Заклёпки и бабочки

— Десятник Дюш, приписан к флоту. Следую в расположение своего десятка.

"Флотский, вот оно что! А я-то гадал, что означает тёмно-синий цвет на вороте. У нас-то тут всё больше зелёные стрелков мелькают и красные пушкарей, да иной раз розмысл паровиков чёрным воротом щегольнёт".

— Приписан, значит. К флоту. Ну-ну. А могу я поинтересоваться, что делает доблестный флот среди наших бескрайних полей, где из всех водоёмов одна единственная речка, которую курица вброд перейдет, не замочив брюха?

— Поинтересоваться? Не знаю, не знаю... покажете сначала ваш служебный знак.

Разговор пошел совсем не так, как ожидал Дубич. Мальчишка не дерзил, но и испуганным почему-то не выглядел. И эта просьба — показать знак... да, вполне законная, но довольно неожиданная для самозванца. Внутренне ожидая подвоха, Дубич показал служебный жетон с цифрой четыре в обрамлении венка из дубовых листьев. Глянув мельком на бронзовый кругляш, мальчишка вынул из кармана свой. Причём, не армейский прямоугольник и не овал вольноопределяющегося, а почти такой же диск Тайной канцелярии. В первое мгновение Дубич испытал облегчение оттого, что ситуация прояснилась. Теперь стало понятным спокойствие мальчугана и его невозмутимость. Что ему волноваться, когда он сам из той же конторы? И оговорка "приписан" тоже стала легко объяснима — тайная стража частенько прикрепляла своих агентов к подразделениям, выполняющим особо важные задания.

Два качающихся на цепочках знака различались лишь выбитыми на них числами — у мальчишки была двойка. Вот тут Дубича проняло аж до пяток! Подобного допуска к державным секретам не имел даже его начальник, полусотник Зим, который с его тройкой ранее казался Дубичу всемогущим. А мальчишка... тот, показав жетон, просто промолчал. Не стал дальше куражиться и забивать последний гвоздь в гроб самолюбия "тихушника". И это молчание сказало младшему десятнику больше всяких слов: в силу своего положения, пацан просто не счёл его, Дубича, кем-то значимым. Так, некий камушек на пути, который перешагнул и забыл. Не больше.

От продолжения разговора их отвлекло негромкое частое пыхтение, словно где-то недалеко на всех парах летел поезд. Дубич оглянулся на звук и увидел, как к зданию вокзала подкатил щегольской паровик. Не тяжелый грузовоз с кузовом, не угловатый пушкарский тягач, а изящный двухместный экипаж на тонких спицованных колёсах. "Да такой не каждому тысячнику подадут! Разве что столичному гостю из царского ближнего круга". А возница лихо остановил паровик возле вокзального крыльца, спрыгнул наземь и, вытянувшись в струнку, доложился:

— Экипаж подан, господин десятник, можно ехать! — и тут же сменил тон на менее официальный. — Извини за опоздание, Дюш Галыч, но уголь последнюю седмицу подают совсем дрянной. Не даёт жару, как ни шуруй в топке.

"О как... К пацану по батюшке? Видимо, не прост мальчишка, ой как не прост!" — мелькнула мысль в голове Дубича. Уверовав в собственные домыслы о высоком положении юнца, служащий Тайной канцелярии не обратил внимания на нотки ехидства в голосе возницы. А юнец привычным движением забросил саквояж в паровик, влез сам на свободное сиденье и махнул рукой. Мол, трогай.

Первую сотню саженей проехали молча, а потом у возницы любопытство взяло верх.

— Галыч, признавайся, что ты такого наговорил тихушнику, что он тебя провожал чуть ли не с ладонью у козырька?

— Ничего.

— Да ладно, так я тебе и поверил! Этого типа вся округа знает, он тут уже многим кровь свернул. Так что выкладывай как на духу, что ты ему сказал?

— Не сказал, а показал. Вот это. — Дюш вынул из кармана знак Тайной канцелярии.

— Ого! Где взял?

— Ивича помнишь? Вот он мне его и дал. Мол, возьми на всякий случай. Дескать, на большие чины эта побрякушка особо не подействует, зато от мелочи отбрехаться будет в самый раз.

— А у него она откуда взялась?

— Тю на тебя! Ивич уж которую весну при главном управлении Тайной канцелярии числится. Чин, конечно, у него там небольшой, какой-то девятый письмоводитель, но всё-таки.

— Да, хорошо иметь такие знакомства... А ты этого Ивича давно знаешь?

— Давно, ещё с ремесленной школы...

"Эх, ремеслуха..." — Дюш откинулся на спинку сиденья — "О, весёлый Коляда, как же давно это было!"

Мелкий, даже по сравнению со своими сверстниками, мальчонка стоял на каменном крыльце и терпеливо ждал отца, уж минут десять как скрывшегося за высоченными, в два человеческих роста, дверьми.

Любопытство и робость, надежда и опаска, предвкушение нового и нежелание расставаться с привычным — эти чувства сейчас бурлили в мальчишеской душе, попеременно беря верх в отчаянном споре противоречий. Как его здесь встретят? С добром или с худом? С улыбкой или с оскалом? Будет ли обучение здесь захватывающим, как сулил мехус Бастр? А вдруг оно окажется таким же скучным, как обучение грамоте у Крива? Мальчишка даже передёрнул плечами, когда вспомнил бесконечные палочки, крючки и кружочки, которые его заставлял выводить сельский грамотей. И всё придирался, что палочки не ровные и кружки с изъянами. От нечего делать малец принялся по слогам читать надпись на чугунной доске, укреплённой слева от дверей. Постепенно угловатые буквицы сложились в слова: "Великокняжьим попечением Школа Наук и Ремёсел во граде Солнечном".

"Как это, наук и ремёсел?" — опешил мальчишка. Перечитал надпись ещё раз и внезапно почувствовал себя обманутым — "А как же паровики?! Я же не гончаром стать хочу, или там плотником каким-нибудь, а мехусом! Что же это, выходит, дядька Бастр мне солгал?" Обида встала комом в горле, а к глазам сами собой подступили слёзы.

— Эй, парень! — послышалось со стороны соседнего здания.

Хлюпая носом, мальчишка оглянулся, но никаких парней на пустынном дворе не увидел.

— Да не верти головой, оторвётся не ровен час. Я к тебе обращаюсь. — Из полуподвальной двери на мальца глядел крупный седой мужчина, вытирающий о тряпицу перемазанные в смазке ладони. — Сюда поди, поможешь малость.

Глянув на плотно закрытые двери, возле которых ему было велено дожидаться отца, мальчонка вздохнул и обречённо поплёлся к здоровяку.

— Тебя как величать? — спросил тот.

— Дюш. — с трудом удержался от всхлипа мальчик.

— А батюшку как кличут?

— Гал.

— Ты по какой весне?

— По десятой уж.

— Такой большой, а глаза на мокром месте. Иль обидел кто?

— Там у дверей написано "школа ремесла и науки", а я на мехуса выучиться хочу! — прорвалась обида наружу.

— О, как? А ведомо ли тебе, Дюш Галыч, что без изучения наук мехусом стать никак невозможно? Чего примолк? Эй, Дюш, да ты вообще меня слышишь или нет?

Но мальчишке уже было не до разговоров — спустившись за дядечкой в полуподвал, он замер на пороге, не решаясь сделать следующий шаг. В центре небольшой залы на литом чугунном основании возвышалась настоящая паровая машина! Огромное, больше его роста, маховое колесо, лоснящиеся от смазки шатуны и рычаги, переплетенье обмотанных асбестовым шнуром и совершенно голых труб, краны и краники из потемневшей от жара бронзы — у Дюша от восторга даже дыхание перехватило. Ещё бы, ведь он неожиданно оказался в самом настоящем механическом царстве! Казалось, все его заветные мечты в одно мгновение сбылись по мановению волшебной палочки.

Увидев, каким огнём загорелись мальчишечьи глаза, в которых бесследно пропали недавние слёзы, здоровяк усмехнулся и сказал:

— Ну, что, поможешь? Нужно машину после работы почистить и смазать.

— А можно?

— Конечно! Для того и позвал.

Работа оказалась не тяжелой, но грязной — за каких-то две минуты малец перемазался буквально по уши, одни только зубы сверкали белизной за растянутыми в счастливой улыбке губами.

— Не устал? — Дюш отрицательно замотал головой.

— Интересно? — согласный кивок. — Если есть вопросы, задавай.

Зря мужчина это сказал, ой зря! Вопросы посыпались как горох из прохудившегося мешка. Частью наивные, а некоторые настолько каверзные, что мужчина даже крякал от удивления. Седоголового хватило минут на десять, после чего он взмолился:

— Всё-всё, помилосердствуй! Ты меня совсем загонял, я уже чувствую себя школяром на экзамене. А что касаемо твоего интереса, то во время обучения вам всё растолкуют самым подробным образом. Наберись терпения. Ну, побудь пока тут, а я отлучусь ненадолго. — И тут же сбежал, воспользовавшись заминкой Дюша с очередным вопросом.

Оставшись в одиночестве, осмелевший мальчишка прошелся по машинному залу. Ему интересно было буквально всё: и куча угля на железном листе у топки (а, это чтоб удобнее лопатой нагребать!), и насос с ременным приводом от машины, качающий воду в котёл, и сам котёл, обложенный досками, которые стягивали железные обручи. Походило на обычную бочку, только огромную, уложенную набок и снизу до половины обложенную кирпичом. А ещё удивило обилие странных часов в бронзовом корпусе, и почему-то все с одной стрелкой. Побродив по залу, малец вернулся к притягивавшей его как магнит машине. Само по себе добротное, сделанное на века устройство вызывало живейший интерес. Мальчишка обошел паровую машину по кругу, благоговейно касаясь каждой её детали.

Спустя полчаса Дюш стоял в кабинете самого господина старшего наставника. Рядом на краешке стула для посетителей ёрзал его отец, порядком стушевавшийся в обществе высокоучёных господ из школьной администрации, время от времени одаряя отпрыска растерянными взглядами. А перед столом наставника возвышался седоголовый дядька и, не стесняясь чинов, громогласно вещал хозяину кабинета:

— ...и имей ввиду, ежели ты не возьмёшь сего отрока, то я на тебя крепко обижусь! Останешься тогда со своими подпевалами, Фалем с Густом, которые ни в одном механизме сложнее гончарного круга вовек не разберутся.

Атмосфера сгустилась и ощутимо давила на плечи, пригибая Дюша к полу. Оробев, он невольно сжался в комок, стараясь стать как можно незаметнее. Ему казалось, вот-вот в кабинете разразится такая буря, что мало никому не покажется. Ни здоровяку за его дерзость, ни самому Дюшу за неуместные вопросы. Что же касается неминуемого отказа в обучении, то сейчас мальчишка был в нём так же уверен, как и в предстоящей отцовской порке от зряшности поездки в город. Господин старший наставник откинулся на спинку изрядно потёртого, до лоснящихся залысин, кожаного кресла, поднял глаза к нависавшему над ним седоголовому и, словно раздумывая, произнёс отстранённым тоном:

— Хм, может... две удачи на бочках?

— Об заклад? А что, идёт! Но только чтобы уговор шел на обе стороны?! — с неожиданным азартом откликнулся здоровяк.

— По рукам! Только скажи вначале, Гавр, ты действительно думаешь, что из мальца будет толк?

Седоголовый кивнул, всем своим видом выражая железную уверенность. Тогда господин старший наставник вынул из ящика стола рисунок со множеством шестерёнок и показал его Дюшу. — Посмотри сюда и скажи, в какую сторону будет вращаться сия шестерня, коли вот эту крутить по часовой стрелке?

Здоровяк со вздохом возвёл очи горе, дескать, "опять ты за своё"! Но наставника было трудно смутить.

— Так куда она будет вращаться? — повторил он свой вопрос, видя, что мальчишка не торопится с ответом.

— Никуда она не повернётся, колом стоять будет. — буркнул Дюш, отводя взор от бумаги. — Чтоб остальные завертелись, одну зубчатку убрать следует.

— А почему?

— Я первым делом зубчатки счёл, их одиннадцать. Стало быть, число шестерён нечётное, а они все одна с другой в кольцо замкнуты. Ясное дело, покуда одну зубчатку не убрать, оне друг дружку стопорить станут.

— Эк он тебя срезал! — торжествующе воскликнул названный Гавром. — Нет, нужно мне было с тобой не о двух, а об шести удачах сговариваться!

— Ладно, уговорил. Веди своего юного светоча к словесникам и иным, пусть попытают, что он уже знает и чему его в первую голову учить надобно.

В коридоре Дюш не утерпел и спросил Гавра:

— А про какие прочие испытания упоминал господин старший наставник?

— По указу государя, попечителя нашего, всех новиков в первую весну одной лишь словесности учат, и негласно подвергают разным испытаниям. А наставники примечают, кто к какому делу гож, кто к какому ремеслу склонность имеет.

— А машину чистить и смазывать, это тоже испытание было?

— А то! Просто мне так виднее, кто из школяров робок и боится механизмов, кто невнимателен и рассеян, кто руки в смазке испачкать брезгует. А из белоручки хорошего мехуса никогда не получится, как ты с ним не бейся... Вот ты говорил, что хочешь мехусом стать, это верно? Или ты просто так сказал, для красного словца? — неожиданно сменил тему наставник Гавр.

— Я хочу сам придумывать машины. — Выпалил Дюш и, внезапно застеснявшись, робко добавил: — А ещё в небе летать.

— О как? Сталбыть, в розмыслы метишь? А что, это дело доброе. Дерзай, Дюш Галыч!

По учению волхвов, одарить простого смертного удачей мог или Велес, или Белбог. Сложно сказать, кто именно благоволил в тот день мальчишке, но без пригляда свыше тут дело явно не обошлось. Ибо как иначе объяснить, что Дюш обрёл новый дом и опытных наставников, обзавёлся многими друзьями и даже одним недругом? И всё это за один день.

Прощание с отцом получилось тягостным, ведь расставались они аж до Коляды, до дня зимнего солнцестояния. Гал был бы и рад навестить сынишку пораньше, но... заботы, дом, хозяйство. Предстояло собрать до последнего зёрнышка урожай, который и так выдался скудным из-за летней засухи. Опять же, скотину без сена на зиму не оставишь. Теперь придётся косить осенью, коли лето не расщедрилось на травостой. Обнялись напоследок отец с сыном, и затарахтела по булыжной мостовой влекомая кобылой Зуйкой телега, увозя расстроенного Гала из города. А Дюш всё махал вослед рукой не замечая, как слезинки одна за другой скатываются по его щекам.

— Проводил родителя? Вот и славно! — Тяжело ступая, из будки выбрался старик-привратник. — Теперь отрок, ежели не хочешь остаться голодным, дуй в столовую избу. Вона, слышь-ка, уж и колокол к трапезе созывает. Давай-давай, ступай, не мешкай. А я покуда ворота притворю, не гоже им нараспашку стоять.

Дюш безропотно повернулся и, нога за ногу, поплёлся к источнику неприятного, дребезжащего звука. Хотя, Хорс свидетель, больше всего на свете ему сейчас хотелось дать дёру со школьного двора и как припустить, а там нагнать отцовскую подводу да вскочить в неё с разбегу. А к вечеру следующего дня оказаться в родном селе, среди близких ему лиц, где есть мама, братья, друзья. Даже доводящая порой до белого каления вредина младшая сестра — Дюш и ей бы сейчас обрадовался, окажись она рядом. Но их не было. Никого, только он один как перст против чужого, незнакомого, равнодушного мира. Чувство накатившего одиночества оказалось столь острым, что мальчонка окончательно сбился со своего, и без того неторопливого шага. Практически замер на месте. Толчок в спину бросил его вперёд с такой силой, что Дюш едва устоял на ногах.

— Мелочь пузатая, тебя что, не учили старшим дорогу уступать? — Толстощёкий пацан, по виду на весну старше Дюша, поднял в замахе руку, намереваясь подкрепить свой визгливый возглас хорошей оплеухой. Дюш отпрянул в сторону и огляделся. Оказывается, его угораздило остановиться в дверях столовой избы, прямо на проходе, куда сейчас группами и поодиночке входили ребята постарше. Пропустив вперёд суетливую мелкоту, те не шли, а величаво и солидно шествовали, как подобает школярам предвыпускной скамьи. Двое из них, рыжий долговязый парень в конопушках и крепыш, телосложением напомнивший Дюшу их сельского кузнеца, остановились перед круглолицым забиякой и с любопытством воззрились на него.