грумантом ледяные горы в море плавают. Также слыхала, будто над водою только самая малость той горы, а всё прочее скрыто от глаз. Так и Остерману поручено видимое. Невидимым же нам придётся заняться... Как думаете, Надир персидский держит зло на англичан? Они ему оружие обещали, и не привезли. Нашим обходится. А мы ему, сами знаете, продаём так, чтоб и воевать мог, и не слишком жирно было.

— У Надира достаточно врагов, чтобы он мог опасаться за свою жизнь, матушка, — с готовностью ответил вице-канцлер. — А не станет Надира, снова обратятся персы к Тахмаспу и его сыну, и снова там начнётся междоусобица. Надира-то хоть боятся. Сын его, Риза-Кули хан, тоже страх наводит. Умён и жесток, как отец. Покуда они не на престоле, положение их шатко. Боюсь, придётся намекнуть Надиру, что желали бы видеть его шахиншахом.

— Тогда ни Тахмаспу, ни сыну его, Аббасу, не жить, — ровным голосом проговорила императрица. Ей, многие сотни лет посвятившей тайной политике, даже в голову не пришло пожалеть пьяницу-шаха и его малолетнего сына: в отношениях альвийских Домов случались коллизии и покруче. — И есть большие сомнения, что шах Надир будет так же к нам расположен, как Надир-полководец. Но единственное, что нам от него требуется — твёрдая власть в Персии и победоносная война с турками. Это он обеспечит. Плохо иное: то же самое нужно и англичанам, сами знаете, зачем. Брат писал мне, будто в окружении Надира с полгода тому видели какого-то англичанина. То ли путешественника, то ли соглядатая — не суть важно.

— Без невозбранного пути через Россию что им Персия? — улыбнулся Кузнецов.

— Именно. И потому мне очень не нравится этот... запамятовала французское слово... А, да: шантаж. Если англичане отбросили дипломатию и принялись за откровенный разбой, значит, им позарез нужен не только аккорд с нами, но и пути через Россию и Персию. Притом, чем скорее, тем лучше. А ведь войны Франции они пока не объявляли.

— Ну, матушка, отобрать у французов их индийские владения можно и без всякого объявления войны. Командуют тамошними гарнизонами такие бездари, что плакать хочется.

— Бездари или гении, нам-то что от того? Никита Степанович, вы ведь понимаете, перед каким выбором я стою. Либо пойти у англичан на поводу, и, в конце концов, остаться дурой, либо, сцепив зубы, терпеть их пинки и плевки, но делать то, что должно. Угадайте, что я выберу.

— У меня не было ни малейших сомнений в вашем выборе, матушка государыня.

— В таком случае, я полагаю, у вас нет никаких сомнений в том, что надлежит делать тайной службе.

Едва он покинул кабинет, как мать с сыном обменялись многозначительными взглядами.

— Есть дела явные, а есть тайные, — проговорил Петруша, поправляя перевязь с маленькой, но настоящей шпагой — батюшкиным подарком. — О том я давно знаю. А каков урок от сей беседы, пока не понял.

— Урок простой, сынок, — Раннэиль с грустной улыбкой погладила сына по лохматой голове. — Нельзя заключать союз, если он пойдёт тебе же во вред. Англичане, кстати, этого принципа придерживаются неукоснительно.

— Ага, только другим не желают позволить. А в свои союзы силком тащат.

— Словом, показывают миру, как не следует вести политику. В таких делах не пряник за спиной надобно прятать, а кнут. Они же поступают ровно наоборот: кнут всем кажут, а от пряника один запах. И рано или поздно нарвутся на неприятности. Что мы им и продемонстрируем, если бог даст, и Никита Степанович справится. Но, сынок, дело это нескорое. Тут надобно уметь ждать.

И мать, и сын не стали развивать тему. Мальчик, кажется, усвоил урок, а для Раннэиль многое и без того было понятно.

— Пойдём, мама, — сказал Петруша, взяв мать за руку. — Там, небось, Павлушка без нас заскучал.

Раннэиль представила себе ужин в семейном кругу, и улыбнулась. Она с детьми, нянька Татьяна Родионовна Шувалова, нянькины дети — сын Ваня и младшие дочки — с которыми Петруша и Павлуша дружили. Верная Лиассэ. И всё, больше никого не требуется. Семья неполная, но тут уж приходится смириться. Зато дружная.

Как говорил ей Пётр Алексеевич, ежели в собственном доме ладно, так и иные дела спорятся. В её семействе всё пока ладно.

— После ужина ещё пару бумаг надо составить, — сказала она вслух. — Касаемо будущей поездки светлейшего на юг. И к Павлушке с Машенькой сейчас пойдём. Только задержимся здесь минут на десять.

— Зачем?

— Миниху приказ напишу: не медля часу наступать на Бендеры.

— Это вместо ответа англичанам, мама?

— Это и есть ответ англичанам, сынок. Ну, с богом...

В горах дороги узкие и извилистые, и это нисколько не зависит от высоты самих гор. Неважно, теснятся ли вокруг заснеженные вершины, или же дорога старательно огибает кругловерхие, поросшие кустарником, холмы-переростки. Так или иначе приходится изрядно попетлять, пока доберёшься до цели, и при этом глядеть в оба. Ведь стоило начаться "странной войне", как невесть из каких дыр повылезали любители удить рыбку в мутной воде. Торговля сделалась, мягко говоря, рискованным занятием, иной раз нападали даже на большие, охраняемые обозы. Приходилось отвлекать силы на охрану дорог, и князь Таннарил этому вовсе не был рад.

Впрочем, по ту сторону границы дела обстояли не лучше. Абрекам было совершенно безразлично, кого грабить, хоть ширванских торговцев, хоть фуражные команды турецкой армии. Но если на землях, подвластных султану, им приходилось иметь дело в худшем случае с янычарами — то есть с такими же людьми, только обученными и вооружёнными — то альвов, оставивших о себе мрачные воспоминания, небезосновательно побаивались. Другое дело, что мало их, остроухих. На все обозы не хватит.

Сложилась неприятная ситуация, когда обе армии были вынуждены распылять силы на охрану коммуникаций, а не на активные боевые действия друг против друга. Война, начинавшаяся вполне обыкновенно, после нескольких крупных стычек сделалась позиционной. Турки, наткнувшись на упорное сопротивление и страдавшие от перебоев снабжения, откатились обратно за перевалы. А русские и местное шиитское ополчение матерно ругали своё начальство, что не сообразило устроить склады и магазины поближе к границе, хотя бы в укреплённых городках у дорог. Словом, было весело. И нельзя сказать, что солдаты были не правы. Князь Таннарил чувствовал за собой вину: и впрямь, сам не раз писал в Петербург о неизбежности войны с османами, а сделал для подготовки к оной так мало... Нечего кивать на астраханские власти, сам хорош. Но и сейчас, в этом дурацком положении, в каком оказались обе противоборствующие стороны, альв находил положительные моменты. Вглубь Ширвана турки так и не прошли. Это раз. Оставшиеся без обещанной добычи башибузуки — "дурные головы", сброд, презираемый даже османами — передрались как между собой, так и с турецкими солдатами. С дисциплиной у противника всегда были проблемы. Это два. Наконец, до альвийского князя стали доходить слухи, будто султан, увязший на Кавказе, словно в луже вязкой смолы, готов отозвать часть войск ради помощи своей армии в Персии. Там-то положение осман было куда хуже, крепко им досталось от Надира. Сведения ещё не были проверены, и потому князь Михаил Петрович не торопился заводить третий пункт в своём списке. Но если они подтвердятся, то этой "странной войне" быстро придёт конец.

Если к тому времени симпатики Османской империи — не будем тыкать пальцем, они и так всем известны — не втянут Россию в ещё одну войну, на сей раз в Европе. В особенности, в такую, где одним корпусом генерала де Ласси не ограничишься. А время поджимало. Поляки наконец-то соизволили выбрать королём саксонца, Пруссия только что заключила военно-политический договор с Россией, к тому же, пусть неохотно, склонялась и Швеция. Старательно лелеемый Версалем "восточный барьер", долженствующий отделить "варваров" от Европы, рушился на глазах. А это означало, что действовать Франция будет решительно и бездумно. Впрочем, как и всегда со времён Луи Четырнадцатого. Князь Таннарил не исключал даже возможного дворцового переворота в Стамбуле: ставший осмотрительным, пожилой и бездетный Махмуд сделался препятствием на пути продвижения интересов Франции. А у него есть амбициозные племянники, молодые, горячие и совершенно ничего не смыслящие в политике. Одним словом, идеальные кандидаты в султаны. Что же до Европы, то оставалось желать доброго здравия и долгих лет жизни королю Фридриху-Вильгельму. Этот хоть и слыл солдафоном в короне, но пределы своих сил знал точно, и прекрасно понимал, с кем не следует ссориться. Зато его наследник чувства меры лишён совершенно, что никак не сочеталось с его незаурядным умом. Не дай бог что-то случится с королём, и Пруссия окажется в руках этого молодого человека. В этом случае князь пророчил новую войну. Тоже странную, но на свой манер: войну Пруссии против всех.

То-то сестра в последнее время бросает все силы тайной службы на западное направление. Востоку и югу в этом смысле остаётся уповать на свои силы. Истоки всех событий, происходящих сейчас в России и вокруг неё, находятся по обоим берегам Ла-Манша, туда и обращён взгляд императрицы-регентши. Что ж, долг брата помочь ей, хотя бы тем, чтобы Раннэиль не отвлекалась на иные дела.

В какой-то восточной стране, кажется, в Китае, жил мудрец, произнесший воистину бессмертные слова: мол, лучшая война — та, которая не началась. Сестра сейчас ведёт именно такую войну. А он... Кажется, это его судьба — быть опорой своего Дома, будь то Дом Таннарил, или страна, ставшая альвам второй родиной.

Ладно, пора возвращаться к делам насущным. То бишь, к обозам с провизией и оружием для пограничных крепостей. Какой бы странной ни была эта кавказская война, а снабжать гарнизоны — первейшее дело. Хлеб и порох — пожалуй, главные товары любой войны.