Заклёпки и бабочки

ЗАКЛЁПКИ И БАБОЧКИ

"Про что будет новая история?" — спросил я как-то у осени.

"Может, про любовь?" — чуть смущённо прошелестела пожелтевшей листвой берёза, зардевшись в лучах заходящего солнца.

"...и кровь! Кровь! Кровь!" — уточнила с фонарного столба отъевшаяся за лето ворона.

"...и драку! Драку! Драку!" — внёс дополнение лопоухий щенок, заливисто облаяв пригревшегося на скамейке флегматичного кота.

М-да, вот так наборчик получился.

(смайлик, чешущий себя в затылке)

То есть, эта троица хочет сказать, что в новой истории я должен объединить элементы лавстори, хоррора и экшена? Блин, ничего себе задачка для графомана! А я смогу? Хотя... если хорошенько подумать, то состыковать "кровь" с "любовью" в принципе возможно. Достаточно щедрой рукой плеснуть в сюжет патетики и возвести все "чюйства" в энную степень. Тогда да, получится. Рассказанная Шекспиром история о Ромео и Джульетте яркий тому пример. Да и с "дракой" "кровь" издавна чуть ли не рука об руку ходят. Так что с этим вроде как реально.

А вот если начать смешивать "любовь" и "драка", то... блин, я даже не знаю, что это за коктейль получится в итоге... На ум приходят только какие-то горячие испанские страсти с буйными, душераздирающими сценами ревности и примирения.

Но и тут, если хорошенько поискать, лазейку найти можно. Например, изначально занизить накал страстей, опустить всё до бытового уровня, и тогда головоломка становится гораздо проще. Тем более что у нас на Руси любая сказка из серии "про любофф" непременно заканчивается свадьбой, а какая свадьба обходится без драки? А там и до красной юшки из расквашенного носа недалеко, буквально рукой подать. Точнее, кулаком...

Не знаю, не знаю... Совершенно не уверен, что получится что-либо толковое, но... попробовать я всё-таки рискну.

Теперь едем дальше. Если с сюжетом чуть-чуть прояснилось, то с декорациями ещё предстоит разобраться. И первым встаёт вопрос — где у меня будет происходить действие. Куда отправить героев? На Лазурный берег? Или в Париж, Нью-Йорк, в какой иной мегаполис?.. А, может, наоборот куда-нибудь на лоно девственной природы? Ну, скажем там, в дебри Амазонки, или в ту же тайгу, в пустыню наконец... Пожалуй... нет. С конкретным реализмом мне связываться явно не стоит. Ведь сам-то я дальше пригорода нигде не бывал, а писать, опираясь на канал "Дискавери" как-то не серьёзно. Хотя находятся такие аффтары, которые именно так и пишут, смешат народ. А потом обязательно отыскивается кто-то сведущий, кто их ляпы на всеобщее обозрение вытаскивает...

То же самое и с отправкой героев в прошлое: любой мало-мальски знающий историю с улюлюканьем и присвистом разнесёт нарисованную мной картину на клочки и щепочки. И проделает это с огромным удовольствием!

В космос персонажей отослать? Но и тут те же грабли: ведь у нас куда ни плюнь, кого не возьми — каждый, буквально каждый является экспертом на все случаи жизни! Особенно жертвы ЕГЭ, те вообще мнят себя истиной в последней инстанции. И ведь не переспоришь этих недоучек... Да и нужно ли мне оно, с кем-то спорить и кому-то что-то доказывать?

Блин, как хорошо было Создателю! Одну не полную недельку (если верить проповедникам) потрудился и готова сцена для первого акта драмы. Ну той, помните, с Адамом и Евой в главных ролях. Причём заметьте — никаких критиков не нашлось, как и никакого поиска неточностей в описании. Патамушта эксклюзив! Кстати, впоследствии эти подмостки так же не простаивали. Сколько на них разыгрывалось и до сих пор разыгрывается драм и комедий? Да не счесть... Вот я и думаю, может, мне тоже в творцы податься? Ну, не совсем в творцы, я для этого рылом не вышел, а просто временно примерить на себя тогу демиурга... Эдакий любительский косплей...

Стоп, сам себе думаю, а почему бы и нет, в самом-то деле? Конечно, целую вселенную я точно не потяну, но уж одну-то планетку как-нибудь сотворить попробую. Надеюсь, силёнок хватит... Что же, решено, так я и сделаю! Вот только с чего бы начать? М-м-м-м... Полагаю, с географии, потому как жизнь у моих персонажей ожидается непоседливая, с активным перемещением по всему шарику. И чтобы самому в процессе не запутаться, мне следует нарисовать карту, хотя бы самую примитивную.

— Рекс! Рекс, где мячик? Мячик! Неси мячик!

Из прихожей раздался тяжелый вздох. Призывный возглас пришлось повторить ещё несколько раз, прежде чем по полу обречённо зацокали когтистые лапы. Вселенская печаль в заспанных глазах пса красноречиво поведала о глубине той пропасти, в которую только что шмякнулся авторитет глупого хозяина, вздумавшего отправиться на прогулку в столь ненастную погоду. "Ты не рассчитывай, что я буду под холодным ливнем как идиот бегать за игрушкой!" — крупными буквами было написано на недовольной собачьей морде.

— Принёс? Ай, молодец какой! Давай сюда. Ну, всё, иди, досыпай.

В обратный путь к не успевшей остыть подстилке Рекс двинулся гораздо охотнее, с частой дробью когтей по ламинату. А я занялся мячиком.

Иди сюда синий, будешь глобусом. Что значит "не хочу на спице вращаться"? Да куда ты денешься, круглобокий?! Тем более что ты давно уже не цел... в смысле, Рекс твою целостность уже давненько нарушил, неоднократно попробовав на зуб. И ты, пустышка, с той поры уподобился ёжику из детской песенки, который "шел и насвистывал дырочкой в правом боку"! Посему, расслабьтесь пациент, больно не будет...

Ну, вот и всё, вот и порядок. Теперь берём ручку и начинаем рисовать континенты... Упс, облом, не хочет писать ручка по скользкому пластику. Ничего, возьмём кисточку и краски, так даже лучше получится. Первым делом нарисовал вокруг торчащей из мяча спицы большую белую кляксу, дескать, материк на Северном полюсе. Вроде как на Земле Антарктида, только там она на юге, а здесь я её на противоположную сторону планеты поместил. Чуть ниже зелёным изобразил... даже не знаю, как сказать... то ли большой остров, то ли маленький материк. Размером вроде нашей Австралии, только по форме близкий к вытянутому с востока на запад прямоугольнику... Аааа, блин, косяк — с Северной земли потекла краска и прямо на новый материк... Сначала было дёрнулся стереть образовавшийся перешеек, но, подумав, решил-таки оставить. Пусть будет, я его потом как-нибудь использую. Наверно. Может быть. А может быть, и нет. Ладно, потом решу. Так, теперь нужно придумать этой суше название. Полагаю, уместным будет какое-нибудь славянское, не даром она так близко к северу легла. А значит там что? Правильно, снег, зима и волки с медведЯми, то есть исконный наш климат. Как там в древности европейцы Русь называли? Гиперборей, кажется? Ну, мы люди скромные, нам все эти понтовые приставки "гипер", "супер" и "ультра" без надобности. Так что пусть будет просто "Борея". Хм, а неплохо получилось! Простенько так и со вкусом.

Чуть южнее и западнее изобразил континент, очень похожий на немилосердно сплющенную по вертикали Африку. Нечто треугольное с дугообразной верхней частью и раскатистым названием Верроп. Вот только не слишком ли он здоровый у меня вышел? Ладно, там посмотрим. Зато тут у нас целых четыре державы поместятся: часть западного побережья с переходом на северо-западную половину дуги займёт собой Латия, к востоку от неё Франа, в центре с выходом к восточному берегу обоснуется империя Тойч, а нижний, игриво изогнутый южный угол отведём жаркому Увейду. Блин, здорово получилось! Ибо четыре разных государства плюс наличие меж ними общих границ даёт нам великолепное поле для войн, коалиций и интриг. Думаю, щенку и вороне должно понравиться.

(ехидно улыбающийся смайлик)

Теперь вновь сдвинемся к северу и над западной оконечностью Верропа нарисуем ещё один небольшой материк. Небось заморские-то враги этим Латии с Франой тоже не помешают, так ведь? Так! Стоп... Зараза... а ведь новый материк получился на одной широте с Бореей. Получается, там такой же климат будет? Не-е, так не пойдёт, мне дубли и повторы совершенно не нужны. Эдак недалеко и до откровенного плагиата скатиться. Значит, будем менять климат! И для этого проложим в океане тёплое течение, которое будет омывать берега этого материка. А что получится при столкновении холодного северного воздуха с тёплой морской водичкой? Правильно, туманы и дожди! Посему я этот материк, не мудрствуя лукаво, назову Туманным.

Повернув немного глобус на запад, от севера до юга нарисовал внушительную полуторную восьмёрку — три континента один под другим, соединённые узкими перешейками. На среднем, экваториальном, у меня будут земли кочевников, ибо там жарко и львиную долю занимает пустыня с редкими оазисами вокруг озёр. Зато вдоль побережья — где прохлада от океана и много влаги в воздухе — широкой полосой пролягут настоящие джунгли с первобытными племенами. Такие же племена расселю на северном и южном континентах. А что, климат тёплый, в джунглях плодов и живности хватает, нафига им усложнять себе жизнь и развивать цивилизацию? Дети природы, блин, отделённые от остального мира морским простором шириной... сейчас прикину... Так, если Борея у нас размером с земную Австралию, то получается... что-то около двух тысяч километров. Думаю, нормально. Тот же Атлантический океан на экваторе имеет ширину чуть меньше трёх тысяч. И ничего, переплывали.

Стоять... переплывали... Опачки, а ведь так, незаметно для себя, я создал условия для возникновения колониальной политики? Похоже, что да. Ну да ладно, зато для меня, как для автора, будет больше возможных сюжетных ходов. Не факт, что я ими воспользуюсь, но про запас пусть будут. Ведь гораздо лучше мучиться выбором, чем не иметь его вовсе. Заполнив западное полушарие и часть восточного, я решил прерваться, чтобы на следующий день вернуться к раскраске глобуса со свежей головой.

Вы любите сюрпризы? Я не очень, потому что наша жизнь обычно скупа на приятные неожиданности, но исключительно щедра на различные пакости. Представьте себе, этот мерзкий мячик оказался неожиданно твёрд в своём нежелании изображать глобус! Нанесённая вчера краска сегодня вспучилась, а местами даже осыпалась с пластиковой поверхности. Это минус. Зато к плюсам можно отнести появившийся рельеф у материков, образование новых озёр и извилистых, ломаных линий побережья. Туманный материк вообще распался на большие и маленькие оспинки островов, а самый северный континент из трёх дикарских обзавёлся внушительным внутренним морем. Да и вообще картина нового мира стала выглядеть куда правдоподобнее. Вот только взять в руки глобус стало невозможно без риска внести непоправимые изменения в очертания материков. Что же, несколько фотографий на телефон помогут сохранить в памяти созданную мной планету. А что до оставшихся белых пятен на глобусе, то я их при необходимости как-нибудь заполню. Или так и оставлю океанский простор. Патамушта мир мой, как задумаю, так и будет! В конце концов, я творец или просто погулять вышел?

Теперь можно переходить к созданию предпосылок для возникновения лавстори, ибо пожелания берёзы тоже необходимо выполнять. Только уровень стёба в тексте нужно снизить. Если про лубофф можно писать ехидничая, то хоррор со смешливостью никак не дружит. Так что набираюсь серьёзности и приступаю.

Ага, приступил, как же... Опять передо мной во весь рост встала производная от извечного русского "что делать" в виде вопроса — с чего начать? С него или с неё? Что-то я завис буридановым ослом меж двух стогов... Или тупо монетку бросить? Варианты-то равнозначные, и писать придётся про оба... Блин, в кошельке как назло одна сиротливая бумажка... Так всё-таки, орёл или решка? Чёт или нечет?

Чёт?

Нечет?

Или всё-таки чёт?

А, ладно, пусть будет нечет... Итак,

НЕЧЕТ

Бумаги, бумаги, опять бумаги... ни конца им, не края... Письма, докладные, отчёты, прошения, обоснования... и сверх того счета, счета, счета...

Нет от них ни покоя, ни спасения. И ведь не бросишь, не отложишь в долгий ящик, потому что за каждой цифрой — каллиграфически ли выведенной тонким пером на дорогой бумаге, или небрежно нацарапанной свинцовым карандашом на газетном обрывке — везде стоят деньги. Большие ли, малые суммы — разницы нет и вникать нужно в каждую. Всё до последнего фаринга должно быть подсчитано и учтено самым тщательным образом. А то вот так расслабишься, здесь непс забудешь, тут сорвен не учтёшь, и всё — ты уже нищая возле храма милостыню просишь или вообще долговую яму обживаешь. Да и то сказать, желающих помочь бедной девушке оказаться в окружении склизких, стылых каменных стен хватает с избытком. Чего-чего, а недругов и завистников к двадцати годам у Элизабет Бэрли, в девичестве Грейстоун, скопилось, что называется на любой вкус: начиная от обиженных конкурентов и заканчивая откровенными врагами. Слишком у многих в свете вызывало раздражение крайне независимое поведение молодой вдовы, а её удачливость в делах откровенную зависть.

В вязкой тишине кабинета часы пробили полночь. Бетти отложила перо, с трудом разогнулась, болезненно выпрямляя нещадно затёкшую спину, и с нажимом помассировала виски. После двух часов непрерывного корпения над бумагами от тяжелого запаха сальных свечей голова обернулась подобием чугунного колокола, столь же пустым и гулким. Может, сегодня ей следовало зажечь восковые? От них, по крайней мере, такого чада нет. Но... Платить лишние шесть фарингов за дюжину свечей... Нет, это слишком. А чад... А что чад? Ведь никто не мешает открыть окно и проветрить наполненный тяжким запахом кабинет. Поднявшись и ещё раз потянувшись, Лиз в три лёгких шага пересекла помещение и решительно потянула вверх нижнюю раму. Вместе с припозднившейся бабочкой в дом ворвался напоенный запахами летнего сада одуряюще свежий ночной воздух. Хорошо-то как, Господи! Не в силах удержаться от соблазна, Бетти по пояс высунулась из окна и жадно вдохнула витавшие в саду ароматы омытой недавним дождём листвы и распустившихся цветов.

Нет, действительно хорошо! Почти так же, как в детстве, когда она жила с мамой в доставшемся по наследству от отца загородном имении.

Родителя своего Элизабет помнила смутно. Вечно занятый, он целыми днями пропадал в конторе, возвращался домой уже в сумерках и сразу же вновь садился за работу. Таким он и остался в детской памяти — склонённая над заваленным документами письменным столом фигура в белой рубашке, коричневой жилетке и тёмно-синих нарукавниках, одетых для сбережения манжет от засаливания.

Мать запомнилась чуть лучше, поскольку ушла из жизни, когда Лиз исполнилось уже шестнадцать. Чопорная женщина в глухом чёрном платье, с вечно осуждающе поджатыми тонкими губами и с тугим узлом седых волос на затылке. Любила ли Бетти свою мать? Сложно сказать. Чтила и уважала — да, без сомнения, но вот любить... Пожалуй, искренне любила она только старого садовника, дядюшку Джо, отставного сержанта королевского флота. И старик платил малышке той же монетой, да ещё и переплачивал. Если Бетти по-детски любила садовника, то он её откровенно обожал, стараясь всячески порадовать свою крошечную даму сердца. А какие он ей игрушки мастерил! Лизбет до сей поры не могла забыть сделанную дядюшкой Джо деревянную лошадку со спрятанными в копытцах колёсиками. А как было славно кататься на этой лошадке по паркету в гостиной! Правда, мать данную забаву не одобряла, считая её более подходящей для мальчика. И следы от колёсиков на натёртом паркете восторга у неё почему-то тоже не вызывали. Да что там следы или лошадка, если с мамой даже поговорить было не о чем! Одни нравоучения... Зато с дядюшкой Джо Бетти отводила душу, раз и навсегда найдя в нём благодарного слушателя, которому можно было поведать все свои девичьи секреты. А какие истории он ей рассказывал, коих знал превеликое множество!

Забыв про бумаги, Элизабет поудобнее устроилась у окна и с каким-то ностальгическим томлением в груди предалась воспоминаниям...

Неполных четыре фута неуёмной энергии в обрамлении пышной гривы золотых волос стремглав пронеслись по мощённому серым камнем двору и вдруг нерешительно замерли перед садовой дорожкой. Упс! Крупная щебёнка, которой была посыпана дорожка... она ведь непременно захрустит под туфельками и разбудит задремавшего под ласковым солнышком садовника... А сон у дядюшки Джо чуток как у сторожевой собаки... Крепко подумав, малышка скользнула на стриженый газон, пригнулась и, прячась за кустами, крадучись направилась в сторону старого тиса. Точнее, к лавочке под ним, которую отставной сержант уже давно облюбовал в качестве места полуденного отдыха. Да, это она хорошо придумала: шагов почти не слышно, а шуршание травы под ногами скрывает шелест листвы на лёгком летнем ветерке. Правда, ботиночки в земле немножко замарались, но ведь их потом платочком протереть можно, верно? Главное не забыть, а то толстуха Мэри опять станет ругаться. А то и маменьке пожалуется. Ябеда.

Две детские ручонки вцепились в сладко дремлющего старика, силясь обхватить маленькими пальчиками бычью шею отставного моряка.

— Сдавайся, негодный фран! — "страшным" голосом прочирикала девчушка — Я, принцесса Элизабет, беру тебя в плен!

— Сдаюсь! — поддержал игру садовник — Помилуй меня, прекрасная дева!

Джо не спал, а старательно притворялся, краем глаза заприметив свою любимицу ещё на входе в сад. Почему бы не подыграть маленькой проказнице, верно? Это ведь не грех. А малышка тем временем по-хозяйски взобралась на мужские колени и с жаром принялась заново обсуждать исключительно важное событие, произошедшее в её детской жизни этим утром...

Та история началась ещё два месяца назад. Всё дело было в деревенских мальчишках. Эти оборванцы повадились лазать в сад и, пользуясь хромотой дядюшки Джо, нещадно обирали ягодные кусты и грядки. Бетти очень любила клубнику, и делиться лакомством с каким-то нищим сбродом желанием не горела. И ладно, если бы вся проблема была только в дележе! Хулиганьё не столько воровало ягоды, сколько портило. А за поломанные кусты и затоптанные грядки мать строго выговаривала дядюшке Джо, и однажды даже удержала из его жалованья целый непс. Лизбет было возмутилась такой несправедливости, но мать была в своём праве: в конце концов, сержанту платили за ухоженный сад, а не пособие за перебитую когда-то на флоте ногу. И если он не справляется сам, то пусть нанимает охранника. Естественно, за свой счёт. Обида за украденное лакомство и жалость к старику придали девочке решимости. Крепко подумав и взвесив свои силы, Элиз решила помочь садовнику — стать если не охранником, то второй парой зорких глаз на резвых ножках. Заметив наглое вторжение, малышка собиралась поднять крик. Тем самым если не отпугнуть сразу хулиганьё, то, по крайней мере, звонким голосом оповестить о нём всю округу. От центра сада до любой стороны ограды дядюшка ковылял не более пяти минут, а за это время деревенские оборванцы не успели бы сильно напакостить.

Но в жизни произошло всё иначе. Однажды обходя сад, Бетти за кустами не сразу заметила притаившихся там мальчишек, которые нагло обирали с веток последнюю, самую спелую вишню. Поэтому появление прямо перед ней фигуры, на полголовы выше и обряженной в жалкие лохмотья, стало для девочки полной неожиданностью.

— Парни, вы посмотрите, кто к нам пришёл? — ощерился мальчишка издевательски кривой усмешкой и подступил вплотную к Лиз, наступив ей на ногу.

— Ух, какая чистенькая! — в лицо Бетти пахнуло зловонием с рождения нечищеных зубов.

— Прочь отсюда, это не ваш сад! — справившись с первым замешательством от неожиданности встречи, девочка была полна желания выставить прочь обнаглевшую деревенщину. — Вон! Вон отсюда! А не то вас поймают и высекут! Высекут!

— Это кто нас высечет? Ты, что ли?!

Мальчишка что есть сил толкнул Элизабет в грудь. Сделай шаг-другой назад, и она бы смогла устоять на ногах, но башмак оборванца всё ещё крепко придавливал ботиночек к земле! Упав навзничь, девчонка тут же перевернулась лицом вниз и попыталась встать, отталкиваясь руками от газона. Но голодранец не дал подняться, припечатав её спину своим грязным, грубым башмаком.

— Жри землю, чистенькая тварь! — распаляясь собственным криком, мальчишка ухватил Бетти за волосы и принялся тыкать её лицом в траву. — Это же твоя земля? Вот и жри её досыта! Жри!

— Садовник! Бежим! — раздался возглас из кустов. Навалившаяся на плечи девочки тяжесть разом пропала, и только треск ломаемых веток поведал об энергичном отступлении налётчиков.

Отревев и отплакав, Элизабет попросила дядюшку Джо научить её драться.

"Не пристало юной леди кулаками махать!" — попытался откреститься старик от подобной просьбы. Уж слишком та не соответствовала принятым в обществе нормам.

"Так что мне теперь, безропотно терпеть, когда надо мной издеваются, когда меня бьют, да?" — вопросила Лиз и тут же пустила в ход своё главное оружие. Расплакалась. Против последнего аргумента возражений у отставного сержанта не нашлось, и он вынужден был согласиться. Конечно, мастером боя свою любимицу он сделать даже не пытался, но правильные кросс, джеб и хук показал.

Показал, чтобы просто отвлечь малышку от недавнего события, а не в надежде сделать из неё записную драчунью. Думал, помашет кроха руками день-два, а потом благополучно забудет, найдя себе какое-нибудь новое увлечение. Но бывший моряк не учел характера своей маленькой подружки: слишком сильным для неё оказалось потрясение, а пережитый страх и мерзкое чувство собственной беспомощности под грязным мальчишеским башмаком заставляло Элизабет вновь и вновь избивать войлочный валик от дивана. Однажды её за этим занятием застала толстая Мэри и, конечно же, нажаловалась маме. Получив выволочку за неподобающее поведение, Бетти сделала правильный вывод, что некоторые вещи следует хранить в тайне даже от самых близких людей, и... продолжила свои занятия, но уже тщательно скрываясь от посторонних глаз.

Следующее столкновение с деревенской шайкой случилось в конце лета, когда в саду начали зреть яблоки. Девчушка тогда помогала дядюшке Джо собирать урожай, с ловкостью мартышки перебираясь с ветки на ветку. И вот оттуда, с вышины самой рослой яблони, она увидела, как в сад просочилась мальчишеская ватага. Услыхав о новом набеге, Джо сверкнул глазами, поудобнее перехватил узловатую палку, которую обычно использовал в качестве трости, и похромал навстречу воришкам. Понятное дело, Бетти тоже не смогла усидеть на месте и метнулась за стариком. Шустро перебирая ногами, она быстро обогнала сержанта и, прячась за кустами, вплотную приблизилась к месту грабежа.

— Тебе в прошлый раз мало было? Ещё хочешь? — давешний обидчик стоял возле яблони с приятелем, предоставив лазать по веткам мелюзге. Но сейчас ситуация складывалась совершенно иная, не то что в прошлый раз. Нынче у голодранца отсутствовал элемент неожиданности, зато Лизбет была готова к стычке и ждала её. Сделав три быстрых шага навстречу, девчонка сходу влепила отменный кросс прямо в усеянный конопушками нос, а сделав следующий шаг, прибавила к первому удару хук с левой. Впрочем, мальчике вполне хватило бы и кросса: увидав хлынувшую из разбитого носа кровь, тот взвыл и ошалело уставился на маленькую фурию, которая уже набросилась на опешившего приятеля. А тут и тяжелая артиллерия подоспела. Увидав высокую фигуру садовника, оборванцы как горох посыпались с яблони. Кто-то сиганул удачно, кто-то не очень, но ватагу из сада как волной смыло. Даже прихрамывающие после неудачных прыжков перебирали ногами со скоростью призового рысака на ипподроме...

И опять, как всегда при воспоминаниях о дядюшке Джо, Лиз не удержалась от вздоха. Только став взрослой, девушка смогла в полной мере оценить всё то, что дал ей дядюшка Джо. Причём умение драться тут стояло далеко не на первом месте. Самыми главными уроками были "никогда не отчаиваться, как бы не складывались обстоятельства", "всегда сохранять твёрдость в достижении цели" и "добиваться цели любыми способами".

"Никогда не останавливайся" — говорил дядя Джо — "достигнув одной цели, всегда стремись к новой".

"К какой?" — спрашивала Лиз.

"А это ты сама должна решить, чего именно тебе хочется от жизни!" — отвечал старик — "Вот ты хотела, чтобы деревенские мальчишки перестали лазать в наш сад? Это была твоя цель, и ты её достигла. Ты хотела научиться постоять за себя? И ты научилась! Вот так и живи дальше: получив желаемое, смотри, чего тебе хочется ещё и всеми силами стремись к этому..."

Сейчас Элизабет нужно было восстановить несколько пошатнувшуюся финансовую стабильность её маленькой деловой империи, а значит, предстояло вернуться к опостылевшим бумагам. Тысяча чертей, как же не вовремя слегла верная Эйла!

Маленькая, некрасивая девушка щёлкала костяшками счёт похлеще отбивающего дробь барабанщика полка королевской гвардии и при этом никогда не ошибалась. А суть деловых бумаг она схватывала с одного взгляда, не тратя время на прочтение всего написанного. И вот что примечательно — как удивительно совпали по времени болезнь помощницы с атакой конкурентов на предприятия Элиз. Конечно, загнать шахты, фабрики, три завода и верфь в долги у них бы не получилось, но немного пощипать счета Элизабет они были в состоянии. А заодно перехватить пару-тройку заказов от военного министерства. Будь Эйла на своём месте, она бы с лёгкость отбила все нападки... Но вот заболела некстати. Доктор сказал "отравление некачественными продуктами". Что-то слабо в это верится. Бетти и Эй делили стол уже три года, и не разу такого не случалось, чтобы одной стало плохо, а другая оставалась полной сил. Да и мать Эйлы, служащая у Бетти кухаркой и домоправительницей, ни за что бы не соблазнилась на рынке дешевизной негодных продуктов. Тут есть о чём подумать на досуге. Подумать, навести справки, а потом отплатить той же монетой. Непременно.

Вот только когда он будет, этот самый досуг?

Лиз честно попыталась вернуться к бумагам, но работа никак не шла. Цифры двоились в глазах, а смысл написанного ускользал от понимания. Помянув конкурентов идущим от сердца словом, Бетти отправилась спать, пообещав себе с утра обязательно закончить со всеми счетами. Пробираясь полутёмным коридором, Элиз поймала себя на том, что идёт на цыпочках, дабы не потревожить сгустившуюся в доме тишину. Точь-в-точь как в пансионе благородных девиц миссис Филвин, когда они по ночам пробирались из спальни в спальню. Мало ли у девочек найдётся тем для тайных разговоров, которые не следует вести днём из опаски быть подслушанными классной дамой или самой директрисой пансиона? А миссис Филвин была ещё та особа! Не даром же воспитанницы придумали ей меткое прозвище, всего лишь добавив три буквы к её фамилии.

(filthiness — грязь, мерзость)

Вспомнив о пяти годах, проведённых в пансионе, Элиз невольно улыбнулась. Пожалуй, это было самое счастливое время в жизни, хотя поначалу и там ей пришлось вспомнить привитое дядюшкой Джо умение постоять за себя. Что поделать, люди порой бывают очень жестоки и маленькие девочки не исключение...

...На календаре значилось воскресенье — тот единственный день недели, который заметно отличался от шести остальных, похожих друг на друга как близнецы-братья. После завтрака воспитанниц заставили переодеться в праздничную одежду и отвели в собор на воскресное богослужение. Ну, хоть какое-то разнообразие в череде будней! Правда, новизной все положительные стороны выхода в город ограничились. Служба в соборе Элизабет не понравилась. Она была торжественна, нарядна, с настоящим органом, а не под старенькую фисгармонию, как в их деревенской церкви, но настоящим служением Всевышнему тут не пахло. Хор пел без огонька, словно выполнял опостылевшую работу, а священник отчитал проповедь столь монотонно, что уже к середине монолога погрузил в дремоту весь приход. Неудивительно, что окончание службы все присутствующие восприняли с облегчением. Вернувшихся в пансион воспитанниц ждал воскресный обед с десертом и сладостями, после которого классные дамы раздали девочкам пришедшие за неделю письма и посылки.

Бетти заметила, что к каждой получившей весточку счастливице подходила одна и та же троица, но не придала этому особого значения. Мало ли, может, этим трём девочкам просто неуютно в замкнутом мирке пансиона, вот они и рады любому прилетевшему слову извне?

Весь второй этаж здания занимали маленькие спальни, по четыре кровати в каждой. Лизбет и ещё одну новенькую поселили в угловой комнате, где уже жили две девочки. Разложить по шкафчикам скромные пожитки много времени не отняло, поэтому остаток дня до вечерней молитвы и сна был целиком занят знакомством. Вопреки первоначальным опасениям Бетти соседки ей достались неплохие. Все четверо оказались из семей мелкопоместного дворянства, так что меряться достатком или родовитостью не пришлось. Впрочем, откровенно средний уровень пансиона заранее не предполагал встречи с богатыми наследницами или представительницами высшего света. Но вот нарваться на кого-нибудь из обедневшего древнего аристократического рода было вполне возможно. Финансовых перспектив, как и хорошей протекции в будущем от такого знакомства ждать бессмысленно, зато более чем реально нарваться на неприятности из-за непомерного гонора "пекущейся о чести фамилии" особы.

Осознав, что все её страхи оказались напрасными, Лиз откровенно порадовалась удачно сложившимся обстоятельствам и горячо поблагодарила Создателя.

Заглянувшая в комнату дежурная дама велела гасить огонь, буркнула себе под нос "спокойной ночи" и удалилась инспектировать другие спальни. Стихший при её приходе разговор спустя минуту возобновился, но уже шепотом. Правда, временами довольно громким, а иногда даже с повизгиванием. Ну, вы знаете как обычно шушукаются молодые девицы?! Вот-вот, именно так. Но всё веселье разом сошло на нет, когда в приоткрывшуюся дверь просунулась рука со свечой и вслед за ней в спальню просочились фигуры в ночных рубахах. Приглядевшись, Лизбет узнала давешнюю троицу, которая после обеда подходила к воспитанницам, получившим послание из дома. Не зная толком местных взаимоотношений, новенькие на всякий случай притихли. Но и старожилки пансиона так же не стремились начинать разговор с нежданными гостьями. Более того, Эмили и Реджина смотрели на вошедших с нескрываемой опаской! Вдоволь насладившись произведённым впечатлением, стоящая в центре девица гаркнула, как выстрелила:

— Реджи!

— Что? — испуганно пискнула та, натягивая одеяло до подбородка.

— "Что-что"! — передразнила визитёрша, — Ты почему сама не подошла, когда письмо получила? Особенной себя возомнила? Я что теперь, за тобою бегать должна? Где деньги?!

— Но в конверте кроме письма ничего не было! — голос Реджины снизился до едва различимого шепота.

— Где письмо?

— Но, Мэри...

— Что, Мэри? Сюда давай, я сказала! И моли Бога, чтобы я не нашла в нём приписки: "доченька, посылаю тебе два сорвена"!

Элизабет затаилась, даже стала реже дышать в стремлении не пропустить ни слова, ни единого жеста в разворачивающейся перед ней сцене. Похоже, она явно поторопилась с благодарственной молитвой Всевышнему за добрые нравы в пансионе. Ей-ей, тут гораздо уместнее было бы прочесть "Спаси и сохрани"... Раза три или четыре для верности...

Видимо, в письме о деньгах не было ни слова, потому что Мэри раздражённо отбросила листок и прошипела:

— Я тебя предупредила! Ещё раз мне придётся тебя искать в почтовый день — пеняй на себя!

Потом повернулась к Бетти, подбоченилась и заявила:

— Новенькие! Говорю вам один раз: получив из дома деньги, половину сразу отдаёте мне! Иначе худо вам тут будет. Ясно? Я спрашиваю — ясно?!!

— Ясно... — глухо ответила сжавшаяся на соседней кровати Эйла.

— То-то же! — удовлетворённо произнесла Мэри, обвела взглядом примолкших девочек и горделиво выплыла из спальни. Вслед за предводительницей покинула комнату её свита.

После их ухода в спальне несколько минут стояла гробовая тишина, а потом языки как с цепи сорвались. Новенькие стремились побольше узнать о неписанных правилах и обычаях пансиона, а "старожилки" хотели заболтать в разговоре своё недавнее унижение и страх. Лиз больше слушала, лишь изредка задавая уточняющие вопросы. Со слов соседок выходило, что в их классе во всём верховодили Мэри и её подпевалы, нагло отбирая у девчонок деньги и приглянувшиеся им вещи. Жаловаться смысла не было, так как свои делишки троица обделывала с негласного одобрения классной дамы. За что те выплачивали ей часть собранных средств в виде еженедельной дани. Идти напрямую к директрисе пансиона новеньким тоже не советовали, поскольку миссис Филвин сама собирала мзду с классных дам. Да и вообще все поборы тут происходят именно с её указки. Искать помощи у родителей? У миссис Филвин имеются влиятельные покровители, способные замять любой скандал и устроить массу неприятностей скандалисту. Менять место обучения? Так во всех пансионах графства существуют подобная практика поборов, разница только размере отбираемого — тут половиной ограничиваются, а в других местах, говорят, не меньше двух третей отнимают...

С того дня минул месяц. И каждую неделю этого месяца Бетти наблюдала унизительную сцену выбивания дани с одноклассниц. Саму её грабёж — иначе не скажешь — не коснулся ещё ни разу. Мать писать дочери не считала нужным, а уж тем более что-то посылать; других же корреспондентов у Элизабет не нашлось. Но Лиз была даже рада этому — раз нет писем, то нет интереса со стороны Мэри и её окружения. Зато соседки по комнате никогда не уходили с воскресного обеда без заветного конверта. Эмили и Реджина пару раз находили в письмах вложенные монеты, а вот Эйле приходили только исписанные неровным почерком листы.

— Гринбаш, почему тебе деньги не присылают? — ярилась влетевшая к ним в спальню Мэри. Как всегда в компании Молли и Трис, спустя неизменные пять минут после ежевечернего обхода дежурной дамы. Почему-то, будучи уже на взводе, классный мытарь сходу обрушила своё раздражение на Эйлу.

— Мама считает, что они мне не нужны, ведь я тут на полном пансионе.

— Зато нам нужны! Чтобы сегодня же написала ей и попросила прислать! Ты поняла?

— Но у мамы нет лишних денег...

— Что?! Ты перечишь? Ты! Мне! Перечишь?!!!

Мэри ухватила Эйлу за волосы и принялась таскать её из стороны в сторону с такой силой, что у девчонки хлынули слёзы из глаз. Выпустив сжавшуюся в комочек Эй, Мэри вспомнила о Лиз. Видимо, будучи на кураже, она решила сразу обозначить свою власть и над ней.

— А ты почему писем не получаешь?

— В нашей семье это не принято. — отрезала Бетти.

— Мне нет дела, что у вас принято, а что нет! Напиши и попроси прислать денег. Не меньше десяти сорвенов. Поняла?

— Моя мать должна присылать ТЕБЕ деньги? С чего бы это?

Высокомерия и холода в голосе Лиз хватило бы на десятерых. В первое мгновение Мэри оцепенела от неожиданного отпора. И от кого?!! От тихони, на которую Мэри до этого не обращала никакого внимания? Нет, подобную дерзость терпеть было нельзя, а "бунт на корабле" следовало гасить в зародыше! Окончательно рассвирепев, Мэри метнулась к Лизбет, но... сходу нарвалась на прямой в челюсть. Только зубы клацнули. В спальне все застыли, не в силах поверить в произошедшее. Одна только Мэри не уподобилась каменной статуе — сидя посреди комнаты на заднице, она старательно изображала лошадь, ошалело мотая головой.

— Трис, Молли! Что вы стоите?! — взвыла она, придя немного в себя. — Всыпьте ей как следует!

Словно очнувшись от гипноза, девицы двинулись к Бетти. Но узость прохода между кроватями не дала им возможности наброситься на жертву одновременно. Молли замешкалась и первой в проход полезла Трис. Вытянув вперёд руки с растопыренными пальцами, она хотела чисто по-девчачьи сходу вцепиться противнице в причёску. Вот только Бетти не собиралась ни царапаться, ни следовать другим правилам девчоночьих драк. Она молча ударила с левой. Каким-то судорожным движением Трис успела перехватить летящий прямо в лицо кулачок, вцепившись в него обеими руками. Не меняя выражения лица, Лиз отвела левую руку чуть в сторону, заставив Трис открыться, и тут же пробила правой. В ухо. Даже взрослому мужчине подобный удар был бы как минимум неприятен, а уж для девчонки одиннадцати лет он вообще показался оглушающим. Упав на кровать, Трис прижала ладони к пострадавшему уху и тонко завыла на одной ноте. Оставшаяся на ногах Молли запнулась, замерев на полушаге. Подходить к Элизабет она и раньше не спешила, а теперь вид всё ещё сидящей на полу Мэри и воющей Трис окончательно вымел из неё остатки храбрости. Тогда Бетти сама шагнула навстречу противнице. Этой малости оказалось достаточно, чтобы та жалобно заскулила "нет, нет, не надо, не бей меня, пожалуйста", как за щитом прячась за выставленными перед собой ладонями. Подойдя вплотную к высоченной, на целую голову выше неё Молли, Лизбет произнесла одно-единственное слово:

— Вон!..

А на следующий день её вызвали к классной даме. Начавшаяся на повышенных, визгливых тонах выволочка закончилась вполне миролюбивой беседой, о чём впоследствии Лиз вспоминала с особенной гордостью. Ведь по существу это были первые в её жизни переговоры на равных с более сильным, нежели она сама, противником. Ситуация облегчалась тем, что классной по большому счёту не было никакого дела до Мэри и её присных, а вот лишаться денежных поступлений ей не хотелось категорически. Отсюда и головомойка, и крики, и попытки поставить на место наглую выскочку. Но у Лиз перед разговором была вся ночь для раздумий и целое утро для принятия необходимых мер. Переговорив с одноклассницами, Бетти легко столковалась с ними жертвовать треть от полученных из дома денег напрямую учителю, минуя обнаглевших посредников. В результате озвученная классной даме арифметика была проста: раньше Мэри отбирала половину наличных у воспитанниц и половину от отнятого отдавала наставнице. Иными словами той доставалась четверть суммы. Теперь же Бетти бралась приносить наставнице целую треть. И все в выигрыше: больше денег классной, больше оставалось ученицам! Против такого варианта возражений у наставницы не нашлось. Ибо даже стёртый фаринг лишним не будет никогда, не говоря уже о целом сорвене. Ну а то, что Мэри и компания оказывались не у дел, так это просто бизнес, ничего личного.

Правда, сама Мэри не успокоилась и возжаждала реванша, для чего сговорилась с парочкой оторв из старшего класса. И вновь была битой — уроки дядюшки Джо Бетти запомнила слишком хорошо, а потому прихватить с собой палку не постеснялась. В результате Лизбет стала собирать добровольные пожертвования уже с двух классов. Ну, и себе оставляла малую толику. Так сказать за услуги. "Да отсохнет рука себя обделившего!" — любил повторять отставной сержант. Что же, память у Лизбет всегда была хорошая, запомнила она и эту поговорку. Главным здесь было не зарваться.

За пять проведенных в пансионе лет Элиз научилась многим вещам, как входившим в список преподаваемых предметов, так и сверх оного. Чтение и правописание, счёт и литература, закон Божий и этикет, музицирование и танцы, иностранный язык и рукоделие — список преподаваемых в пансионе предметов был довольно широк. А вот как притворяться, строя отношения с окружающими, как манипулировать людьми и как самой избегать чьих-то манипуляций — всё это Бетти пришлось изучить самостоятельно. Правда, не совсем без участия преподавателей.

Уронив Мэри с пьедестала и растоптав авторитет "смотрящих" из старшего класса, Лиз невольно выделилась из общей массы, чем сразу же захотели воспользоваться классные дамы. Её попытались обязать докладывать о настроениях и разговорах в кругу воспитанниц. Именно тогда первый раз нашла коса на камень: "Ну, не знаю... Дядюшка Джо научил меня бить. Хорошо научил. А вот как наушничать, не рассказывал" — с детской непосредственностью развела руками Бет. "Так что негласно наказать кого-либо, это пожалуйста. Естественно, не просто так, а за право лишний раз выйти в город... Ну, или за хорошую оценку на экзамене". Девочка смотрела на учителей невинным, чистым, полным наивности взором, при этом якобы машинально касаясь лежащего на столе мешочка с очередным воскресным сбором.

М-да, вот и надави на такую. Стоит ангелочек, ясными глазёнками хлопает. Нет, конечно, можно было бы гаркнуть, приказать, но... кто тогда будет собирать мзду с воспитанниц? Эта-то, обидевшись, явно откажется. Вернуть Мэри? Можно. Та ради восстановления своего авторитета будет из кожи вон лезть, но... Как говорится "мышь под веником сидит тихо, но второй раз её туда не загнать". Один раз ощутив свободу, пансионерки уже не согласятся на возвращение прежних времён. Да и этот "ангелок с кулаками" вполне может заступиться за подруг. Те же на радостях вообще взбунтуются, перестав делиться со старшими. И что тогда, прощай наличные? А ведь по пансиону слухи разлетаются молниеносно! Вдруг старшие классы возьмут пример с малолеток и тоже откажутся платить? Миссис Филвин этому точно не обрадуется. Нет, конечно, рано или поздно порядок в пансионе она наведёт, вот только им — классным дамам — явно не поздоровится. Уж лучше оставить всё так, как оно есть. Собирает юная мисс Грейстоун дань с воспитанниц, вот и пусть собирает. Тем более что в доносчицах и так недостатка нет.

Конфронтация с записной обидчицей прославила Бетти среди учениц, а возможность отчасти минимизировать поборы вообще раздула её популярность до небес. Женский пол всегда был и будет неравнодушен к знаменитостям, поэтому нет ничего удивительного, что у Элиз моментально образовалась своя свита. Далеко не сразу, ценою набитых шишек и горьких разочарований, Лизбет постепенно научилась отличать искреннюю похвалу от подхалимажа, восторженную несдержанность в речах от гнусного предательства, глупенькую наивность от откровенной подлости. К пятому году обучения у неё скопилось куча знакомств, масса приятельниц, но ни одной настоящей подруги так и не появилось. Всем девчонкам что-то было нужно от Лиз. Заступничество, помощь или просто желание покрасоваться в её окружении, но... не она сама. Огорчал ли данный факт Бетти? Отнюдь. Она и сама точно так же оценивала роящихся вокруг неё воспитанниц. Оценивала, но не ценила. Точнее, ценила, но лишь настолько, насколько оценила. А как иначе? Ведь всё в этом мире имеет цену, всему можно подобрать эквивалент в звонкой монете. Заплати, и тебя будут на руках носить, а коли пусто в твоём кошеле, то быть тебе парией до скончания века. Цинично? Да! Но так устроен мир, а менять мировой порядок Бетти не собиралась. Зачем спорить и противопоставлять себя обществу, когда можно воспользоваться предлагаемыми возможностями и прожить жизнь в богатстве и уважении?

Поэтому-то, по возвращении домой, Элизабет почти спокойно приняла волю матери. Ну, как спокойно... относительно. Оказывается, пока дочь училась в пансионе, та решила выдать Бетти замуж и даже успела подобрать ей солидного жениха. Два слова: "солидный и богатый", помогли Лиз отчасти примириться с уготовленной ей долей. Нет, конечно, девушка знала, что ей рано или поздно предстоит выйти замуж, завести семью, родить детей. К этому их готовили на уроках домоводства, занимавших далеко не последнее место в обучении. Но Бет никак не ожидала, что свадьба будет так скоро! Каково оно — жить с мужчиной, она себе не представляла. Не было такого опыта. В жизни Бетти до этого момента были только два мужчины: отец и дядюшка Джо. Будет ли её будущий муж похож на кого-либо из них? А, может, он окажется грубым и хамоватым, как те носители бороды и усов, которых Лиз иногда встречала во время прогулок по городу? К этим опасениям примешивались воспоминания о рассказах одноклассниц, где благоухающие элем отцы семейств частенько поколачивали домочадцев, вернувшись вечером из паба на бровях... От подобных мыслей становилось жутковато и тревожно на душе. Конечно, постоять за себя Элиз могла, но справится ли она с дюжим мужчиной, случись такая нужда? Почему-то особой уверенности в этом Бет не испытывала. Утешало одно — вряд ли солидный муж станет проводить время в пабах. Да и упоминание о его состоятельности слегка успокаивали. По крайней мере, ей не придётся влачить существование в нищете, едва-едва сводя концы с концами.

И вот настал тот день, который Бетти ждала с опаской и робкой надеждой — день венчания, день начала нового этапа в её жизни. Тогда, впервые увидав своего стоящего перед алтарём жениха, Лиз потеряла всякую надежду. Девушка едва не упала в обморок от отчаянья, настолько тот показался ей стар и немощен. Да даже дядюшка Джо смотрелся бы юным красавцем, поставь их рядом с этой развалиной! Правда, камзол жениха просто искрился россыпью густо нашитых на ткань драгоценных камней, а собравшиеся в церкви гости, подстать ему, были одеты в не менее дорогие наряды. "Хоть с состоятельностью жениха мать не обманула" — эта мысль помогла Лиз как-то задавить рвущиеся наружу протест и желание сбежать без оглядки. На протяжении всей службы Элиз продолжала терзать себя сомненьями, не совершает ли она ошибку, исправить которую потом будет невозможно? И ни прошедший словно в тумане пышный обряд, ни последовавший за ним не менее пышный свадебный пир, ни дорогие вина и заморские деликатесы так и не смогли вернуть девушке потерянное на пороге храма душевное спокойствие. Хотя, какой девушке? Всё уже — даме... Замужней даме. Ещё сегодняшним утром она была мисс Грейстоун, а к обеду стала миссис Бэрли. Что-то менять теперь поздно. Остаётся лишь надеяться, что у неё хватит сил задавить своё отвращение и лечь в постель с ветхим старикашкой.

Три чопорных горничных помогли ей снять свадебное платье, обрядили в ночную рубаху до пят и уложили в поистине огромную кровать под тяжелым балдахином. Оставшись одна, Лиз с необычайной ясностью представила себе, как в двери спальни входит её муж, припадая на подагрическую ногу, как он снимает халат и остаётся в рубахе, из-под которой видны распухшие артритные колени, как пытается взгромоздить на неё своё дряхлое тело... Представила и разрыдалась от накатившего чувства беспомощности. Она словно опять оказалась прижатой к земле грубым башмаком оборванца. Пусть язык не повернулся бы назвать её мужа голодранцем, зато сам супруг вызывал у Бетти такое же стойкое омерзение, как и упомянутый мальчика из прошлого.

Однако время шло, а дверь спальни так и оставалась закрытой. Не открылась она и на вторую ночь, и на третью, и на четвёртую. Теперь Бетти уже желала, чтобы старикашка скорее пришел, чтобы эта дьявольская пытка ожиданием наконец-то прекратилась. Но сэр Бэрли не приходил. Встречаясь с ней за завтраком или за ужином, он ограничивался фразами "прекрасно выглядите, дорогая" или "как вам спалось", в остальном уделяя ей не больше внимания, чем накрахмаленной скатерти на обеденном столе. Возможно, кого-нибудь оскорбило бы такое невнимание, но Бет была рада подобному отношению. Судя по разговорам служанок, которые ни в грош не ставили новую хозяйку, а потому не считали нужным придерживать языки, жена сэру Бэрли нужна была исключительно для статуса. А так же как способ отделаться от поползновений дам высшего света, мечтающих решить матримониальные проблемы собственных дочерей. Потому как богатый вдовец в их глазах представал завидной добычей. "Что же, тем лучше" — решила Элизабет. Пока она не освоится, ей в этом доме предпочтительней быть как можно более незаметной.

Целых четыре недели Лизбет удавалось изображать из себя невидимку, пока супруг не объявил, что они приглашены в гости к его старым друзьям. Всё верно, в медовый месяц тревожить молодых не позволял этикет, а по истечении оного срока сам Бог велел зазвать к себе новообразованную пару, дабы вблизи расспросить, рассмотреть, взвесить и оценить избранницу.

Вот только расспросить не получилось. Воспользовавшись тем, что мужчины удалились в курительную комнату, хозяйка дома начала настоящую атаку на Бетти, забрасывая её градом вопросов. Но Лиз отмалчивалась или отделывалась односложными "да", "нет" и "спросите об этом моего супруга".

— А вы не очень разговорчива, милочка. — поджав губы, констатировала хозяйка.

— Вы правы, леди. — всё с той же лаконичностью согласилась Бет.

И, краем глаза заметив стоящих в дверях гостиной мужчин, демонстративно повернула в их сторону голову. Допрос прекратился, а спустя полчаса беседы "ни о чём", и сам приём. Но отголоски этого приёма продолжались до позднего вечера. Бетти была уже в кровати и собиралась гасить свечу, когда двери спальни отворились, и на пороге показался сэр Бэрли собственной персоной. Лиз похолодела от дурных предчувствий. Нет, ну надо же! Выдумала, что она не нужна мужу как женщина, а потом и поверила в собственную выдумку. Вот же дура...

— Извините, что тревожу вас в столь поздний час, дорогая, но не уделите ли вы мне несколько минут?

— Я к вашим услугам — кое-как смогла пролепетать запаниковавшая Бетти.

— Видите ли, я вдруг вспомнил, что совершенно позабыл вручить вам ещё один свадебный подарок. Вот он, примерьте. Думаю, он вам должен подойти.

На открытой ладони сэра Бэрли лежал перстень с огромным — Лиз никогда подобных не видела — алмазом.

— Это очень дорогой подарок. Не уверена, что вам следовало так на меня тратиться. — запинаясь, вымолвила Бет, пряча руки глубже под одеяло. Не столько от смущения, сколько для того, чтобы скрыть охватившую её при появлении мужа дрожь.

— Мне понравилась ваша сдержанность на сегодняшнем приёме. К тому же, я могу себе позволить делать такие подарки. — довольно сухо произнёс сэр Бэрли. — Или вы считаете, что этот камень недостаточно хорош для вас?

— Что вы! Он прекрасен! — запротестовала Элиз.

— Тогда в чём дело? — и видя, что супруга молчит, подбодрил: — Говорите откровенно, дорогая. Не смущайтесь.

— Камень великолепен, но... он сам по себе состояние и прибыль не приносит — запинаясь, начала Лиз. — Вот если бы вы мне подарили какое-нибудь скромное дело, дающее небольшой доход, тогда бы я могла сама распоряжаться этим доходом и не тревожить вас просьбами о шпильках и булавках...

Строгое выражение лица у сэра Бэрли не изменилось ни на йоту, но в душе он был доволен. Буквально час назад сэр Каннинг пытался аккуратно выведать, насколько скромна в своих запросах новая миссис Бэрли. Она так же, как его дочери, что ни день выпрашивает деньги на новые наряды? Похоже, старый лис замыслил купить подарками расположение жены, чтобы через неё влиять на его — сэра Бэрли — решения. Хитрец, ох и хитрец! На пустом месте попытался закрутить многоходовую интригу...

(Cunning — хитрый)

А эта девочка, сама того не зная, утёрла нос прожженному интригану и попросила не наличные, а дело. Заметьте — дело!!! Справится она с ним или прогорит, это другой вопрос. Главное, что она не мечтает сидеть на шее у мужа и только требовать, требовать, требовать, как остальные женщины. Нет, вы только представьте себе — это юное создание хочет работать! Работать и зарабатывать! Если добавить к этому продемонстрированную ею в разговоре с леди Каннинг скромность, несомненный ум, бережливость и отсутствие откровенной жадности... ведь не вцепилась же она обеими руками в тот алмаз, как он в душе опасался... Да, похоже, что с молодой женой ему чертовски повезло. Только нужно будет присмотреться к ней повнимательней. Если первое впечатление не окажется ошибочным и девица оправдает его стариковские надежды, то... Тысяча чертей! А ведь тогда можно переписать завещание на неё, оставив родственников с носом. А то слишком уж откровенно они мечтают о его смерти... И умирать можно будет спокойно с осознанием, что собранное его тяжким трудом состояние не окажется пущенным на ветер жадной, но глупой роднёй.

Да, нужно присмотреться и проверить. А отдам-ка я ей для начала Литлкрик. Там всё равно шахту закрывать пора, иначе она вот-вот окончательно в убыточную превратиться. Справится — хорошо, тогда можно будет отдать ей ещё что-нибудь, уже более крупное. А если юная особа неверным ведением дел окончательно разорит шахту, то... Ну, хоть не так досадно будет. Кто там управляющим, кажется Дефт? Отпишу-ка ему, пусть присмотрит, но без особого приказа не вмешивается.

Услыхав от сэра Бэрли о новом подарке, Бетти вновь приятно удивила мужа. Старик даже ощутил некое умиление, когда первым вопросом жены был не о величине дохода с шахты, а о том, когда ей будет позволено посетить подаренное предприятие. "Есть деловая хватка! Вон как у девочки глаза разгорелись" — ликовал в душе сэр Бэрли — "Конечно, вести дела совершенно не женское занятие, но мне плевать на мнение ханжей из общества". Старик немного ошибся, приняв желаемое за действительное. На самом деле Лиз хотелось увидеть шахту по несколько иной причине. Став замужней дамой, девушка откровенно скучала. Да что там скучала, в доме сэра Бэрли ей хотелось просто выть от тоски! Если в пансионе она была сама себе голова, а к её мнению чутко прислушивались все воспитанницы, то здесь... Здесь она никто и ничто. С ней не считалась даже прислуга, не говоря уже о муже! А гости супруга обращались с ней как с любимой болонкой хозяина — толика вежливого внимания, дабы польстить сэру Бэрли — не более того. Оказавшись в пустоте, деятельная натура Бет искала выход своей энергии, но... не находила. Возможность вырваться из душного дома, вновь ощутить себя живой — вот что увидела Лизбет в подарке супруга. И, понятное дело, сразу же попыталась ухватиться за этот выпавший ей шанс.

И вот, спустя семь дней, ушедшие на оформление дарственной и нового владения в имущественной и налоговой палатах, Элизабет всё-таки вырвалась на свободу! Она словно окунулась в прежнюю жизнь, где её слушали и слышали, где она вновь была человеком, а не пустым местом или забавным живым украшением при муже. Стоило дорожной карете выехать за пределы столицы графства, как даже сопровождающая её в поездке горничная мгновенно изменила манеру держаться, разом превратившись в воплощение заботы и услужливости. Просто удивительный контраст с недавним вызывающим поведением прислуги в доме!

Управляющий шахтой принял девушку с надлежащим почтением простолюдина к знатной особе, отведя ей лучшую комнату в занимаемом его семейством коттедже. А внимательно изучив привезённые бумаги, преисполнился желанием помочь хозяйке ознакомиться с её новыми владениями. И Лиз, хмельная от свободы, с жадностью окунулась в пёстрый водоворот свежих впечатлений. Ей было интересно буквально всё: и скучные цифры в затёртых книгах учёта, и экскурсия по окрестностям шахты, и сама шахта, в которую она даже отважилась заглянуть. И эти грубые, грязные, почерневшие от угольной пыли шахтёры казались ей чем-то симпатичными. Да что там говорить — нищие, оборванные подёнщики, что сейчас монотонно ковырялись лопатами в русле речушки — и те не вызывали у Бетти обычного отторжения! Девушка была по-настоящему счастлива, радостно воспринимая мир и замечая только самые светлые его стороны. И пусть доход от шахты оказался невелик, пусть львиную долю выручки от продажи угля сжирали расходы на осушение шахты, зато это её шахта! Её собственная, где она была полноправной и единственной хозяйкой. И доходы её. И расходы, соответственно, тоже. Теперь нужно подумать, как уменьшить второе и поднять первое.

После прогулки по окрестностям, Бетти уже знала, что вход в шахту расположен у подножья небольшой горы, в недра которой уходил угольный пласт. Само по себе это было не страшно и грозило лишь редкими подтоплениями во время весеннего половодья. Но коварный пласт лежал наклонно и, чем дальше забирался под гору, тем опускался всё ниже и ниже. Грунтовые воды, коих тут оказалось вдосталь, сочились по стенам и, собравшись в весёлые ручейки, стекали прямо в забой. Дабы как-то бороться с подтоплением, по всей длине штрека в полу у стен были выдолблены ямы, в которых собиралась вода. Из этих ям влагу собирали ведрами в бочки и вместе с добытым углём вывозили наружу. Если раньше, при открытии шахты, на дюжину тачек с углём приходилась одна с бочонком воды, то теперь стало наоборот — десять с водой и лишь одна с готовым к продаже битым чёрным камнем. И ведь оплачивать приходилось не только труд шахтёров, но и водовозов, которых требовалось всё больше и больше. Плюс, взрывы коварного рудничного газа, которые не только унесли жизни уже более двух десятков шахтёров, но и регулярно расшатывали гору, раздирая её твердь многочисленными трещинами. А это обвалы и... новые пути для просачивания воды, ещё больше увеличивающие угрозу затопления.

Часть этой информации Бетти поведал Дефт, часть она увидела собственными глазами, а часть почерпнула из беглого просмотра книг учёта. Но однажды, в промозглый слякотный день, когда гулять под ветреным свинцовым небом не хотелось совершенно, она решила сесть и потратить время на более тщательное изучение цифр в деловых книгах. Не зная, что именно искать, Лиз решила для начала выписать на отдельную бумагу суммы годовой прибыли со дня основания шахты. Если первые три года наблюдался рост — что естественно, поскольку штреки ещё были короткие, а проблема осушения пока не вставала — то в дальнейшем цифры говорили о более-менее равномерном падении прибыли. Так что ничего нового Бетти для себя не узнала. Тогда она выписала столбик чисел помесячной прибыли за все эти годы. Вот эта картинка оказалась более информативной: колебания сумм вверх-вниз стали гораздо заметнее. Причём выяснилось, что пять лет назад они вообще резко выросли, а потом держались на уровне прибыли первых лет существования шахты в течении целых трёх месяцев! После чего опять наступил медленный, но уверенный спад.

Крепко сжав листок в руке, Бетти отправилась к Дефту за разъяснениями. И незамедлительно их получила. Даже не заглядывая в книги, управляющий уверенно тыкал пальцем в даты и рассказывал чем вызвано то или иное изменение в итоговой цифре. Вот тут, тут и тут доходы падали из-за взрывов рудничного газа; здесь, здесь и здесь приключился мор у шахтёров от какого-то поветрия, а столь заинтересовавший госпожу рост прибыли произошел по причине покупки у брандмейстеров из соседнего городка пожарного насоса.

Оный насос поначалу позволил рассчитать всех водовозов, оставив лишь троих. Одного мальчишку для переноса шланга от ямы к яме и двоих крепких мужчин для качания насоса. Со временем воды стало больше, и два работника, даже выбиваясь из сил, уже не справлялись с её поступлением. Пришлось вновь нанимать и ставить их к насосу посменно, дабы откачка не прекращалась ни на минуту. Потом управляющий был вынужден купить ещё один насос и нанять ещё одну бригаду... Потом ещё...

На сей момент откачкой воды занимаются пять насосов разом, работая днём и ночью, а к ним приставлено пять десятков душ обслуги. Да, и сверх того ещё один мастер, следящий за исправностью механизмов. Плата же им назначена следующая. По фарингу в день десятерым мальчишкам, что таскают шланги от ямы к яме — это десять фарингов. Взрослым мужчинам, кои насосы качают, каждому по два с половиной фаринга в день — это восемь непсов и четыре фаринга. И мастеру — тому в день ещё десять фарингов. В итоге за месяц работному люду выплачивается двадцать пять сорвенов. Вот такие траты на осушение шахты. Причём, это если к насосам изношенные части докупать не придётся, а без подобного обходится редкий месяц.

Разобравшись с цифрами и суммами, Бетти схватилась за голову! В эйфории от нежданно свалившегося на неё состояния и связанной с ним свободы, она и подумать не могла о подобном подвохе. Если взять доход от шахты и вычесть из него все расходы, то получалась весьма скромная сумма, которая после уплаты всех налогов мало отличалась от круглого ноля. Вот так подарок от дорогого муженька, вот так сюрпризец... Окончательно опустить руки Бет не дало природное упрямство и промелькнувшая ненароком мысль — "а что, если это проверка от мужа?" Подхлёстнутая этим предположением, Лиз с удвоенным жаром вцепилась в расходные книги, пытаясь прикинуть, где можно сэкономить и откуда выжать ещё хотя бы фаринг дохода. Но... управляющий не даром получал своё жалование — все возможные лазейки для удержания шахты "на плаву" он уже использовал.

На грани отчаянья Элиз бродила по окрестностям шахты, когда её окликнул незнакомый, скрипучий мужской голос:

— Миссис Бэрли! Два слова, миссис Бэрли!

Не утруждая себя выбором более сухих мест, к ней напрямую через лужи мчался довольно странный тип. Его когда-то дорогой камзол явно знавал лучшие времена, а на грязь, заляпавшую до колен башмаки с чулками, мужчина похоже не обращал ни малейшего внимания. Шляпа на его голове отсутствовала, как и парик, а причёска мало отличалась от вороньего гнезда. "Да уж" — подумала Бетти — "такому господину явно в лес ходить не следует, дабы не вводить в заблуждение бедных птичек! Ведь перепутают..." Правда, вслух она произнесла несколько иное:

— Я вас слушаю, любезный. Только вначале представьтесь.

— Я Стим, миссис Бэрли, здешний мастер по ремонту насосов. — вымолвил тот после небольшой паузы, взятой чтобы чуть-чуть отдышаться.

— Слушаю вас, господин Стим.

— Господин Дефт сказал мне, что вы наша новая хозяйка, миссис Бэрли. Так вот, я придумал! Придумал давно, но у Дефта вечно нет денег для испытаний. А я, честное благородное слово, придумал! И даже испытал на модели!!!

— Прежде всего, успокойтесь, господин Стим. Что вы придумали, и какое отношение ваша придумка имеет ко мне?

— Но ведь вы наша новая хозяйка... — промямлил мастер-ремонтник. — А придумал я механический насос.

— Механический? Насос? — в груди у Бетти как на дрожжах стало расти раздражение на этого очень несуразного, откровенно странного типа, а потому сдерживать прущее из неё ехидство она не сочла нужным. — А какие они были до этого, неужели алхимические?

— Да нет же! Вы не поняли! Конечно, они все механические, но я-то говорю о паре! Вы видели струю пара, рвущуюся из носика закипающего чайника?

— Видела. И что? — Бетти едва удерживала себя от грубости. По непонятной причине она сама уже была как тот чайник, на грани закипания.

— А вы знаете, что силой этого пара можно качать насосы? Что один такой механизм способен заменить десять... нет — сорок... Сорок человек! И никогда не устанет! — в заключение этой, без сомнения пламенной речи, господин Стим назидательно вонзил палец в небо, словно именно там находились доказательства его несомненной правоты.

Несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув, Лизбет постаралась успокоиться. Личные неприязни плохо сказываются на ведении дел, а сейчас её собеседник говорил о деле. Причем, о её деле! Потому что замена механизмом даже десяти работников — начёт сорока она не обольщалась — экономила ей четыре непса и фаринг. В месяц. А в год сумма будет измеряться уже сорвенами. Да, немного, но несомненно стоит того, чтобы по крайней мере выслушать этого странного, полусумасшедшего типа.

— Хорошо. У вас есть что-либо предъявить более... осязаемое, нежели ваши горячие убеждения? Или только слова?

— У меня есть модель, посмотрев на которую, вы сразу поймёте всю выгоду моего предложения. Для этого нужно лишь пройти в мою мастерскую. Прошу вас, миссис Бэрли...

Маленькая настольная модель господина Стима произвела на Элизабет столь сильное впечатление, что на следующее же утро она отправилась в обратный путь, предварительно выдав управляющему наказ во всём способствовать начинаниям мастера. И, трясясь в холодной карете по раскисшей от осенних дождей дороге, думала лишь об одном — где взять остальные две дюжины сорвенов, так необходимые господину Стиму на изготовление полноразмерного механизма и котла к нему.

На первый взгляд моделька показалась ей детской игрушкой, эдакой ювелирно выполненной уменьшенной копией водяного насоса. То же основание с торчащей вверх вилкой, на которой болталось коромысло с перекладинами ручек по концам, та же пара цилиндров с поршнями по обе стороны вилки и тягами от плеч коромысла. Казалось бы, всё такое же, как и на натуральном насосе, пылящимся в углу мастерской в ожидании ремонта. Но, приглядевшись, Лизбет всё же нашла тройку отличий — дополнительные два цилиндра для пара с поршнями и тягами, установленные рядом с водяными. И открытый сверху сосуд, изображающий бочку без крышки, установленный на общем с насосом основании. Мастер налил воды в эту ёмкость и поставил пустой стакан под отходящую от насоса вверх загнутую трубку.

— Покачайте, леди!

Бетти осторожно опустила коромысло, но ничего не произошло, только в насосе что-то тоненько хрюкнуло.

— Качайте-качайте, не останавливайтесь!

Лиз принялась качать. Сначала коромысло двигалось очень легко, а потом стало слегка сопротивляться усилиям. Когда же из трубки в стакан потекла вода, к коромыслу уже пришлось прилагать некоторую силу. И, чем активнее Бет качала коромысло, тем с большим напором из трубки выплёскивалась вода.

— Вот так сейчас откачивают воду из шахты! — заявил довольный собой Стим, и поставил на огонь маленький чайник с отходящей от носика медной трубкой, по которой пар поступал к модели. Когда чайник закипел, Лиз с удивлением обнаружила, что недавно свободно качающееся коромысло застыло в одном положении и сдвинуть его теперь с места у неё не хватает сил. Нет, саму-то модель передвинуть с места на место довольно легко, а вот заставить коромысло наклониться в другую сторону — никак. Многозначительно улыбнувшись, мастер повернул на модели маленький рычажок, установленный в том же месте, куда подходила трубка от чайника. Стоило рычажку поменять положение, как коромысло насоса перекинулось в другую сторону. Стим вернул рычажок в первоначальное положение, и модель послушно вернулась в исходное состояние.

— Видите, миссис Бэрли? Коромысло послушно рычажку как хорошая жена мужу! А сейчас я покачаю управляющий рычаг быстро-быстро. Смотрите, что из этого получится.

И, ухватившись двумя пальцами за рычажок, мастер Стим принялся двигать его столь шустро, словно выбивал дробь на барабане. Модель охотно откликнулась на движения рычажка, с той же скоростью размахивая коромыслом под звонкое клацанье сочленений. А из трубки в стакан ударила тугая струя воды. За какую-то минуту стакан наполнился до краёв. Лиз сравнила габариты стоящего тут же у стены настоящего насоса с размерами модели и попробовала прикинуть, какой ёмкости будет соответствовать стакан, если его увеличить в такое же количество раз. Почему-то у неё получалась несуразно большая бочка. Но мастер Стим подтвердил её предположения. По его расчётам, паровой насос должен перекачивать вдвое, если не втрое больше воды, чем ручной.

— А главное! Главное, миссис Бэрли! Вы только попробуйте, с какой лёгкостью движется рычаг, и при этом какой силищей он управляет! Только наденьте перчатку, чтобы пальчики не обжечь. — упивался своим триумфом Стим.

Бетти попробовала и поразилась. Действительно, усилия к рычагу приходилось прикладывать в разы меньше, нежели к коромыслу. Получается, что на эту работу не обязательно ставить взрослого мужчину, тут и ребёнок справится? Отменно, ведь это сэкономит ещё полтора фаринга в день! И вообще, как ей видится, в работе этот механизм будет обходиться едва ли не даром: уголь для топки котла добывается тут же, и воды вокруг хоть залейся, а печку топить да за рычаг дёргать способен кто угодно — что женщины, что дети. Припомнив названную Дефтом сумму в двадцать пять сорвенов ежемесячно, в которую сейчас обходится осушение шахты, Лизбет едва не заплакала от досады. Ну почему?! Почему у неё до сих пор нет механизмов, подобных этой модельке? А всё просто как божий день: в кассе шахты нет денег, чтобы эти механизмы построить. Вот уж воистину — чтобы заработать, вначале потрать...

Поэтому, не откладывая в долгий ящик, Бет опустошила шкатулку Дефта, выгребла все свои наличные, и вручила Стиму с наказом построить первый образец. Пусть пока не целиком задуманный механизм, а простую переделку из имеющихся ручных насосов, пусть с уменьшенным котлом, но сделать обязательно! Сделать и всесторонне испытать. Чтобы начинать новый паровой насос уже с учётом замеченных ошибок. А заодно поразмыслить, как можно обойтись без работника за рычагом. Чтобы механизм сам управлял своей работой. Ну, не хотелось Бетти платить лишний фаринг, очень не хотелось... В конце концов, она же девушка, а девушки имеют право на капризы. Так ведь?

...Ясное, не омрачённое дождём или облачной хмарью утро слишком редкий гость на Туманных островах, чтобы не обращать на него внимания. Разбуженная пробившимся в щелку меж штор солнечным лучиком, Элизабет лёгкой птичкой выпорхнула из постели и выглянула в окно. Всевышний, как же хорошо! Лиз особо набожной себя не считала, но не вознести хвалу Господу за это чудо просто не могла. Прежде чем идти умываться, она минуту или две любовалась прекрасным видом просыпающихся окрестностей. Сегодня буквально всё ей казалось радостным, даже прохладная вода в кувшине воспринималась не холодной и мерзкой, а свежей и удивительно бодрящей. Так что к завтраку Бетти спустилась в самом добром расположении духа. В столовой её поджидал ещё один приятный сюрприз — пусть пока ещё бледная, пусть с тёмными кругами под глазами, но Эйла сидела за столом.

— Как ты? — бросилась Бетти к подруге.

— Я в порядке. Немного мутит и слабость, но уже гораздо лучше.

— Тогда зачем ты встала, если ещё плохо себя чувствуешь?

— Всю жизнь в постели не проваляешься, а у тебя сейчас напряженный период в делах. Как же я могу оставить тебя одну? Мы же всегда вместе проходили через сложности. Помнишь, как тогда, с покупкой рудников?

Конечно, Бетти помнила, ибо такое не забывается. Тогда муж отказался по-семейному дать ей денег для мастера Стима, взамен предложив заём по средней банковской ставке. Подсчитав суммы и сроки, Бет поняла, что для неё это не самый лучший выход. Но сразу отказываться не стала, оставив этот вариант про запас. А потом...

Потом ей разом стало не до шахт и насосов — пришло известие о смерти матери. Похороны, траур, таинственная пропажа завещания и судебная война с непонятно откуда взявшимися родственниками за крохотное наследство. Но постепенно всё наладилось. Не без помощи сэра Бэрли суды выиграны, а лжеродственники отправлены на каторгу за мошенничество. Кстати, при описи их имущества было обнаружено пропавшее завещание, по которому единственной наследницей считалась Лиз. Вся эта суета затмила, отодвинула на второй план недавние проекты и задумки. Теперь Бетти предстояло навёрстывать упущенное.

Удачно продав фабриканту сукна три неудобья из унаследованных земель — распахать поля там было невозможно, зато пасти овец милое дело — Бет набрала недостающую сумму и сразу же отправилась к мастеру Стиму. Тот даром времени не терял, и к приезду хозяйки первый котёл уже во всю выдавал пар, питая им переделанный ручной насос. Встреча получилась радостной. В смысле — радовались все. Дефт сиял от удовольствия, что может похвастаться хозяйке заметным ростом прибыли в соответствующих колонках учётных книг. Стим сверкал возбуждёнными глазами и прижимал к сердцу полученный от Бетти мешочек с монетами. Ну а Лиз не могла наглядеться на посвистывающий струйками пара насос, и подсчитывала в уме грядущие барыши. Говорите "не в деньгах радость"? Ну-ну...

А на обратном пути домой — теперь домом для неё был особняк сэра Бэрли — Бет случайно увидела возле церкви Эйлу. В поношенном, но чистом платье, бывшая одноклассница стояла без движения у входа в молельный дом и смотрела куда-то вдаль невидящими глазами. Как правило, на этом месте собирались городские нищие, но те обычно сползались сюда ближе к службе, когда полно народу и есть возможность выпросить милостыню. Удивлённая Лиз не могла не остановить карету. Вот только Эйла повела себя как-то странно, когда узнала в подошедшей нарядной даме свою в недавнем прошлом соседку по спальне. Она заметно смутилась, постоянно отводила глаза, отвечала сбивчиво и уклончиво, зачем-то прятала за спиной глиняную кружку, не решаясь выпустить её из рук... Такое поведение не на шутку возбудило интерес Элиз и она, снедаемая любопытством, устроила Эйле форменный допрос.

История оказалась проста и незамысловата. Неурожай у фермеров-арендаторов подкосил и без того шаткое благополучие матери Эйлы, а тут ещё Его Величество ввёл дополнительный налог "на королевский флот", в результате чего семья оказалась на грани банкротства. Оставалась призрачная надежда удачно выдать замуж Эйлу, но увы, в последний момент жених помолвку расторг — кому нужна бесприданница? Словом, когда минул последний срок уплаты ежегодных сборов, миссис Гринбаш официально была объявлена несостоятельной. А когда речь заходит об изъятии в казну имущества налоговых должников, обычно неторопливый королевский суд выказывает поразительную резвость. Не прошло и недели как мать с дочерью оказались на улице. Хорошо хоть не в долговой яме. От переживаний мать слегла, и теперь Эйла вынуждена просить подаяние. Вот такая история...

Слушая горькую исповедь, Бетти размышляла, прикидывая ситуацию и так и эдак. В пансионные времена они с Эйлой особо близко не сходились, даром что кровати стояли рядом. Но и вражды между ними не случалось, даже по пустякам не ссорились. Тихая, спокойная Эйла никогда не лезла на первые роли, предпочитая затеряться в серой массе остальных воспитанниц. В споры не вступала, от чужого напора сразу тушевалась, замыкаясь в себе. И как теперь с ней быть? Сказать пару обнадёживающих слов, сунуть в кружку несколько сорвенов и забыть о неудачнице? Или как-то использовать? Ведь за возможность вырваться из нищеты девчонка по гроб жизни будет обязана. А ведь Лиз очень скоро понадобятся верные люди. Например, на той же шахте. Нет, сам-то по себе Дефт, как управляющий, вполне хорош, но он человек мужа, его глаза и уши при жене. Зачем Бетти такой соглядатай? Поэтому, заменить его рано или поздно придётся, но вот только Эйлой ли? Опыта-то в делах у неё никакого. Хотя в пансионе девочка училась хорошо, а по математике и риторике вообще получала только высшие оценки.

Но будет ли она верна, не предаст ли? Подумав, Бетти признала, что Эйла может и предать. Пусть не от жадности, не от подлости натуры, а под давлением со стороны. И надавить могут как на неё саму, так и на мать, ради которой Эй готова на всё. Вон ведь, чтобы найти деньги на лекаря даже подаяние просить пошла, не побоявшись позора и насмешек. Значит, нужно сделать так, дабы никто и никогда не мог надавить ни на мать, ни на саму Эй. Как это сделать? Бетти виделось два пути решения. Либо ограничить их общение с окружающим миром, либо держать в тайне участие Эйлы в её секретах. Или всё-таки лучше отправить семейство Гринбаш в унаследованное от родителей имение? Там ведь сейчас тоже управляющий нужен... Да, пожалуй, отправить их в деревню будет самым лучшим выходом. Во-первых, там относительно безлюдно, не сравнить с городом. То есть любой визитёр со стороны будет заметен сразу. Во-вторых, далеко от нынешнего места проживания Бет — не каждый догадается об их тесной связи и общих секретах. Для всех прочих Элизабет будет самостоятельно вести свои дела и сама работать с документами. А потому никто не заподозрит, что всю бумажную волокиту она свалит на Эй. А там, глядишь, девчонка потихоньку поднаберётся опыта, и на самом деле станет помощницей и советчицей.

Впоследствии всё получилось так, как замыслила Бетти. Да, не сразу, но ведь и Всевышний грешный мир не за один день сотворил. Поселив Эйлу с матерью в загородной усадьбе, Лиз привезла своему будущему буккиперу копии всех финансовых документов с шахты и заставила досконально в них разобраться. К удивлению Бет, много времени Эйла на это не потратила. Тогда была предпринята поездка на шахту, где Эйла, представленная Дефту в качестве подруги Лизбет, завалила управляющего лавиной вопросов, перемежая их восторженными комплиментами уму и опыту пожилого мужчины. Ну, скажите, как тут бедолаге не растаять, когда и вопросы не глупые, и восхищенье в обращённых на него глазёнках светится? Конечно же, растаял и без утайки выкладывал всё что знал.

Лиз тоже не без пользы съездила. Она с удовольствием осмотрела новый котёл и паровую помпу, без устали качающую чёрную от угольной пыли водицу. Другая свежая придумка мастера Стима так же вызвала у Бетти неподдельный интерес — соединённые с паровыми цилиндрами огромные меха. По задумке мастера, они должны были по сшитой из полотна трубе загонять в самую глубь забоя свежий воздух. И тем самым выдувать коварный рудничный газ из шахты. А это ликвидация угрозы подземных взрывов! Поди-ка, восстанови работу в штреке после обвала — сколько времени займёт подобное занятие? Когда каждая минута простоя шахты идёт в убыток. И не кому-нибудь в убыток, а ей, Бетти...

Заказав мастеру изготовить ещё три комплекта котлов и насосов, Лиз прихватила Эйлу и вернулась в загородную усадьбу. Там уже вовсю хозяйничала мать Эйлы — миссис Гринбаш. Отдав должное великолепному пудингу, Бетти утянула Эй в свою комнату, где поделилась давней задумкой. Она замыслила купить ещё три шахты. Две продавались за бесценок, поскольку имели те же проблемы, что и шахта Лиз, а вот за третью её владелец, сэр Блеккол, запрашивал немало. Эйла сходу оценила замысел подруги. Оценила и загорелась им. Ведь завладев четырьмя шахтами, Лизбет становилась монопольным продавцом угля во всём графстве, что позволяло диктовать свои цены местному рынку. Особую пикантность ситуации придавал тот факт, что не последнее место в цепи перепродавцов угля занимал несостоявшийся жених Эйлы, благодаря которому семейство Гринбаш осталось без единого фаринга. Что же, месть — сладкое слово, и вполне достойное для молодой леди занятие.

Выработка плана предстоящих действий затянулась глубоко за полночь. По совету Эйлы, Бетти решила не замахиваться на покупку всех шахт графства разом и на первом этапе ограничиться приобретением двух проблемных.

— Пойми, — убеждала подругу Эй. — Купив два затапливаемых рудника и возобновив там добычу в полном объёме, ты сможешь через некоторое время резко снизить стоимость угля на рынке. И тогда сэр Блеккол никуда не денется от продажи своей шахты по выгодной для тебя цене.

— Ты уверена?

— Конечно! Вот скажи, кто станет брать его дорогой уголь, когда вокруг будет навалом твоего, более дешевого? Никто! А нет продаж — нет дохода. Нет дохода — шахта убыточна. А убыточное дело дорого не оценишь. Так?

— А вдруг он продаст шахту кому-нибудь другому?

— Да кому будет нужна эта шахта без возможности устанавливать цену на уголь?!

— Ладно, убедила. А почему ты говоришь обрушивать цену на уголь не сразу, а выждав время?

— Чтобы ты успела накопить приличную сумму. Иначе на какие денежки ты собралась выкупать дело сэра Блеккола? У мужа просить станешь? А ведь он даст. Но! Только под долю в прибыли...

Как всегда при упоминании о муже Бетти на мгновение скривилась, словно раскусила лимон.

И потом Элизабет долго не могла уснуть от возбуждения. Лёжа в постели, она снова и снова припоминала доводы Эйлы, постепенно всё больше уверяясь в правоте подруги. Действительно, сейчас у неё есть деньги на покупку только двух проблемных шахт. Это факт. Другой факт состоит в том, что с новыми насосами мастера Стима она сможет вернуть новым шахтам былую рентабельность. И третий факт — после монополизации трёх четвертей рынка, ей в графстве никто не помешает диктовать свои цены на уголь. Продаст сэр Блеккол ей свою шахту, продаст. Никуда не денется. И именно по той цене, которая устроит Бетти! Как всё-таки хорошо, что ей на пути попался мастер Стим с его придумками!

Бет словно наяву увидела перед собой замысловатый механизм, внушающий уважение одним своим видом. Массивная станина, лоснящиеся от смазки шарниры, блестящие отполированным металлом внутренние поверхности цилиндров и уверенное, непреклонное движение коромысла. Влево — вправо, верх — вниз... Почему-то тут Бетти вспомнился плотник, менявший ступеньку в лестнице на второй этаж, и его пила, так же двигающаяся верх — вниз. " Интересно, если прикрепить большую пилу к машине мастера Стима, она сможет брёвна пилить?" Пораженная этой мыслью, Лиз даже подскочила на кровати.

Нет, сами по себе лесопилки были известны давно, но все они располагались либо ближе к морю, либо в предгорьях. То есть там, где уклон земной тверди разгонял течение рек, что позволяло устанавливать в стремительном потоке водяные колёса, приводящие в движение многочисленные мельницы и лесопилки. А их графство было плоское как стол, с редкими пупырышками холмов и невысоких гор. Конечно, по их склонам тоже стекала вода, но то были жалкие ручейки, не способные провернуть тяжелое мельничное колесо. Построить плотину? Можно. Но тогда разлившаяся перед нею вода покроет половину графства! Это на одних судебных исках от землевладельцев разоришься. Если же удастся заменить силой пара мощь водного потока, то... У Лизбет даже дыхание перехватило от открывающихся перспектив!

Леса в графстве хватало, и какого леса! Стройные, высоченные деревья так и просились, чтобы их пустили в дело но, увы, практически весь пиломатериал в графстве был привозной. Конечно, кое-что пилили на месте, но в ручную. То есть, медленно и дорого. Как раз на уровне цен привозного бруса и досок. Если же удастся сделать лесопилку с паровым приводом, то на одной разности в себестоимости и рыночной цены тех же досок можно просто озолотиться! Нет, в самом деле, уголь-то для топки котла свой, со своих шахт, без накруток от посредников. То есть, не так дорого. Вода, так вон она, в любом ручье или болоте. Черпай — не хочу. А если для котла можно будет использовать те же ветки и другие отходы лесопилки, то расходы на новое предприятие окажутся более чем приемлемыми. Что касается спроса, то спрос есть. Ведь не даром из соседних графств тянутся ломовые телеги, груженные пиленым лесом. В крайнем случае, можно будет мужу предложить — среди прочих предприятий у него есть верфь на побережье, где хороший пиломатериал никогда не лишний. Точно! Нужно будет озадачить мастера Стима свежими планами хозяйки. Его вечно всклокоченная голова умна, и она обязательно что-нибудь придумает. Вот только сейчас разговаривать с ним преждевременно, пусть сначала изготовит уже заказанные ему три котла с помпами. А то загорится новыми идеями, позабудет про сиюминутные дела, и не видать тогда Лиз доходов от двух пока ещё не купленных шахт...

Ну что, драки были? Были! И даже кровь разок пролилась из разбитого носа. Всё как обещал. Значит, пока ворона и щенок могут быть довольны. Конечно, сейчас эта пара начнёт негодовать и буйствовать, дескать, маловато и того, и другого. Но лиха беда начало — пусть наберутся терпения, а там, как говорил поэт "будет вам и белка, будет и свисток".

(подмигивающий смайлик)

Ой, что-то я разошелся, представляя вам героиню, и совершенно не упомянул о другой половине пары — о герое. Хотя уже давно пора и о нём сказать пару слов. Ну, уж простите великодушно, увлёкся малость. Исправлюсь. Непременно.

(смайлик, сконфуженно разводящий руками)

Итак,

ЧЁТ.

Поезд упрямо продирался сквозь дождь. Мелкий, нудный, моросящий, вселяющий уныние в душе любого, решившего что-либо углядеть в запотевшем до непрозрачности оконце. На обшарпанной лавке видавшего виды вагона маялся от скуки довольно молодой человек. Пожалуй, его даже юношей назвать было бы сложно. Скорее, большой мальчик. Однако, одетый с некоторой путевой небрежностью в форменный мундир, на стоячем воротнике которого красовались два обвитых красной нитью серебряных шнура. Что недвусмысленно указывало на звание юноши, уже успевшего дослужиться до чина десятника, невзирая на поразительную молодость.

Чтобы заметить переход поезда на другую ветку, Дюш даже не понадобилась выглядывать в окно. Если раньше вагонные колёса звонко отстукивали "ту-дух, ту-дух", как и на любой другой новой дороге, то сейчас колёса завели совершенно иную песню. Впрочем, нет — назвать назойливо лезущую в уши какофонию песней, значило бы откровенно польстить. Паузы в колёсном стуке от версты к версте разнились необычайно, а посему в вагоне слышалась то бодрая дробь, то монотонный перестук, то лошадиный галоп, то вообще не пойми что. И так они будут тарабанить на всём протяжении чугунки от Княжеграда до Солнечного...

А всё дело в рельсах. Просто дорога от столицы к Солнечному строилась самой первой и по сию пору слыла самой длинной из ныне существующих чугунок. К тому же прокладывали её во время военное, а оттого впопыхах. В ту пору все силы были брошены, чтобы как можно скорее связать центр державы с её закатной окраиной, уже которую весну отражающей участившиеся набеги туманников. А ну как однажды не сдюжит местная дружина, не отобьётся, и что тогда? Князю дополнительное войско посылать? Так покуда оно пёхом через пол державы прошлёпает, туманники на захваченных землях раз десять укрепиться успеют. Выбивай их тогда, лей кровушку.

Вот и навалились всем миром на строительство, тем паче, что Великий Князь на серебро из казны не поскупился. Рельсы отливали все, кто мог и кто во что горазд. И никого не удивляло, что у одного литейщика рельсы чуть короче, чем у другого, а у третьего длиннее первых двух. Стройка не привередничала и брала, что дают. Какие рельсы подвезли, от какого производителя — не разбирались. Что подвезли, что у насыпи свалили, то и пускали в дело. Естественно, что выдерживать равномерность стыков на левой и правой стороне колеи никому даже в голову не приходило. Вот и вышло, что на такой чугунке вначале левое переднее колесо по стыку прокатится, потом правое, а там и задняя ось в свою очередь дважды отстучит. Причём, это если ещё в колее левый и правый рельс равны. А если нет? Одним словом, любой более-менее опытный путешественник с закрытыми глазами мог отличить первую чугунку от прочих, всего лишь раз по ней прокатившись.

Но это так, ненужные мысли вслух от опостылевшего безделья, а праздности Дюш не выносил. Тем более вот такой, вынужденной. Вся его живая натура горячо протестовала против подобного времяпровождения. Да ещё эта хмарь за вагонной стенкой, навивающая тоску... Душно и скучно. И окошко не открыть проветрить, иначе натянет полную клеть угольного дыма, забьёт лавки и подвесные полки сажей, спи тогда на чёрной постели. Его-то вагон первый в составе, сразу за паровозом прицеплен...

Не зная чем бы себя занять, юноша лениво подошел к полке у входа в вагон, где с целью как-то скрасить досуг путников, лежало книжное собрание аж из двух потрёпанных брошюр. Молодой человек взял одну из них, вернулся на своё место и принялся просматривать книжицу. Надпись на обложке гласила:

"История борьбы в Закатном крае

между Королевством Туманных островов и нашей державой

в вольном изложении г-на Тилиса."

Юноша наугад перелистнул несколько страниц в середине, вернулся к началу и обреченно вздохнул, досадуя на скудность вагонной библиотеки. Он бы с удовольствием почитал бы что-нибудь другое, но альтернативой "Истории борьбы" выступал новомодный роман в стихах, а к рифмоплётству молодой человек всегда был холоден.

Ещё раз вздохнув, Дюш достал из саквояжа походный фонарь — свеча в застеклённой призме, одна из сторон которой была зеркальной — разжег его, взбил повыше тощую поездную подушку, прикрыл ноги казенным одеялом и постарался погрузиться в чтение. Именно что постарался, поскольку каждое изменение колёсного ритма сбивало с мысли и отчаянно мешало сосредоточиться. В то время как сухой, более подходящий древним былинам и сказаниям стиль повествования требовал повышенного внимания. Пойди-ка, продерись сквозь витиеватые фразы, обильно пересыпанные устаризмами! Зато усыпляло скучноватое чтиво отменно, что было на руку Дюшу. Ехать-то предстояло ещё целую ночь, а попробуй усни под звуковое сопровождение из монотонной болтовни селян-попутчиков, храпа и хаотичного громыхания из-под вагона. Та ещё задачка. Однако творение господина Тилиса с ней успешно справилось: прочитав несколько страниц, Дюш клюнул носом раз, другой, потом книжонка выскользнула из ослабевших пальцев, и молодой человек уплыл в страну сновидений...

(Дабы не подвергать читателя незапланированной встречей с Морфеем, я не стал приводить здесь выдержки из этой откровенно усыпляющей книги. Впрочем, на свой страх и риск желающие могут ознакомиться с отрывком "Истории" в приложении к данной рукописи.)

Дубич, младший десятник государевой Тайной канцелярии, пребывал в не слишком благостном состоянии духа. Да что там говорить — он был откровенно раздосадован: целый воинский поезд разгрузился, а ни одного отставшего не нашлось от ушедших со станции маршевых колонн. Казалось бы, ему наоборот следовало радоваться, что в войске наконец-то крепко взялись за дисциплину. Ан-нет, свербело в душе чувство неудовлетворённости от несбывшихся чаяний. Затаённых, сокровенных, в которых он бы не осмелился признаться никому на свете, даже самому себе, но... Тем не менее, они были. Были и сейчас исподволь отравляли Дубичу жизнь.

Станцию чугунки под надзор, как и первый шнур вдоль воротника — знак нового звания — младший десятник получил сравнительно недавно. Но уже успел проникнуться собственной значимостью и возомнить себя чуть ли не наместником Перуна на земле. Этому в немалой степени способствовал невольный трепет, который внушал окружающим серый цвет его ворота — символ принадлежности к всемогущей службе внутренней безопасности державы. Вообще-то он должен был быть серебряного цвета, но отливающий металлом атлас полагался исключительно к парадной форме, а для повседневного ношения предписывался серый лён. Хотя Дубичу вполне хватало и такого, чтобы перед ним вытягивались в струнку даже полусотники. Любой отставший, кто подходил к Дубичу с вопросом о направлении следования ушедшей колонны, неизменно натыкался на тяжёлый, пронизывающий (так ему хотелось думать) взгляд младшего десятника государевой Тайной канцелярии. И его встречные вопросы — "А для чего вы, собственно, интересуетесь? Али вам неизвестно, что место квартирования воинских сотен есть тайна державная? А может вы не отставший от колонны служивый, а подсыл от туманников? А ну-ка, пройдёмте для выяснения!" — неизменно приводили в трепет любого, будь то седоусый ветеран или зелёный юнец. В такие моменты Дубич ощущал власть. Власть с большой буквы! И упивался ею. Равно как и в последующие дни, когда за задержанным прибывал его командир. Заставить ёрзать на жесткой скамье старшего по званию, прочесть нотацию о низкой дисциплине во вверенном тому отряде — о, это было высшее наслаждение для младшего десятника Тайной стражи...

А вот сегодня не вышло. Высаженные из вагонов воины споро построились, быстро провели перекличку и тут же убыли, вздымая сапогами дорожную пыль. Ни одного отставшего. Кого теперь вести в кутузку за самовольные шатания возле путей? Некого... Хотя, нет — вон один в форменной одёжке показался у вокзального буфета! Дубич выпятил грудь колесом и твёрдым шагом двинулся навстречу служивому. Вот только служивому ли? Больно молод он даже для новобранца, да и ростом не вышел. Больше похож на обычного пацана, ради шутки обрядившегося в форменную одёжу. К слову сказать, ладно сшитую и отменно подогнанную по фигуре. А вот то, что этот сопляк осмелился нацепить на тёмно-синий воротник сразу два шнура полного десятника — это, я вам скажу, откровенная наглость!

— Тайная стража, младший десятник Дубич! Потррррудитесь представиться и явить путевые грамоты! — сходу рявкнул Дубич, дабы сразу указать кто здесь хозяин. И свысока добавил: — Или вразумительно объяснить их отсутствие.

Против всех ожиданий, начальственный рык не произвёл на мальчишку должного впечатления. Кинув равнодушный взгляд на возвышавшегося над ним "тихушника", он совершенно спокойно ответил:

— Десятник Дюш, приписан к флоту. Следую в расположение своего десятка.

"Флотский, вот оно что! А я-то гадал, что означает тёмно-синий цвет на вороте. У нас-то тут всё больше зелёные стрелков мелькают и красные пушкарей, да иной раз розмысл паровиков чёрным воротом щегольнёт".

— Приписан, значит. К флоту. Ну-ну. А могу я поинтересоваться, что делает доблестный флот среди наших бескрайних полей, где из всех водоёмов одна единственная речка, которую курица вброд перейдет, не замочив брюха?

— Поинтересоваться? Не знаю, не знаю... покажете сначала ваш служебный знак.

Разговор пошел совсем не так, как ожидал Дубич. Мальчишка не дерзил, но и испуганным почему-то не выглядел. И эта просьба — показать знак... да, вполне законная, но довольно неожиданная для самозванца. Внутренне ожидая подвоха, Дубич показал служебный жетон с цифрой четыре в обрамлении венка из дубовых листьев. Глянув мельком на бронзовый кругляш, мальчишка вынул из кармана свой. Причём, не армейский прямоугольник и не овал вольноопределяющегося, а почти такой же диск Тайной канцелярии. В первое мгновение Дубич испытал облегчение оттого, что ситуация прояснилась. Теперь стало понятным спокойствие мальчугана и его невозмутимость. Что ему волноваться, когда он сам из той же конторы? И оговорка "приписан" тоже стала легко объяснима — тайная стража частенько прикрепляла своих агентов к подразделениям, выполняющим особо важные задания.

Два качающихся на цепочках знака различались лишь выбитыми на них числами — у мальчишки была двойка. Вот тут Дубича проняло аж до пяток! Подобного допуска к державным секретам не имел даже его начальник, полусотник Зим, который с его тройкой ранее казался Дубичу всемогущим. А мальчишка... тот, показав жетон, просто промолчал. Не стал дальше куражиться и забивать последний гвоздь в гроб самолюбия "тихушника". И это молчание сказало младшему десятнику больше всяких слов: в силу своего положения, пацан просто не счёл его, Дубича, кем-то значимым. Так, некий камушек на пути, который перешагнул и забыл. Не больше.

От продолжения разговора их отвлекло негромкое частое пыхтение, словно где-то недалеко на всех парах летел поезд. Дубич оглянулся на звук и увидел, как к зданию вокзала подкатил щегольской паровик. Не тяжелый грузовоз с кузовом, не угловатый пушкарский тягач, а изящный двухместный экипаж на тонких спицованных колёсах. "Да такой не каждому тысячнику подадут! Разве что столичному гостю из царского ближнего круга". А возница лихо остановил паровик возле вокзального крыльца, спрыгнул наземь и, вытянувшись в струнку, доложился:

— Экипаж подан, господин десятник, можно ехать! — и тут же сменил тон на менее официальный. — Извини за опоздание, Дюш Галыч, но уголь последнюю седмицу подают совсем дрянной. Не даёт жару, как ни шуруй в топке.

"О как... К пацану по батюшке? Видимо, не прост мальчишка, ой как не прост!" — мелькнула мысль в голове Дубича. Уверовав в собственные домыслы о высоком положении юнца, служащий Тайной канцелярии не обратил внимания на нотки ехидства в голосе возницы. А юнец привычным движением забросил саквояж в паровик, влез сам на свободное сиденье и махнул рукой. Мол, трогай.

Первую сотню саженей проехали молча, а потом у возницы любопытство взяло верх.

— Галыч, признавайся, что ты такого наговорил тихушнику, что он тебя провожал чуть ли не с ладонью у козырька?

— Ничего.

— Да ладно, так я тебе и поверил! Этого типа вся округа знает, он тут уже многим кровь свернул. Так что выкладывай как на духу, что ты ему сказал?

— Не сказал, а показал. Вот это. — Дюш вынул из кармана знак Тайной канцелярии.

— Ого! Где взял?

— Ивича помнишь? Вот он мне его и дал. Мол, возьми на всякий случай. Дескать, на большие чины эта побрякушка особо не подействует, зато от мелочи отбрехаться будет в самый раз.

— А у него она откуда взялась?

— Тю на тебя! Ивич уж которую весну при главном управлении Тайной канцелярии числится. Чин, конечно, у него там небольшой, какой-то девятый письмоводитель, но всё-таки.

— Да, хорошо иметь такие знакомства... А ты этого Ивича давно знаешь?

— Давно, ещё с ремесленной школы...

"Эх, ремеслуха..." — Дюш откинулся на спинку сиденья — "О, весёлый Коляда, как же давно это было!"

Мелкий, даже по сравнению со своими сверстниками, мальчонка стоял на каменном крыльце и терпеливо ждал отца, уж минут десять как скрывшегося за высоченными, в два человеческих роста, дверьми.

Любопытство и робость, надежда и опаска, предвкушение нового и нежелание расставаться с привычным — эти чувства сейчас бурлили в мальчишеской душе, попеременно беря верх в отчаянном споре противоречий. Как его здесь встретят? С добром или с худом? С улыбкой или с оскалом? Будет ли обучение здесь захватывающим, как сулил мехус Бастр? А вдруг оно окажется таким же скучным, как обучение грамоте у Крива? Мальчишка даже передёрнул плечами, когда вспомнил бесконечные палочки, крючки и кружочки, которые его заставлял выводить сельский грамотей. И всё придирался, что палочки не ровные и кружки с изъянами. От нечего делать малец принялся по слогам читать надпись на чугунной доске, укреплённой слева от дверей. Постепенно угловатые буквицы сложились в слова: "Великокняжьим попечением Школа Наук и Ремёсел во граде Солнечном".

"Как это, наук и ремёсел?" — опешил мальчишка. Перечитал надпись ещё раз и внезапно почувствовал себя обманутым — "А как же паровики?! Я же не гончаром стать хочу, или там плотником каким-нибудь, а мехусом! Что же это, выходит, дядька Бастр мне солгал?" Обида встала комом в горле, а к глазам сами собой подступили слёзы.

— Эй, парень! — послышалось со стороны соседнего здания.

Хлюпая носом, мальчишка оглянулся, но никаких парней на пустынном дворе не увидел.

— Да не верти головой, оторвётся не ровен час. Я к тебе обращаюсь. — Из полуподвальной двери на мальца глядел крупный седой мужчина, вытирающий о тряпицу перемазанные в смазке ладони. — Сюда поди, поможешь малость.

Глянув на плотно закрытые двери, возле которых ему было велено дожидаться отца, мальчонка вздохнул и обречённо поплёлся к здоровяку.

— Тебя как величать? — спросил тот.

— Дюш. — с трудом удержался от всхлипа мальчик.

— А батюшку как кличут?

— Гал.

— Ты по какой весне?

— По десятой уж.

— Такой большой, а глаза на мокром месте. Иль обидел кто?

— Там у дверей написано "школа ремесла и науки", а я на мехуса выучиться хочу! — прорвалась обида наружу.

— О, как? А ведомо ли тебе, Дюш Галыч, что без изучения наук мехусом стать никак невозможно? Чего примолк? Эй, Дюш, да ты вообще меня слышишь или нет?

Но мальчишке уже было не до разговоров — спустившись за дядечкой в полуподвал, он замер на пороге, не решаясь сделать следующий шаг. В центре небольшой залы на литом чугунном основании возвышалась настоящая паровая машина! Огромное, больше его роста, маховое колесо, лоснящиеся от смазки шатуны и рычаги, переплетенье обмотанных асбестовым шнуром и совершенно голых труб, краны и краники из потемневшей от жара бронзы — у Дюша от восторга даже дыхание перехватило. Ещё бы, ведь он неожиданно оказался в самом настоящем механическом царстве! Казалось, все его заветные мечты в одно мгновение сбылись по мановению волшебной палочки.

Увидев, каким огнём загорелись мальчишечьи глаза, в которых бесследно пропали недавние слёзы, здоровяк усмехнулся и сказал:

— Ну, что, поможешь? Нужно машину после работы почистить и смазать.

— А можно?

— Конечно! Для того и позвал.

Работа оказалась не тяжелой, но грязной — за каких-то две минуты малец перемазался буквально по уши, одни только зубы сверкали белизной за растянутыми в счастливой улыбке губами.

— Не устал? — Дюш отрицательно замотал головой.

— Интересно? — согласный кивок. — Если есть вопросы, задавай.

Зря мужчина это сказал, ой зря! Вопросы посыпались как горох из прохудившегося мешка. Частью наивные, а некоторые настолько каверзные, что мужчина даже крякал от удивления. Седоголового хватило минут на десять, после чего он взмолился:

— Всё-всё, помилосердствуй! Ты меня совсем загонял, я уже чувствую себя школяром на экзамене. А что касаемо твоего интереса, то во время обучения вам всё растолкуют самым подробным образом. Наберись терпения. Ну, побудь пока тут, а я отлучусь ненадолго. — И тут же сбежал, воспользовавшись заминкой Дюша с очередным вопросом.

Оставшись в одиночестве, осмелевший мальчишка прошелся по машинному залу. Ему интересно было буквально всё: и куча угля на железном листе у топки (а, это чтоб удобнее лопатой нагребать!), и насос с ременным приводом от машины, качающий воду в котёл, и сам котёл, обложенный досками, которые стягивали железные обручи. Походило на обычную бочку, только огромную, уложенную набок и снизу до половины обложенную кирпичом. А ещё удивило обилие странных часов в бронзовом корпусе, и почему-то все с одной стрелкой. Побродив по залу, малец вернулся к притягивавшей его как магнит машине. Само по себе добротное, сделанное на века устройство вызывало живейший интерес. Мальчишка обошел паровую машину по кругу, благоговейно касаясь каждой её детали.

Спустя полчаса Дюш стоял в кабинете самого господина старшего наставника. Рядом на краешке стула для посетителей ёрзал его отец, порядком стушевавшийся в обществе высокоучёных господ из школьной администрации, время от времени одаряя отпрыска растерянными взглядами. А перед столом наставника возвышался седоголовый дядька и, не стесняясь чинов, громогласно вещал хозяину кабинета:

— ...и имей ввиду, ежели ты не возьмёшь сего отрока, то я на тебя крепко обижусь! Останешься тогда со своими подпевалами, Фалем с Густом, которые ни в одном механизме сложнее гончарного круга вовек не разберутся.

Атмосфера сгустилась и ощутимо давила на плечи, пригибая Дюша к полу. Оробев, он невольно сжался в комок, стараясь стать как можно незаметнее. Ему казалось, вот-вот в кабинете разразится такая буря, что мало никому не покажется. Ни здоровяку за его дерзость, ни самому Дюшу за неуместные вопросы. Что же касается неминуемого отказа в обучении, то сейчас мальчишка был в нём так же уверен, как и в предстоящей отцовской порке от зряшности поездки в город. Господин старший наставник откинулся на спинку изрядно потёртого, до лоснящихся залысин, кожаного кресла, поднял глаза к нависавшему над ним седоголовому и, словно раздумывая, произнёс отстранённым тоном:

— Хм, может... две удачи на бочках?

— Об заклад? А что, идёт! Но только чтобы уговор шел на обе стороны?! — с неожиданным азартом откликнулся здоровяк.

— По рукам! Только скажи вначале, Гавр, ты действительно думаешь, что из мальца будет толк?

Седоголовый кивнул, всем своим видом выражая железную уверенность. Тогда господин старший наставник вынул из ящика стола рисунок со множеством шестерёнок и показал его Дюшу. — Посмотри сюда и скажи, в какую сторону будет вращаться сия шестерня, коли вот эту крутить по часовой стрелке?

Здоровяк со вздохом возвёл очи горе, дескать, "опять ты за своё"! Но наставника было трудно смутить.

— Так куда она будет вращаться? — повторил он свой вопрос, видя, что мальчишка не торопится с ответом.

— Никуда она не повернётся, колом стоять будет. — буркнул Дюш, отводя взор от бумаги. — Чтоб остальные завертелись, одну зубчатку убрать следует.

— А почему?

— Я первым делом зубчатки счёл, их одиннадцать. Стало быть, число шестерён нечётное, а они все одна с другой в кольцо замкнуты. Ясное дело, покуда одну зубчатку не убрать, оне друг дружку стопорить станут.

— Эк он тебя срезал! — торжествующе воскликнул названный Гавром. — Нет, нужно мне было с тобой не о двух, а об шести удачах сговариваться!

— Ладно, уговорил. Веди своего юного светоча к словесникам и иным, пусть попытают, что он уже знает и чему его в первую голову учить надобно.

В коридоре Дюш не утерпел и спросил Гавра:

— А про какие прочие испытания упоминал господин старший наставник?

— По указу государя, попечителя нашего, всех новиков в первую весну одной лишь словесности учат, и негласно подвергают разным испытаниям. А наставники примечают, кто к какому делу гож, кто к какому ремеслу склонность имеет.

— А машину чистить и смазывать, это тоже испытание было?

— А то! Просто мне так виднее, кто из школяров робок и боится механизмов, кто невнимателен и рассеян, кто руки в смазке испачкать брезгует. А из белоручки хорошего мехуса никогда не получится, как ты с ним не бейся... Вот ты говорил, что хочешь мехусом стать, это верно? Или ты просто так сказал, для красного словца? — неожиданно сменил тему наставник Гавр.

— Я хочу сам придумывать машины. — Выпалил Дюш и, внезапно застеснявшись, робко добавил: — А ещё в небе летать.

— О как? Сталбыть, в розмыслы метишь? А что, это дело доброе. Дерзай, Дюш Галыч!

По учению волхвов, одарить простого смертного удачей мог или Велес, или Белбог. Сложно сказать, кто именно благоволил в тот день мальчишке, но без пригляда свыше тут дело явно не обошлось. Ибо как иначе объяснить, что Дюш обрёл новый дом и опытных наставников, обзавёлся многими друзьями и даже одним недругом? И всё это за один день.

Прощание с отцом получилось тягостным, ведь расставались они аж до Коляды, до дня зимнего солнцестояния. Гал был бы и рад навестить сынишку пораньше, но... заботы, дом, хозяйство. Предстояло собрать до последнего зёрнышка урожай, который и так выдался скудным из-за летней засухи. Опять же, скотину без сена на зиму не оставишь. Теперь придётся косить осенью, коли лето не расщедрилось на травостой. Обнялись напоследок отец с сыном, и затарахтела по булыжной мостовой влекомая кобылой Зуйкой телега, увозя расстроенного Гала из города. А Дюш всё махал вослед рукой не замечая, как слезинки одна за другой скатываются по его щекам.

— Проводил родителя? Вот и славно! — Тяжело ступая, из будки выбрался старик-привратник. — Теперь отрок, ежели не хочешь остаться голодным, дуй в столовую избу. Вона, слышь-ка, уж и колокол к трапезе созывает. Давай-давай, ступай, не мешкай. А я покуда ворота притворю, не гоже им нараспашку стоять.

Дюш безропотно повернулся и, нога за ногу, поплёлся к источнику неприятного, дребезжащего звука. Хотя, Хорс свидетель, больше всего на свете ему сейчас хотелось дать дёру со школьного двора и как припустить, а там нагнать отцовскую подводу да вскочить в неё с разбегу. А к вечеру следующего дня оказаться в родном селе, среди близких ему лиц, где есть мама, братья, друзья. Даже доводящая порой до белого каления вредина младшая сестра — Дюш и ей бы сейчас обрадовался, окажись она рядом. Но их не было. Никого, только он один как перст против чужого, незнакомого, равнодушного мира. Чувство накатившего одиночества оказалось столь острым, что мальчонка окончательно сбился со своего, и без того неторопливого шага. Практически замер на месте. Толчок в спину бросил его вперёд с такой силой, что Дюш едва устоял на ногах.

— Мелочь пузатая, тебя что, не учили старшим дорогу уступать? — Толстощёкий пацан, по виду на весну старше Дюша, поднял в замахе руку, намереваясь подкрепить свой визгливый возглас хорошей оплеухой. Дюш отпрянул в сторону и огляделся. Оказывается, его угораздило остановиться в дверях столовой избы, прямо на проходе, куда сейчас группами и поодиночке входили ребята постарше. Пропустив вперёд суетливую мелкоту, те не шли, а величаво и солидно шествовали, как подобает школярам предвыпускной скамьи. Двое из них, рыжий долговязый парень в конопушках и крепыш, телосложением напомнивший Дюшу их сельского кузнеца, остановились перед круглолицым забиякой и с любопытством воззрились на него.

— Ты слышал, Ивич, школяры второй весны у нас, оказывается, уже старшими себя мнят? А мы тогда кто? — С ехидцей поинтересовался крепыш у товарища.

— Видимо, совсем уж пеньки замшелые, разве что мха на нас не столь изрядно наросло, как на наших наставниках. — С деланным огорчением вздохнул рыжий. И нарочито сочувствующим голосом спросил у толстощёкого: — Что, жирдяй, и тебя не учили старшим дорогу уступать?

Задира вспыхнул, как маков цвет и, буркнув в сторону Дюша "плакса-девица", умчался к трапезным столам, благословлённый в путь подзатыльником крепыша.

— Плакса? — Названный Ивичем обращался теперь к Дюшу. — Хм. А ведь и впрямь глаза у тебя на мокром месте. Что, сильно он тебя приложил?

— Пустое. А глаза... Это я с отцом надысь прощался, вот и не просохли покуда. — Потупился Дюш.

— Так тебя только что привезли? То-то я смотрю, что лицо мне твоё незнакомо... Позволь полюбопытствовать, а на кого ты учиться здесь собрался?

— На мехуса! — С достоинством отчеканил Дюш.

— На мехуса?! — Переспросил Ивич. — Ты смотри-ка, Слав, а ведь нашей сотни прибыло! Ну что, господин будущий мехус, из новиков ты первый по этой осени прибыл, а отдельный стол для вас, зеленушек, покуда не накрывали. Посему милости прошу к нашему застолью.

Ивич сделал рукой широкий приглашающий жест, сопровождаемый недовольным хмыканьем Слава. И рассмеялся:

— Да не волнуйся Слав, не объест тебя сей птенец, ибо просто не сможет при всём желании: у него утроба вполовину твоего кулака.

Но Слав не собирался подвергать себя риску голодной смерти. Он вернул дежурному половому поданный тем чугунок с полбой, и собственноручно взял взамен с его тележки другой, на треть больший по размеру. "Не видишь, у нас пополнение и едоков больше стало?" Половой сравнил взором чугунки, смерил взглядом мелкую фигуру Дюша и дёрнулся было возмутиться подобным самоуправством. Но, оценив бицепсы Слава и размер его кулаков, счёл за благо молча удалиться. Хотя не отказал себе в удовольствии состроить презрительную гримасу. Естественно, вначале отвернув лицо от Слава.

— Итак, господа мехусы, дозвольте представить вам нашу юную смену. — Торжественно начал Ивич и замешкался: — Как там, бишь, тебя прозывают-то?

— Дюш.

— Давай, Дюш, садись за стол. Да не робей, черпай школярскую кашу полной ложкой.

Появление нового лица собравшаяся за столом компания восприняла довольно равнодушно, а вот к проказе Слава отнеслась восторженно. После шумного одобрения проделки было решено добычу немедленно употребить по назначению, пока половой не успел нажаловаться дежурному по трапезной. Ибо с того станется послать за кем-нибудь из наставников, а тогда жди головомойки. Так что некоторое время за столом царила гробовая тишина, нарушаемая лишь частым стуком ложек о чугунок.

— Хлеб да соль, отроки!

Как внезапный порыв ветра пригибает к земле высокую траву, так неожиданно раздавшийся за спиной голос Гавра заставил обедающих разом втянуть головы в плечи. Испуганно забегавшие глаза сотрапезников красноречиво поведали Дюшу, что сейчас старшие ребята уже не столь высоко оценивают выходку Слава, как парой минут ранее.

— Смотрю, наши озорники уже пополнением обзавелись, даже новика на свой кошт приняли?

Не в силах ещё больше втянуть головы, мальчишки целиком начали забираться под столешницу, столь велико было охватившее их желание стать незаметными.

— Слав! — обратился Гавр к вожаку компании.

— А что Слав? Чуть что, так сразу Слав! Я что, всегда за всё в ответе?! — привычно взвился крепыш. Судя по скорости выданной им фразы, оправдываться ему перед наставниками доводилось очень часто.

— Слав тут ни при чём, это я новика привёл. — поднялся с лавки понурившийся в ожидании разноса Ивич.

— Ты? Молодец! А я как раз собирался просить кого-либо присмотреть за мальцом. Ну, раз ты сам взялся приглядывать, то так тому и быть.

Ответом был тяжкий вздох Ивича, осознавшего неподъёмный вес взваленного на него поручения. Да лучше двор весь день мести, чем отвечать за непоседливую малышню!

Пусть не с первого дня, но школьная жизнь Дюшу понравилась. С утра, сразу после завтрака, юнцов первой весны вели в классы на свидание с бумагой, чернильницей и наставницей по словесности госпожой Ралой. Хоть Дюш и недолюбливал этот предмет, но, спасибо дядьке Криву, обучившему его основам грамоты, в словесности он поначалу немного опережал своих сверстников, а скатываться в отстающие ему показалось недостойным. Вот и поднажал на учёбу, да так, что госпожа Рала втихую начала гордиться своим учеником. Впрочем, на требовательности наставницы эта симпатия не сказалась никак. Вернее, сказалась, но наоборот — первые три весны Дюш вполне искренне считал, что учительница его за что-то невзлюбила и при каждом удобном случае придирается, выискивая в его ответах малейшие неточности.

Затем шли уроки "истории державы Борейской и развития ремёсел в оной", которые нравились Дюшу гораздо больше. Яркие, образные рассказы наставника Фаля о зарождении единого государства в центральных землях, о его дальнейшем расширении на восход и запад иллюстрировались современными копиями со старинных гравюр и отменно дополнялись живым воображением отрока. Интересу Дюша к делам давно минувших дней способствовали методы учителя: Фаль старался не отделять историю ремесла от общей, а преподавать всё в комплексе, не обходя вниманием даже географию. Например, на вопрос "почему для прокладки дорог нанимали заморских франов, а не сами прокладывали" отвечал весьма развёрнуто. Дескать, дороги в Борее не строили потому, что в повседневной жизни они были в общем-то без надобности, поскольку простым людям вполне хватало бесчисленных рек и речушек. Летом на плотах и лодках, а зимой на санях по ровному, гладкому льду добраться от одного поселения к другому большого труда не составляло. И пусть те реки из-за равнинной местности петляли хлеще упившийся бражкой змеи, пусть путь по воде от села до лежащей в десяти верстах деревеньки отнимал полтора-два дня. Пусть долго, зато надёжно. Время тогда большого значения не имело, а торопливость у пращуров была как-то не в чести.

А вот когда набеги туманников стали реальной угрозой для державы, когда возникла необходимость в быстрой переброске войска с одного места на другое — чего по рекам сделать было нельзя — тогда и появилась необходимость прокладывать прямые, мощеные дороги с возведением мостов и обводных каналов. Только кто их будет строить? Нет, кому камень ломать, кому лопатой землю рыть найдётся, а вот как возвести мост, как проложить крепкую дорогу через болотину — таких знающих людей в Борее не сыскалось. Пришлось идти на поклон к франам. Так что платили заморским мастеровым не столько за труд, сколько за опыт каменного строительства.

Или другой случай на одном из уроков Фаля. Наставник тогда рассказывал о механических театрах и автоматонах, в искусстве создания которых франские часовых дел мастера достигли небывалых высот. Дюш тогда здорово удивился, что всё это искусство так и осталось игрушкой для богатых, никак не отразившись на жизни простого люда. Да что там говорить, если во всей просвещённой Фране до сих пор не было создано ни одной паровой машины, тогда как в Борее одних чугунок уже три и ещё две достраиваются! Причём, это если считать только крупные, двухколейные, протянувшиеся от города к городу, потому как мелких — заводских да рудничных — вообще не счесть. Да что там чугунки, если ныне паровики в полях и на дорогах уже не вызывают былого изумления у зевак, а становятся столь же привычными как волы или лошади!

Удивился и спросил у наставника — почему так? Фаль объяснил. Оказывается, тут та же самая причина, по которой в Борее пращуры не строили дороги. Просто незачем. Франам вполне хватает водяных колёс для мельниц и кузней, а чугунки... Гористая та Франа, сплошь холмы да высоты, меж которыми любой клочок ровной земли был давным-давно занят полями или жильём. Там даже города, и те со временем разрастаются только вверх по горным склонам, потому как иного свободного места нет. Что же касается механики, то простой народ Франы её не понимал и не понимает, подозревая в ней чуть ли не происки нечистого.

Тогда как борейцы издавна были хорошо знакомы с механизмами. Пусть с простейшими, зато сталкивались они с ними в повседневной жизни регулярно. Взять те же мельницы. Ведь молоть муку нужно было во все времена, и до появления паровых машин тоже. Ручной же меленкой много зерна не перетрёшь, а лошадей к жернову не пристегивали — у рачительного хозяина для савраски завсегда полно иных, более важных работ. Про водяные мельницы в Закатном крае разве что слышали краем уха, ибо реки тут хоть и раздольные, но течение в них медленное, и провернуть колесо с тяжелым жерновом они не могут. Зато дующего с моря ветра над Закатной равниной вдосталь. Потому и крутились ветряки почитай у каждого крупного села. А что такое мельница с точки зрения механики? Это одновременно и угловая, и понижающая передача разом. Да с деревянными зубчатыми колёсами, а не с металлическими шестернями, но ведь суть-то одна. Потому-то и воспринял борейский мужик огненную машину как диковинную, но дюже полезную для народа придумку.

Много интересных вещей рассказывал на своих уроках наставник, но Дюш всё равно каждый раз с нетерпением ждал звонка — после занятий у Фаля был обед, а значит скучноватая часть дня заканчивалась и наступала самая любимая. Сначала шло обучение в мастерских. Как правильно работать напильником, как распилить, обточить, закалить, отлить металл, как стоять у станка, чтобы не попасть рукой под резец или того хуже, не влезть под уходящий к потолку приводной ремень — всё это ребятам объясняли наставник Густ. Спустя два часа ученики шли из мастерских в соседнее помещение, в машинное царство Гавра. Вот тут Дюш оказывался поистине на седьмом небе от счастья! Ему было всё равно, что делать — любую порученную наставником работу он выполнял с наслаждением, будь то очистка деталей машины от загустевшей из-за жара смазки или замена прохудившихся уплотнений. Мальчишке паровая машина казалась живым существом, любое прикосновение к которому наполняло грудь благоговейным восторгом. И Хорс свидетель, звонок об окончании урока Дюш каждый раз воспринимал с досадой.

Затем был ужин и долгожданное личное время после него. Свобода! А её Дюш ценил больше всего на свете. Хочешь, иди на школьный двор и там всласть покидайся снежками со сверстниками, а нет, так вливайся в ватагу школяров и гуляй по городу. Только присоединяться следовало к старшим ребятам, потому что каждая встреча с местными мальчишками непременно заканчивалась дракой. До крови старались не доводить, но синяками и ссадинами обе стороны наделяли друг друга не скупясь. Окажись малорослый Дюш на улице в компании таких же как он учеников десятой весны от роду, и быть шнуркам битыми. Щеголяй потом иссиня-чёрным бланшем под глазом...

(шнурками местные мальчишки называли школяров, от сокращения ШНР — Школа Наук и Ремёсел)

А если на дворе мороз трещит или вьюга воет, то можно сбегать в книгохранилище и в тепле полистать подшивки "Вестника о новых придумках борейских и заморских розмыслов". Днём-то к ним не подступишься: то уроки, то кто-нибудь из окрестных мастеровых их листает, ищет для своего дела подходящее. Ещё со времён государя Дитра II так повелось, что всяк придумавший что-нибудь новое, слал в столицу подробное описание придумки, за что получал некоторое вознаграждение. Затем издавались и рассылались во все края Бореи книжицы, содержащие краткие описания всех появившихся в последнее время новинок. Если кто-то находил в них полезное для своего ремесла, то слал прошение прислать ему полное описание придумки. А если использовал у себя присланные сведения, то отчислял от дохода небольшую сумму, шедшую автору придумки. И, чем востребованнее оказывалась сия новинка, тем больший доход приносила она изобретателю. Наставник Фаль на одном из уроков упомянул о розмысле, который придумал химическую смесь для запального пистона, благодаря которому отпала надобность в оружейных фитилях и кремнях. Этот пистон даже приняли для выделки на казённых заводах, что озолотило не только самого розмысла, но и всех его потомков аж до второго колена!

А если нет желания рыться в залежах печатной мудрости, то можно сбежать в мастерские, где по вечерам всегда многолюдно. Ещё бы, ведь вечерние мастерские отличались от дневных несказанно! Днём это были учебные классы, а вечером они превращались в клубы по интересам. Любые станки, верстаки, тиски, инструменты, медь, бронза, сталь — всё это богатство оказывалось свободном распоряжении учеников. Только твори. И Гавр с Густом, тут же коротавшие вечерок за трубкой и стаканчиком с игральными костями, сейчас представали не в образе строгих наставников, а были скорее старшими, опытными товарищами, к которым всегда можно подойти за советом как ловчее сделать то или это. Конечно, игра в кости сама по себе весьма азартное занятие, но мастера как-то умудрялись совмещать подсчёт выпавших очков с наблюдением за подопечными и направлять неуёмную мальчишескую энергию в мирное русло.

Например, однажды первый школьный озорник Ивич ухватил ровный кусок медной трубки, вложил в неё туго скатанный бумажный шарик и что есть силы дунул в трубу. Через минуту вся мастерская была охвачена перестрелкой.

— Ивич, слушай, а вот мне интересно, та бумага только по ровной трубке пройдёт или по изогнутой тоже? — задумчиво спросил Гавр, закидывая в стаканчик два не сыгравших кубика для нового броска.

Оказалось, бумажный шар пройдёт и по гнутой трубе, только дуть нужно сильнее. С выпученными от усердия глазами, покрасневший от натуги Ивич всё-таки смог переправить по трубе бумагу с запиской из одной мастерской в другую. После совместного критического разбора было решено:

А. Задумка интересная и дюже полезная, поскольку позволяет обходиться без поиска посыльных. А сие порой бывает весьма затруднительно.

Б. Записку следует защитить от трения о стенки трубки, иначе бумага быстро пачкается и лохматится. Стало быть, нужна какая-то капсула из металла.

В. Дуть должна машина, потому как никакой дыхалки не хватит переправить записку из главного здания школы в соседние постройки.

Через месяц ученики связали все главные помещения школы системой воздуходувной почты, причём почти все её части были придуманы и изготовлены ватагой записных шалопаев Ивича. Ну, конечно, с небольшой помощью наставников. Ну, очень небольшой. Надо ли говорить, что никаких проказ в этот месяц в школе не случалось, как и драк с местными? Думаю, не стоит. Зато как гордился Ивич своим творением! По два раза на день он оббегал раскинувшуюся по школьному двору сеть трубопроводов, проверял, не разболтались ли где-то крепления, не травит ли воздух в соединениях, вдосталь ли смазки в сжимающем воздух насосе. Но от насоса его сразу же в шею гнал Дюш, на правах создателя не менее ревниво относившийся к собственному детищу. Что же до письма в "Вестник о новых придумках", то его писали чуть ли не всей школой.

Самое же удивительное состоит в том, что история с почтой имела продолжение. Сначала в виде страницы о ней в "Вестнике", где были поимённо упомянуты все создатели, а потом в потянувшейся длинной череде визитёров, изучавших творение школяров чуть ли не с лупой. И все они стремились непременно поговорить с отроком, коему в голову пришла столь замечательная придумка. Ивич поначалу здорово смущался от свалившегося на него внимания, но быстро освоился и перестал робеть при виде дорогих костюмов или форменных мундиров со многими шнурами на вороте. А к весне на создателей воздуходувной почты закапал... нет, не золотой дождь, а так — мелкая морось, но всё же из звонкой монеты. Хотя для выходцев из небогатых семей даже она показалась целым состоянием. Часть своих первых денег Дюш отправлял отцу, а остальное по совету Гавра, взявшего мальчонку под негласную опеку, клал в банк на своё имя. Ему ведь придётся как-то устраиваться в жизни после окончания школы, верно? Вот тут-то накопившиеся деньги и сгодятся. Из всей ватаги один только Слав остался не у дел. Вроде и помогал всем по мере сил, но сам ничего придумать не смог, а потому ни славы, ни денежного вознаграждения не получил. Не считать же придумкой его крылатку?

Тогда Гавр рассказывал о разновидностях паровых машин, а Слав возьми да ляпни: "Для чего все эти сложности? Ведь задача паровой машины превратить давление пара во вращение вала! А без всех этих поршней, шатунов, золотников вполне можно обойтись". Естественно, Гавр попросил более подробных объяснений. Слав взял жестяной круг, насадил его на ось, сделал короткие прорези от края к центру диска и отогнул получившиеся полоски поперёк жестянки. Вышло что-то наподобие водобойного колеса с плицами. А потом просто направил на лопатки струю пара от котла настольной паровой машинки. Диск не просто завертелся, а с визгом! Но Гавр, покивав головой, молча придавил пальцем ось, и крылатка встала. "А теперь попробуй так же остановить вращение учебной машины. Ведь задача паровых механизмов не просто крутиться, но и создавать усилие на валу"— добил он разом надувшегося Слава. Добил, но не убедил. Ну, не верилось парню, что его придумка оказалась пустой, а как доказать свою правоту он не знал.

Постепенно эта история забылась, но следующей зимой случилась другая, и опять же на уроке Гавра. Наставник рассказывал о понижающих передачах и, чтобы школяры лучше усвоили учебный материал, наказал им выпилить из дерева шестерёнок и собрать из них модели редукторов. Все вооружились лобзиками и приступили к делу. Сначала вырезали круги, а потом начали выпиливать на них зубья. Один только Слав поступил иначе. Поленившись, он решил выпилить шестерню сразу из доски, минуя промежуточный этап с вырезанием круга. Конечно, намучался порядком, но вырезал-таки. Его верный оруженосец Триш, русоволосый парень с хитрющими глазами, ухватил оставшийся обрезок доски с дырой в форме шестерни, вставил в отверстие стянутую у соседа с верстака маленькую шестерёнку с подходящим зубом и давай её гонять по кругу. Забавно ему — вроде белки в колесе бегает та шестерёнка. Скажете, просто шутка несерьёзная? Ан-нет, ведь именно из той шутки Триша появились на свет беличьи редуктора. Некоторые их ещё планетарными называют, потому что сателлиты кружатся у центральной шестерни точь-в-точь как планеты вокруг светила.

Не иначе как сам Коляда-весельчак дёрнул тогда Дюша за язык сказать Славу, мол, сей редуктор как раз для твоей крылатки. С того дня потерял Слав покой: всё мыслил, какие ему лопатки на той крылатке поставить, под каким углом их повернуть, да как ловчее с редуктором соединить. Две весны бился, но своего достиг — заработала крылатка как надо, а вкупе с беличьим редуктором такую мощь обрела, что ни один силомер показать точно не смог, ибо сразу ломался. Но один недостаток у Славовой придумки всё-таки нашелся — пар из котла она просто пожирала со свистом! Даже здоровенный котёл, питающий могучую школьную машину, которая легко крутила десяток станков, и того хватало лишь на пару минут работы крылатки. Спрашивается, кому нужна такая прожорливая штуковина? Повздыхал Слав и забросил свой механизм до лучших времён...

...Дюш! Дюш Галыч! Да ты никак сомлел? Всё, вставай! Хвала Белбогу, приехали уже.

Дюш с трудом разлепил веки и первое, что он увидел, было озабоченное лицо возницы.

— Клёс, ты злыдень! Ну, дай хоть малость поспать, будь человеком...

— Так иди в свою палатку и спи себе всласть, а мне ещё паровик обиходить надобно.

Зевнув с риском вывихнуть челюсть, Дюш подхватил саквояж и побрёл в сторону палаточного ряда. Пока шел — взбодрился, а потому укладываться передумал. Да и как тут было не взбодриться, когда через каждые три шага его окликали, здоровались, живо интересовались поездкой. Словом, саквояж на кровать кидал уже совершенно другой человек — бодрый, энергичный, а не недавняя вялая сомнамбула. Для полного счастья оставалось лишь умыться, что Дюш и проделал, с огромным наслаждением окунув голову в дубовую бадью, до краёв наполненную чистой, прохладной водицей...

Блин, что-то герой у меня получается какой-то негероический — по характеру гораздо ближе к ботану, чем к нагибатору. К тому же ростиком всего лишь пару вершков над горшком... А ведь дамочкам подавай высоченных, мускулистых, обязательно богатых и непременно свободных. И чтобы всё это в одном флаконе. Взболтать, но не перемешивать...

Кстати, а мне вот интересно — такие индивидуумы ващще в природе встречаются или это просто женская мечта, как всегда напрочь оторванная от реальности?

(смайлик, задумчиво чешущий репу)

И что мне теперь делать? Вытягивать мальца ввысь и карманы ему дензнаками набивать? Или же оставить его таким, каков он есть, а с героиней сводить, уповая на проверенные временем поговорки "любви все возрасты покорны" и "любовь зла, полюбишь и козла"?

(чую, скоро мой смайлик дыру в затылке протрёт)

Впрочем, ладно, там посмотрим, куда кривая выведет. А пока вернусь к героине. Стало быть вновь -

НЕЧЕТ.

Стабильность, это хорошо или плохо? Смотря с какой стороны посмотреть. То, что на смену ночи всегда приходит утро — это хорошо. А вот то, что идущий за утром день неизменно вываливает на вас новые заботы в довесок к уже имеющимся — в этом приятного мало. С раннего утра до позднего вечера Бетти и Эйла двумя стремительными белками крутились в колесе повседневных проблем, а заботы на их головы всё сыпались и сыпались. Казалось бы, всё идёт хорошо — и шахты удалось выкупить за реальную цену, и мастер Стим точно в срок собрал осушительные машины. И новую цену на уголь покупатель принял, хотя поворчал изрядно. Даже лесопилка с паровым приводом заработала как надо! Но, к сожалению, на этом всё — Фортуна от Элизабет отвернулась. Торговцы лесом наотрез отказались брать у Лиз пиломатериал, а всем её попыткам продавать доски и брус самостоятельно мешали всячески. Они даже рыночную цену уронили ниже себестоимости, пойдя на заведомые убытки лишь для того, чтобы не допустить к давно поделенному ими пирогу нового конкурента.

Пришлось Лизбет переориентировать лесопилку на выпуск крупногабаритных брусьев и толстой доски под флотские стандарты, а весь готовый продукт отправлять под навесы для длительной сушки, в надежде со временем пристроить древесину на верфи мужа. Проще говоря, несущей золотые яйца курицей лесопилка не стала, что здорово расстраивало Элизабет. Причём мастер Стим огорчался вместе с хозяйкой. Он был по-своему не чужд тщеславия, а неудачу с паровыми пилами воспринял как собственный просчёт. Поэтому-то он столь яро ухватился за новую идею Бетти — ткацкий станок с паровым приводом.

Мгновенно разобравшись в несложном принципе работы станка, мастер принялся осыпать проклятьями свою тупую голову, в которую до сих пор не пришла элементарнейшая мысль объединить свои наработки с давно известным людям станком. Ведь движение ремизок вверх-вниз и полёты челнока из стороны в сторону меж нитями основы как нельзя лучше соответствовали возвратно поступательным движениям паровых машин Стима, применённых им в насосе и лесопилке! Во всех его устройствах в принципе отсутствовало вращательное движение, только вперёд-назад. Ну, разве что коромысло, соединяющее толкатели, поворачивалось вокруг оси на некоторый угол. Казалось бы, просто прицепи к станку цилиндры и всё заработает само собой. Ан-нет, не тут-то было...

Сложности начались совсем не там, где их ждал мастер. Из-за жара цилиндров коробилась рама станка, перекашивая всю конструкцию. Отработанный пар насыщал помещение влагой, от которой нити основы набухали, начинали застревать в глазках ремизок, а поперечная нить постоянно цеплялась за челнок, то и дело останавливая его полёт на половине пути. К тому же длинный паропровод от котла к станку заметно охлаждал пар, отчего давление в цилиндрах получалось слабым, сколько в топке ни шуруй. Пришлось Стиму переносить машину в отдельную пристройку, а создаваемое цилиндрами усилие передавать станку с помощью длинных тяг и качалок.

У каждой медали всегда есть две стороны, нашлась и своя польза в таком вынужденном решении. Теперь большой разницы не было, какое количество станков установлено в помещении — протянувшиеся внутри здания приводы позволяли ставить в ряд любое количество ткацких устройств. Впоследствии подобная архитектура стала типовой для фабрик и мануфактур деловой империи Элизабет — длинный барак с оборудованием, к которому с торца пристроено помещение с паровой машиной. Под крышей вдоль задания сновали туда-сюда силовые тяги, а на полу поперёк строения грохотали станки.

Когда опыты были закончены, а план будущей фабрики окончательно созрел в голове Стима, мастер отправился к Бетти за деньгами на строительство. За время совместной работы он уже давно понял, что хозяйка просто так разбрасываться деньгами не желает, а если что-то и финансирует, то только тщательно проработанные проекты. Поэтому шел волнуясь, морально готовый к самому въедливому допросу, вновь и вновь повторяя про себя аргументы и доводы в пользу собственной правоты. Но Лизбет его удивила. Спросила лишь о какой сумме идёт речь, достала из бюро два мешочка с монетами и вручила их ошарашенному мастеру со словами:

— Возьмите. Будет мало, дам ещё. И запомните, мастер Стим, я вам доверяю и надеюсь на вас. Сейчас ступайте, и да поможет вам Бог!

Подобное доверие стоит многого, очень многого. По пути домой расчувствовавшийся мастер решил, что в лепёшку расшибётся, но оправдает столь лестное о себе мнение хозяйки. Ведь условия-то поставлены какие? Полная, просто полнейшая свобода! Никакой мелочной опеки, никакого ежеминутного дёрганья с отчётами о сделанной за последний час работе, никаких нудных причитаний о каждом потраченном фаринге. Вместо этого поставлена чёткая задача, весь проект щедро профинансирован вперёд, а спрос назначен только за конечный результат. Много ли мастеров могут похвастаться такими, поистине райскими условиями работы? Вопрос без ответа. Стим подумал, что за доверие ему следует обязательно отблагодарить хозяйку. И не выполненной без нареканий работой — это само собой разумеется — и не деньгами, которых у миссис Бэрли куда больше, нежели у него. Нет, тут нужен особый, запоминающийся подарок, ценный не столько стоимостью, сколько своей исключительной редкостью. Что это будет, мастер пока не придумал. Но он придумает. Обязательно!

Рассуждая о хозяйском доверии, мастер немного ошибался. Подойди он в другое время, и ему не избежать того допроса, к которому изначально готовился. Дело в том, что сейчас Элизабет было не до паровых машин и уж тем более не до каких-то новых проектов. Скончался мистер Бэрли, и Бетти пришлось вновь окунуться в траурные хлопоты. И, если прошлогодние похороны матери прошли довольно скромно и обошлись весьма дёшево, то ныне церемонию захоронения покойного супруга безутешной вдове предстояло организовать на самом высоком уровне. Во-первых, традиции — у состоятельного человека и похороны должны быть пышными. Во-вторых, из простой благодарности, а своему супругу Бетти была очень признательна. Почувствовав скорый конец, мистер Бэрли во всеуслышание объявил супругу своей единственной наследницей, которой после его смерти отходило всё состояние. И побеспокоился заранее принять меры, чтобы перекрыть для оставшейся ни с чем родни все возможности, все лазейки оспорить это завещание через суд в будущем.

Единственная мысль грела душу Бет, что после тягостного ритуала она минимум на пол года традиционного траура будет свободна от всяческих светских сборищ и общественных обязанностей, налагаемых на неё положением знатной и состоятельной дамы. Потом — да, потом кумушки вцепятся в неё не хуже голодных пиявок. Лиз готова была поставить новенький сорвен против ломанного фаринга, что за её руку и состояние в высшем свете графства уже сейчас начинается настоящая война среди потенциальных женихов и их дражайших родственников. Впрочем, лично её всё это коснётся лишь потом, а забивать себе голову будущими неприятностями раньше времени не стоит. Помимо похорон, у неё полно других, более важных забот — нужно срочно наводить свой порядок во внезапно увеличившемся хозяйстве. Вот только как всё успеть за этот отпущенный традициями столь короткий промежуток времени? Конечно, верная Эйла ей будет помогать, но справятся ли они вдвоём? Почему-то твёрдой уверенности Бетти не испытывала.

Но они справились, хоть и было не легко, особенно в начале. Как оказалось, Бет ранее несколько недооценивала деловую хватку Эйлы — подруга всего лишь за два месяца сумела составить для себя верное представление о состоянии дел в унаследованных предприятиях, обнаружила одну явную некомпетентность управляющего и три случая застарелого, давно пустившего корни воровства. Точечные перестановки в руководстве предприятий позволили в зародыше задавить наметившуюся нелояльность и дали всем понять, что у новой хозяйки рука не по-женски тяжелая.

— Бетти, тут нас мастер Стим приглашает на открытие ткацкой фабрики. Пишет, что хочет нас чем-то удивить. Поедем?

— Полагаю, съездить нужно. Этот Стим, конечно, тип довольно эксцентричный и не всегда приятен в общении, но его идеи имеют свойство приносить мне неплохую прибыль.

Положа руку на сердце, сама фабрика Бетти не понравилась. Неуютное длинное здание, шум и лязг металлических шарниров над головой, сливающийся в монотонный гул стук станков, скудное освещение, ежесекундные хлопки подбивающих поперечную нить рамок бердо — всё это производило весьма гнетущее впечатление и вызывало головную боль. Зато откровенно радовала скорость, с которой прирастали в толщине рулоны вновь сотканного полотна. И сама ткань оказалась великолепной. Толстой, плотной, добротной — сразу было видно, что это не домотканая дешевка. На правах встречающей стороны мастер Стим повёл девушек вдоль длинного ряда механизмов, обращая их внимание на особенности продукции каждого конкретного станка. В первый была заряжена обычная шерсть, и ткань на выходе получалась неброской, но солидной. В следующий станок зарядили крашенные нити — чередование красных и чёрных рядов основы переплеталось синими и белыми поперечными нитями. Эйла даже охнула от восторга, когда увидела получившуюся разноцветную клетку. А к последнему станку Стим подвёл Бет со словами:

— Вот тут работает моё лучшее творение! Поверьте леди, мне пришлось вложить в этот станок все свои знания и опыт, прежде чем он начал ткать как следует.

Эйла недоумённо переводила глаза с рулона грубой, невзрачной, тяжеленной даже на вид ткани на мастера и обратно. Что в ней такого особенного? Зато Лиз тут же принялась теребить край ткани.

— Смотри, Эй, это же настоящая парусина!

Всего лишь одно слово, но оно объяснило Эйле всё. Ведь для морской державы — а империя Туманных островов считала себя именно таковой — парусина всегда была, есть и будет крайне востребованным товаром! Можно вообще ткать один только брезент и всё равно не прогореть. И если девушки входили в фабричный барак с настороженностью и неохотой, то вышли они из него в полном восторге.

— А теперь, леди, позвольте мне пригласить вас на небольшую лодочную прогулку! — мастер Стим сегодня был сама любезность. Пусть погода не располагала к близкому нахождению у воды, но как тут можно отказать столь галантному кавалеру, особенно после всего увиденного? Пришлось девушкам тащиться к реке, а там... У мостков на мелкой волне покачивалась странная лодка, с двумя задранными вверх вёслами и почему-то с дымящей печкой на месте гребца.

— В жизни каждой леди бывают моменты, когда ей хочется в одиночестве слиться с природой. — продолжал удивлять девушек мастер Стим. — Но в этом случае лодочные прогулки становятся недоступными. Ведь какое может быть одиночество в присутствии гребца, пусть он будет глух и нем? А ворочать тяжелые вёсла самой, хрупкой леди не пристало. Да и о каком слиянии с природой может идти речь, если леди утомлена работой? Зато эта лодка была построена мною именно для подобных прогулок! Прошу вас, подходите смелее!

Действительно, лодка поражала своей необычностью. По бокам от котла виднелись два цилиндра, предназначенные двигать вёсла вперёд и назад, а другая пара цилиндров поднимала весла и опускала их на воду. Перед кормовой банкой торчали два рычага, каждый из которых управлял работой своего весла. Левый левого и, соответственно, правый правого. Отделка лодки тоже была вполне подходящей для истинной леди, один только полосатый тент от палящего солнца на тонких стойках чего стоил! Что касается угля для топки котла, то и он не мог испачкать нежных женских рук, поскольку заранее был упакован в небольшие мешочки из белого шелка. Сначала мастер Стим прокатился с каждой из девушек, показывая им тонкости управления лодкой, а потом спокойно отпустил дам в свободное плаванье. А чего ему было волноваться, управление-то простое как швейная игла! Сдвинул левый рычаг вперёд — начало грести левое весло, сдвинул правый — правое загребает. И, чем дальше сдвинуты рычаги, тем быстрее гребут вёсла. А можно ещё потянуть рычаги на себя, тогда вёсла станут грести назад. Стим поплотнее завернулся в плащ — нет, определённо сегодня всё-таки свежо — раскурил трубку и принялся наблюдать за выписываемыми лодкой пируэтами, попутно гадая, понравился его сюрприз или нет...

Наивный мастер думал всего лишь порадовать хозяйку нежданным подарком, а получилось, что нашел себе новую работу.

Выйдя из лодки на берег, Лизбет огорошила Стима известием, что он завтра же отправляется в город Вайтрок на принадлежащую Элизабет верфь, где должен немедленно приступить к постройке двадцати вёсельного баркаса. Естественно, с паровой машиной. На все возражения мастера, что он ничего не смыслит в кораблестроении, а потому не может взяться за столь ответственное поручение, ему был дан исчерпывающий ответ, что корпус судна построят и без него, там своих опытных корабелов хватает. Его дело настоять, чтобы в проект баркаса заранее внесли необходимые изменения, связанные с установкой котла, цилиндров и прочей технической зауми. Также заказать в кузнях Элиз детали новой машины и проследить за их изготовлением. После чего всё смонтировать и испытать. Рекомендательные письма к управляющим верфью и кузнями он получит завтра перед отъездом. Да, а чтобы мастер Стим не скучал, ему вменяется в обязанность подобрать молодых парней, в количестве равном построенным Стимом паровым машинам, и на досуге обучить юнцов всем премудростям обслуживания сложных механизмов. Ибо самому старшему мастеру не пристало при каждой крохотной поломке на одной из машин мотаться по всему графству как зелёному подмастерью. Не солидно как-то. Слово "старший" бальзамом пролилось на сердце мастера. Значит, заметила хозяйка, оценила, возвысила, даже велела подчинённых себе набрать. А это, скажу я вам, не на убогой шахте прозябать, где его потолком был ремонт изношенных пожарных насосов...

Стим и в этот раз не обманул ожиданий Бетти, уже через три месяца сообщив в письме, что пятидесяти футовый баркас спущен на воду для проведения ходовых испытаний. Собственно, львиную долю из этих трёх месяцев заняло изготовление частей машины в кузнях, а сам корпус подобрали готовый из невыкупленных заказов. Его только слегка переделали с учётом новой специфики — усилили набор под котлом и танком для пресной воды, выгородили в середине здоровенную угольную яму, настелили сплошную палубу для перевозки грузов и защиты машины от осадков, да прорезали в настиле люки для бункеровки. Прочитав письмо, Бетти, уже привыкшая к тому, что каждая придумка мастера приносит ей новые деньги, спешно собралась в дорогу. Ну, и Эйлу с собой прихватила, той ведь надо своими глазами взглянуть на верфь и кузни. Трясясь в дорожной карете, Лизбет поделилась с подругой своими планами насчёт парового баркаса.

Самостоятельно пройти по акватории Вайтрокского порта и встать у нужного причала неповоротливые парусные суда не могли — слишком узкий и извилистый фарватер гавани не давал возможности идти под парусами. Поэтому от волнолома их вели исключительно на буксире за гребной шлюпкой. Бет ещё от мужа слышала, что в Вайтроке обострился конфликт между руководством порта и гильдией гребцов. Как всегда споры разгорелись из-за денег. Одна сторона была свято убеждена, что платит слишком много, тогда как противоположная всячески доказывала, что получает издевательски мало. В конце концов, гильдия гребцов решила добиться своего, попросту запретив своим членам отходить от причала. Но и капитан порта пошел на принцип, вообще перестав делать отчисления гильдии. В итоге, как всегда бывает в подобных случаях, проиграли обе стороны. Гребцы остались без работы, а руководство порта без денег за буксировку. Ведь раньше за проводку судна к причалу и обратно платил капитан корабля из судовой кассы, а теперь его буксировали собственные шлюпки. За что, спрашивается, платить? Разве что за лоцмана, но это уже совершенно другая статья...

Вот на этом-то и хотела сыграть Лиз. Даже получая по минимальной ставке гребцов — три фаринга в день за весло — баркас ежемесячно зарабатывал бы двенадцать сорвенов и шесть непсов. А расходы на содержание судна за тот же период, с учётом угля и жалования команде, не превышали пяти сорвенов. Если говорить точно, то четыре сорвена, девять непсов и два фаринга. Что составляет семь сорвенов, восемь непсов и десять фарингов дохода ежемесячно. При таком доходе баркас уже через два года окупит все вложения и начнёт приносить чистую прибыль. А ведь для Вайтрокского порта одного баркаса мало, ему и десятка не хватит. Это же какие деньжищи тогда посыпятся?! Одним словом, Элизабет с упоением погрузилась в подсчёты ожидаемой прибыли, а Эйла радостно присоединилась к подруге. Так и скоротали время в дороге.

Сразу же по прибытии в Вайтрок, преисполненная самых радужных ожиданий Бетти велела кучеру отвезти себя на верфь, где приказала мастеру Стиму спешно готовить баркас к отплытию. Ей хотелось показать товар лицом, и для того появиться перед глазами капитана порта не выползающей из пропылённой кареты, а грациозно сходящей с борта невиданного судна. Мастер только кивнул и бросил два слова кочегару, велев разводить пары. Собственно, на этом вся подготовка к выходу завершилась. А чего суетиться, когда ёмкость с пресной водой полна, угольная яма забита доверху и вся команда на борту. Что ещё готовить? И, пока вода в котле закипала, временный капитан баркаса решил провести для высокой гостьи экскурсию по судну. Эйла и Бет не возражали, им самим было любопытно взглянуть на потомка их первой паровой лодочки.

Кораблик был не мал, но и не велик, особенно по сравнению с трёх и четырёхмачтовыми океанскими судами. Полста футов в длину и пятнадцать в ширину — подобными размерами удивить можно разве что какого-нибудь речника, который кроме дощатых плоскодонок ничего в своей жизни не видел. Зрительно ширины судну добавляли два стройных ряда вёсел, торчащих из бортов на добрую дюжину футов каждый. Казалось бы, обычное гребное судно, если бы не вытянувшаяся к небу труба на корме, соперничающая высотой с хорошей мачтой. Вместе с трубой удивление девушек вызывала непривычно голая палуба, лишенная каких либо торчащих из неё штуковин, за которые туфельки обычно так и норовят зацепиться.

— Да тут танцевать можно! — радостно воскликнула Эйла. Она приподняла юбки и сделала несколько подскоков, явно пародируя мужской танец моррис. Впрочем, надо отдать должное, получилось это у неё совсем не дурно, даже изящно где-то. Мальчишка помощник кочегара, тот так и прикипел взглядом к танцующей Эйле. Или к её ножкам, мелькающим в кружевах нижних юбок? Для Эйлы это было неважно, она вдруг почувствовала себя в ударе и изобразила ещё несколько па, но уже из латийского танца.

— Ладно, хватит! — рассмеялась Бетти. — Пойдём, мастер Стим нас уже определённо заждался!

Спустившись по крайне неудобной, отчаянно крутой лесенке, которую моряки почему-то упорно именуют трап, девушки попали если не в саму преисподнюю, то в её преддверие точно. Нестерпимый жар от раскалённой топки, огненные сполохи на оббитой железом палубе и клубящиеся под подволоком облачка то ли дыма, то ли пара создавали впечатление настоящего чистилища. А лоснящаяся от пота спина шурующего в топке кочегара, из-за покрывавших её чёрных разводов угольной пыли, казалась горбом самого настоящего чёрта. Эйла даже попятилась от охватившей её жути. Лизбет тоже отступила к самой лесенке. Не столько из-за страха, сколько в поисках прохлады, ибо влетающий сверху в открытый люк уличный воздух, на контрасте с жаром от котла, воспринимался теперь чуть ли не ледяным.

А вот мастеру Стиму жара, казалось, не создаёт никаких неудобств. Ну вот нисколечко. Втиснувшись в узкое пространство между бортом и котлом, он призывно махал руками, приглашая девушек полюбоваться двумя внушительными паровыми цилиндрами. Однако те отказались, уверяя, что им и от трапа всё хорошо видно. Действительно, не заметить протянувшуюся от верхнего цилиндра вдоль всего борта увесистую чугунную балку, соединённую через шарниры с концом каждого весла, было бы просто невозможно. Так же, как невозможно обойти вниманием второй, нижний цилиндр, через систему установленных на днище кулис опускающий и поднимающий весь ряд вёсел. Возле другого борта виднелась точно такая же картина, разве что в зеркальном отображении. Пожалуй, на этом осмотр судна можно считать законченным, потому что смотреть больше было не на что. В носовой части трюма обосновалась здоровенная ёмкость с пресной водой, которая интереса у дам не вызывала. А любоваться на забитую углём среднюю часть кораблика — это нужно быть техническим маньяком вроде мастера Стима. На корму с установленной в ней машиной дамы уже насмотрелись вдоволь. "Большое спасибо мастер Стим".

Миссис Бэрли и мисс Гринбаш выбрались на палубу мокрые как мыши и принялись с жадностью вдыхать хоть и вонючий, хоть и пропахший запахами гниющих водорослей и тухлой рыбы, но такой прохладный портовый воздух. Эх, вот если бы сейчас ветер подул, да охладил бы разгоряченные тела! Но удовольствоваться девушкам пришлось лишь стаканом обычной воды, потому как на море стоял полный штиль. Нигде ни ветерка, ни дуновения, а входящий в порт бриг так и застыл возле мола с поникшими от безветрия парусами. Впрочем, такая сонная картина лишь порадовала Бетти, наглядно продемонстрировав преимущество прогресса над отсталой ретроградностью. Её баркас исправно вспенивал воду залива, уверенно лавируя меж застывших в неподвижности судов. А вот и домик капитана порта на возвышенности, издалека заметный из-за белых, натёртых мелом стен. И причал, к которому от крыльца дома сбегала вниз по склону мощёная булыжником дорожка. И сам капитан, рассматривающий с балкона в зрительную трубу баркас Бетти.

Довольная своим эффектным появлением, Лизбет с достоинством сошла на пирс, милостиво согласившись опереться на протянутую ей руку дежурного по порту офицера. Поднимаясь по дорожке к дому, Бетти внутренне настраивалась на торги, твёрдо решив для себя не уступать ни фаринга из намеченных трёх. Конечно, вначале она запросит куда больше, скажем пять фарингов за весло, но это лишь для того, чтобы обеспечить себе пространство для маневра. Однако разговор пошел совершенно не тот, к которому готовилась Лиз.

"Миссис Бэрли? Знакомое имя, где-то я его уже слышал... Ах, это ваш муж? Ну что вы, что вы, помню-помню, у него ещё верфь на Кроссривер. Хорошая, я вам скажу, верфь!.. Как идут его дела?.. Позвольте, как это, умер?.. Извините, мои соболезнования... А кто теперь владеет верфью? Мне это необходимо знать, ведь верфь на Кроссривер относится к территории моего порта! Ах, вы владеете?.. Полагаю, по наследству?.. А чем ещё вы владеете?.. О, целых три шахты?.. А где это — Литлкрик?.. Странно, никогда не слышал... Так вы теперь вдова... Скажите, а вам не нужен муж? У меня есть племянник, очень толковый молодой человек..."

Целый час капитан порта вёл эту странную, с натужной претензией на великосветскость, беседу. Но о деле не сказал ни слова. Даже пламенный спич Бетти о движущей силе пара пропустил мимо ушей, соизволив всего лишь раз искривить в подобии снисходительной улыбки тонкие ниточки губ. Как только Лиз не пыталась, как ни старалась достучаться до этого чопорного болвана, а всё впустую. Ну, не ведут джентльмены деловые разговоры с леди, не ведут! Традиции, знаете ли. Бетти уже была готова вспылить и хлопнуть дверью, когда в кабинет влетел давешний офицер с криком "Корабль франов у входа в порт!"

— Трембер, где ваша выдержка? — процедил капитан порта. Встал, ровный как палка, подошел к открытой двери на балкон и сделал приглашающий жест. — Пойдёмте, леди, полюбуемся на этого франа.

— Нет, но каков наглец! — с толикой уважительности произнёс начальник порта, поднеся к глазам зрительную трубу. — Так открыто демонстрировать свой флаг, словно не ведая, что наши страны уже более полувека находятся в состоянии войны!.. А может, наоборот, знает? Знает и кичится своей глупой храбростью. Ибо так безрассудно совать голову в пасть льва... это либо глупость, либо беспримерная наглость.

— Так накажите его за эту наглость! — не выдержала Бет.

— Как? Он предусмотрительно дрейфует вне зоны обстрела береговых батарей. А патрульный фрегат выйти из гавани сейчас не может. Штиль, леди, штиль.

— А может это не наглость? — вдруг усомнилась Бетти. — Может, он и сам был бы рад убраться отсюда подобру-поздорову, но штиль не даёт?

— Да одно его появление в наших территориальных водах уже можно считать оскорблением для всей империи Туманных островов!

— Тогда как вы ответите на это оскорбление? Что именно вы намерены предпринять?

— Ничего. Ровным счётом ничего. Пока не кончится штиль, я бессилен. А стоит задуть даже самому слабому ветерку, этот фран сразу уйдёт. И, пока патрульный фрегат будет выбираться на рейд, десять раз успеет раствориться в морском просторе.

— Так давайте я выведу фрегат из порта! Мой баркас именно для этого и создавался.

— Леди, торговать, воевать и делать дело это привилегия мужчин. А я привык всегда следовать традициям! — произнося этот монолог, капитан медленно, но верно закипал. — А если вы, на свой страх и риск, решите приблизиться к кораблю флота Его Величества, то будете сейчас же арестованы. Спросите почему? Отвечу: все знают, что женщина на корабле к беде. Так вот пусть эта беда коснётся лишь вашей посудины. Рисковать своим фрегатом я не намерен!

Пылая гневом, Бетти выскочила из белого дома как пробка из бутыли. Она влетела по сходням на баркас и велела отваливать, держа курс на верфь. Эйла попробовала успокоить подругу, но все её попытки остались безуспешными — Элизабет внутренне продолжала бушевать, разве что нацепила маску холодной отстранённости.

— Так, а кто это у нас в красных мундирах? — вдруг оживилась Бет ближе к середине гавани. -Флотские-то всё больше в чёрном щеголяют.

— Это армейцы. — подсказала Эйла. — Видимо, ждут корабля для отправки... Нет, точно армия. Смотри, у них пушки на двух здоровенных спицованных колёсах. А у флотских пушек снизу четыре маленьких колёсика. Мне один знакомый так объяснял.

— Что за знакомый? — изумилась Бет с испугавшей Эйлу хищной, злобной весёлостью. И, не дожидаясь ответа от замешкавшейся подруги, повернулась к мастеру Стиму, велев ему править к пирсу с красными мундирами.

— Эй, солдат! — обратилась она к маячившему возле пушек часовому. — Позови своего офицера!

Тот смерил Элизабет неприязненным взглядом, но свисток достал. Прибежавший на трель офицер вначале не хотел вступать в беседу с невесть откуда взявшейся незнакомкой, но потом всё же сменил гнев на милость.

— Офицер, вы видели франский корабль у входа в гавань?

— Именно от этого занятия, леди, вы меня и оторвали.

— А хотите посмотреть на него вблизи? Скажем, через прицел вашей пушки?

— О! Это было бы великолепно! Вот только как?

— Нет ничего проще. Грузите одну из ваших пушек...

— Орудий — поправил офицер девушку.

— Хорошо, орудий. — покладисто согласилась Бетти. — Вы грузите одно орудие на палубу моего баркаса, а я берусь доставить вас к франу на требуемое для стрельбы расстояние.

— Увы, леди. Я бы с удовольствием воспользовался вашим чрезвычайно заманчивым предложением, но у меня на всю батарею лишь три дюжины зарядов, да и то лишь картечь. А стрелять по кораблю картечью, это всё равно что камнями в него кидаться. Разве что паруса порвёт, но не более.

— Паруса, говорите... — задумалась Бетти. — А что, это тоже неплохо. По крайней мере не сможет сбежать, когда ветер поднимется. А там и наш доблестный флот проснётся... Возможно...

При слове "флот" оба собеседника сначала скривились, а потом рассмеялись от собственных гримас.

— То есть, леди, вы хотите пленить франа, а не пускать его на дно? — уточнил офицер, по-своему расценив желание Бет обездвижить франский корабль.

— Пленить? А почему бы и нет? — довольно легкомысленно отозвалась Бетти. — Тогда погрузите вместе с пушкой ваших людей, а то у меня пленных охранять некому.

Подобно муравьям облепив орудие со всех сторон, солдаты бережно скатили его на палубу баркаса под восторженный рёв праздных зевак. Погрузка боевого припаса также не отняла много времени, и вот заметно осевший в воду баркас дал задорный гудок и двинулся на встречу с неприятелем.

Спроси кто-нибудь Бетти, для чего она рвётся в бой — она бы затруднилась с ответом. Что лично ей сделал тот франский корабль, вся вина которого заключается в плавании у чужих берегов? Ничего. Или он своим появлением глубоко оскорбил патриотические чувства девушки? Тоже нет, потому как ярой патриоткой Лизбет себя не считала. А может, в проснувшейся у Бетти кровожадности виноват не фран, а капитан порта? Вот это уже гораздо ближе к истине. Его пафосная фраза "торговать, воевать и делать дело это привилегия мужчин" разозлила Бет не на шутку, а последовавший затем прямой запрет её окончательно взбесил. Да кто он вообще такой, этот капитанишка, чтобы указывать Бетти, как ей поступать? Мысль, что откровенное ничтожество, не желающее ударить палец о палец ради престижа собственной страны, смеет ей диктовать свою волю, приводила Лиз в неистовство. Так что извините, господа франы, ничего личного, только борьба за собственное достоинство.

Постепенно тяжелогруженый баркас — шутка ли, одно орудие весило почти три тысячи фунтов, а ещё люди, порох, картечь — набрал скорость, прошмыгнул между молом и застывшем в проходе бригом и вышел в открытое море. Сразу же началась качка. Медленные, пологие волны накатывали от океана, слегка приподнимая и опуская натужно бьющий вёслами кораблик. Как говорят в таких случаях "море дышало". Вот под это равномерное дыхание баркас приблизился к франскому кораблю. Судя по безвольно повисшим косым парусам на всех трёх мачтах — шхуне. Конечно, с её борта давно заметили приближающегося от берега неприятеля и поспешили приготовиться к встрече. С судна спустили две шлюпки, которые взяли шхуну на буксир и принялись разворачивать её бортом к баркасу.

— Подождёт, пока мы подойдём поближе, а потом как даст залп всем бортом! — сделал попытку предвиденья офицер-артиллерист. — А это десять орудий в залпе, против одного нашего.

Лиз как прозрела, внезапно осознав, что означают открытые участки в фальшборте с торчащими оттуда чёрными жерлами. А мастер Стим всё вёл и вёл баркас по кратчайшему расстоянию прямо к франскому судну.

— Левее, мастер, левее! — закричала Бет. Стим кивнул и начал поворот, но... недопустимо медленно, по большой, плавной дуге.

— Сколько до залпа? — спросила Бет у офицера.

— Ярдов тридцать, пятьдесят. Не больше.

Тогда Бетти взбежала на мостик и что есть силы потянула на себя левый рычаг. А когда баркас повернул под прямым углом к первоначальному курсу, вновь толкнула его вперёд.

— Миссис Бэрли, ну нельзя же столь небрежно обращаться с управлением! Это просто недопустимо! Ведь подобным образом можно повредить машину. — Штатский до мозга костей мастер Стим даже не подозревал о той опасности, к которой только что вёл баркас.

— Вот поэтому вы, мастер, сейчас спуститесь вниз и там проследите, чтобы машина работала без поломок. А я встану к управлению.

— Но, миссис Бэрли... — проблеял мастер.

— Никаких "но", господин Стим! Если вы ещё не поняли, то сейчас по нам будут стрелять! Стрелять из пушек!

— Как это, из пушек?!!

— Вниз, мастер, вниз! И чтобы машина работала как часы, иначе мы все погибнем! Вы хотите моей смерти? Нет? Вот и обеспечьте нам постоянное движение. Запомните, остановка равносильна гибели для всех нас. И для вашей драгоценной машины тоже!

Вытолкав ошарашенного мастера с мостика, Бетти отвела баркас подальше от франа и поманила к себе офицера. До девушки вдруг дошло, что они до сих пор не обговорили собственные действия, а помчались на врага бездумно, словно мотылёк на пламя свечи.

— Где у франа нет пушек, или он ими вкруговую утыкан?

— На корме нет. На носу они, как правило, ставят одно-два погонных орудия.

— Корма, это зад?

— Ну, если вам так угодно, леди, то да — зад.

— Тогда вы направьте свое орудие строго вперёд. Я подойду к франу сзад... с кормы. Когда сблизимся на ваш взгляд достаточно — стреляйте. А я после выстрела отведу баркас наза... в корм... одним словом, подальше от франа. Когда вы засунете в пушку новую картечь, махнёте мне рукой, и я вновь поведу баркас на сближение.

— Недурной план, леди. Давайте попробуем его воплотить.

Постепенно первоначальный испуг уступал место азарту. Бетти с каждым разом всё смелее подводила судёнышко к неприятельской шхуне, а пушкари исправно палили, с каждым выстрелом всё больше приводя в негодность паруса и такелаж. Две франских шлюпки безуспешно старались повернуть громаду судна бортом к шустрому противнику, но постоянно не успевали. Гребцы уже из сил выбились, а проклятая галера туманников махала вёслами всё так же слаженно, как в самом начале боя.

— Да что они там, железные, что ли? — прохрипел Пью, падая без сил на банку.

— Кто?

— Да эти чёртовы гребцы на галере альбиносов...

Если бы Пью только знал, насколько он заблуждается и вместе с тем близок к истине! Паровая машина обладает куда большей выносливостью, нежели слабые мышцы людей. Поэтому франские матросы валялись на дне шлюпок, а кораблик под гордым флагом империи Туманных островов продолжал свои наскоки на обездвиженного оппонента. Измочалив ему реи и разодрав паруса в лохмотья, маленький агрессор сменил тактику. Воспользовавшись тем что, страшась картечи, никто из франских моряков не осмеливался показаться на корме судна, Бетти подвела баркас вплотную к франской шхуне, а два солдата ухитрились привязать канат к баллеру руля. Второй конец того каната укрепили на носу баркаса. Бет дала задний ход, канат натянулся и медленно повлёк франа в сторону берега. Наверно, со стороны это было очень походило на охоту, когда такса тянет из норы за хвост лисицу, вдвое превосходящую её размером.

Движение в сторону берега на франском корабле заметили довольно быстро, и естественно занервничали. Хотя, что они могли сделать в данной ситуации? Бросить якорь? Но это только временная отсрочка. Кончится штиль, поднимется ветер, выйдет тогда из гавани военный флот туманников и расстреляет стоящего франа как мишень. И сбежать на порванных парусах не выйдет, как и заменить их на запасные. Нет, паруса-то у боцмана найдутся, вот только проклятая галера с дымящей трубой не даст их поставить. Опять изрешетит. Но, сколько ни думай, а какое-то решение принимать придётся, ибо берег всё ближе, и они вот-вот войдут в зону обстрела береговых батарей. А те не замедлят засыпать ядрами вражеский корабль, упорно не желающего спускать флаг. Кстати, флаг ещё болтается на мачте или его картечь сбила? Нет, висит. Послать матроса, чтобы спустил? Только где сейчас отыскать добровольца, когда всех смельчаков из палубной команды картечь перебила. Капитан чуть не выл от досады. Мало того, что нужно суметь столь глупо проиграть какой-то галере с единственной пушкой на борту, так она ещё и буксирует их задом наперёд, словно в насмешку. Приглашенным на совет офицерам корабля виделось лишь два выхода из сложившейся ситуации — или сдаваться, или кидать факел в крюйт-камеру. Однако смерть окончательна, а вот плен не вечен. В общем, за сдачу проголосовали единогласно. Посланный на корму матрос отчаянно махал белым флагом, надрывал голос что, мол, сдаёмся, но на клятой галере словно оглохли. Как тянули к порту, так и тянут.

Приближался мол гавани, густо усеянный зеваками из черни и благородной публики. А вместе с ним вырастал в размерах давешний бриг, которого течение за время сражения потихоньку снесло прямо на середину фарватера. Лиз с головой ушла в управление сцепкой судов, когда её окликнул офицер-артиллерист.

— С франа белым флагом машут, кричат о сдаче в плен. Просят перецепить буксир за нос.

— Нет, вы видели? Мы их уже пол часа на верёвке тащим, а они только сейчас вздумали сдаваться! — возмутилась Бетти. — И перевязывать верёвку мне сейчас недосуг, обойдутся... Видите, сэр, как стоит тот бриг? Мой баркас пройдёт без помех, а вот наш пленник с ним вполне может столкнуться.

Лиз беспокоилась о возможных повреждениях на торговом судне, которые придётся оплачивать именно ей, как управляющей буксиром, а вот офицер воспринял её тревогу по-своему, по-армейски.

— Полагаете, при навале франы могу попробовать взять целёхонький бриг на абордаж, чтобы затем попытаться на нём уйти? Возможно, леди, вы правы. Не даром же говорят, что загнанная в угол крыса бросается на всех без разбору.

Но все тревоги Бетти оказались напрасными. Подойдя ближе к берегу, девушка заметила, что возле упомянутого брига сразу четыре лодки взбивают вёслами пену на воде, чтобы расчистить дорогу триумфатору. А ещё одна шлюпка — лоцманский бот — направляется к баркасу, дабы помочь ему провести свой трофей по сложному фарватеру гавани...

Шум эта история подняла преизрядный, дело дошло даже до парламентских слушаний. Газеты, превознося до небес героизм Элизабет и офицера-артиллериста, обрушились на морское ведомство с критикой, большей частью заслуженной.

Почему доблестный флот Его Величества допустил свободное плавание в территориальных водах франского военного корабля?

Почему доблестный флот Его Величества не участвовал в Вайтрокском морском сражении, а стрелять по кораблю противника пришлось сухопутному армейскому офицеру?

Зачем тогда вообще нужен флот, содержание которого обходится казне Его Величества в умопомрачительную сумму?

Почему бравый капитан над портом запретил отважной миссис Бэрли вывести корабль Его Величества из гавани для боя?

Почему доблестный флот Его Величества в лице капитана над портом попытался отобрать честно захваченные трофеи у вдовствующей миссис Бэрли, мотивируя свои неприглядные действия запретом для частных лиц на владение боевыми судами?

Два последних вопроса газетчики задавали с аккуратной подачи Бетти, в беседе с репортёром сознательно обмолвившейся о недостойном поведении капитана порта до и после сражения.

После слушаний в парламенте у адмиралтейских чинов при упоминании имени миссис Бэрли начинал дёргаться глаз, а капитана Вайтрокского порта мгновенно отправили в позорную отставку. Однако хуже всего чувствовал себя капитан франского корабля.

Проигрыш двадцатипушечной шхуны однопушечной галере его унизил как капитана.

Буксировка задом наперёд покрыла его и весь экипаж несмываемым позором.

Весть о том, что стрелял в его корабль СУХОПУТНЫЙ артиллерист из СУХОПУТНОГО орудия, просто растоптала бедного капитана как моряка.

Ну, а когда он прочёл газетные полосы, восхвалявшие ЖЕНЩИНУ, управлявшую той злосчастной галерой... Это был воистину coups de grace, вот только милосердием от него не пахло.

место для проды

место для проды

место для проды

место для проды

место для проды

место для проды

место для проды

место для проды

место для проды

место для проды

место для проды

место для проды

Приложение 1

Денежная система империи Туманных островов.

Фарниг — мелкая медная монета.

Непс — серебряная монета. В одном непсе 12 фарингов.

Сорвен — золотая монета. В одном сорвене 12 непсов или 144 фаринга.

Приложение 2

"История борьбы в Закатном крае

между Королевством Туманных островов и нашей державой

в вольном изложении г-на Тилиса."

(отрывок)

...история сражений в тянущемся с незапамятных времён конфликте известна любому образованному жителю нашей Бореи, чего нельзя сказать о причинах, сей конфликт вызвавших. Сейчас достоверно не сможет сказать никто, что именно послужило яблоком раздора, ибо начало войны затерялось где-то в непроглядной тьме веков. Но в дошедших до наших дней древнейших летописных хрониках уже можно встретить упоминания о набегах "люда подлого, разбойного, с Туманных островов родом", почитающего своим долгом ограбить и пустить на дно каждую встреченную борейскую лодью, рыбацкий струг или крохотную долблёнку. Не чурались островитяне и набегами на прибрежные поселения, грабя, насилуя, частью вырезая, а частью уводя в рабство всё местное население. Редкая луна проходила без того, чтобы очередной корсар не пристал к нашим берегам и не высадил новую ватажку искателей чужого добра.

А особенно яростно сражения на побережье разгорались каждую осень, когда одиночные суда пиратов сбивались в шакалью стаю. По какому-то капризу природы в самом начале осени западный ветер начинал дуть ровно, умеренно, и дул таким образом около десяти дней кряду, создавая самые благоприятные условия для набегов. Будучи отменными моряками, туманники не могли оставить без внимания подобное явление и во всю им пользовались. И тогда всё море становилось белым от парусов! Словно дикая орда прокатывалась по закатному краю, от которой нет спасенья. Алчные, жестокие налётчики хватали всё, до чего могли дотянуться. Хватали и тащили к берегу, набивая чужим добром бездонные трюмы своих судов. Деревеньки оставались обобранными до ниточки, до щепочки, ибо налётчиком годилось всё. Грабили не торопясь, спокойно, деловито зная, что у них был целый месяц в запасе, пока направление ветра не поменяется на рассветное. И поможет островитянам увести груженные добычей корабли обратно, на свою вечно дождливую родину.

Не часто, раз в шесть-семь вёсен, вместо умеренного ветра над морем разражалась свирепая буря, которая нещадно раскидывала разбойничий флот по бескрайнему морскому простору. В такую осень больших набегов не случалось, и тогда народ нашей славной Бореи жил относительно мирно вплоть до конца следующего лета. Согласно летописям, попытки борейцев построить свой флот и достойно встретить врага на морском просторе предпринимались неоднократно, но все они терпели крах. Не получалось у наших пращуров построить толковые корабли, а причина тому была проста — отсутствие хорошего строевого леса. Конечно, деревья в Борее росли и тогда, но такие же коряжистые и кривобокие, как ныне. А какой корабль можно построить из горбатых стволов? Ну, разве что лодку. Но предки строили, что могли, вооружались и шли в бой. И гибли на своих утлых корабликах.

Постепенно закатный край становился безлюдным, и это вполне объяснимо. Ведь часть населения угонялось в полон, часть погибала в стычках, но главной причиной была та, что пережившие набеги со временем уставали жить как на вулкане. Потеряв всяческую надежду на помощь власть имущих, они уже не хотели сыто жить, а старались просто выжить. Тогда люди собирали пожитки, бросали дома, наделы и перебирались в центральные, более спокойные земли. И пусть в тех краях пришлым не особо радовались, пусть там нивы были не столь плодоносны, а весенний голод у народа давно вошел в привычку. Зато дети целы и никто не вламывается среди ночи в дом, размахивая абордажной саблей.

Туманники не раз предпринимали попытки обосноваться на пустующих землях. Но зима в близких к полуночным краям длинна, и за это время случиться может всякое. То голод, то дикие звери нападут, то, страшась монаршего гнева, наместник соизволит послать дружину, дабы спалить дерзких иноземцев... Одним словом, до весны никто из поселенцев не доживал ни разу. А если бы дожил? Тогда, наверное, подобные поселения стали бы разрастаться и множиться, заполонив собой сначала закат, потом середину, и в конце концов, дошли бы аж до самого восхода. Повернись история подобным образом, и Борея сначала бы теряла одну за другой части своей территории, а потом могла вообще исчезнуть как государство. Тогда как у Королевства Туманных островов, скорее всего, появилась бы новая провинция.

О событиях не столь давних эпох сохранилось гораздо больше письменных свидетельств, позволяющих по достоинству оценить деяния государственных мужей и их советников в борьбе с регулярно приходящей из-за моря напастью. Пожалуй, самой выдающейся фигурой в истории Бореи был самодержец Перк I, взошедший на трон три сотни вёсен назад. Осознав всю тщетность попыток своих предшественников, он повелел отныне не ждать набегов, а загодя готовиться к ним. Не изгонять грабителя из отчего дома, а сделать так, чтобы враг вообще не мог ступить на родную землю. По замыслу монарха, следовало довести до логического конца всё то, что из века в век делали морские волны, беспрестанно бившие о берег. Ярость стихии превратила едва ли не всё западное побережье в непрерывную стену скального обрыва.

Но, увы, далеко не всё. Среди отвесных скал ещё хватало мест с пологим берегом, встречались и укромные бухты с песчаным дном, куда с охотой приставали корабли туманников. Вот их-то и следовало превратить в неприступные твердыни.

Но не только на одном закатном побережье предстояло обливаться солёным потом трудникам, ибо все границы у Бореи исключительно морские. Посему, укреплять один лишь закатный берег не имело смысла, ибо, не сумев высадиться здесь, туманники просто проплыли бы дальше и со временем достигли... да тех же полуденных берегов. А вот их превратить в отвесную стену было выше любых человеческих сил — слишком пологи они, те берега. И низки.

Зато не имело смысла укреплять рассветный и полночный берега. Не было на свете таких кораблей, которые смогли бы пересечь те воды. Ведь полночный край, это царство вечной зимы, навсегда сковавшей льдом берега и бухты. А рассветный... Ну, не зря же франские моряки называют рассветный берег "домом морских демонов". Там куда ни глянь, взгляд везде натыкался на рифы, каменистые банки и подводные скалы. Казалось, в отлив море скалилось, показывая над водой острые вершины, словно зубы морского чудища. А главный бич этих вод — течения. Кое-где слабые, кое-где с бурлящими водоворотами, но все они одинаково неумолимо несли любой оказавшийся здесь парусный корабль к гибели. Пожалуй, тут только гребное судно могло пройти, да и то вряд-ли. Вот разве что с хорошим кормчим, знающим эти воды. Хорошо что подобных кормчих в ту пору на белом свете не существовало.

Работы начались по всей стране разом. Невозможно описать словами, сколько было вложено труда, дабы превратить закатное побережье в непригодное для высадки с моря место. Согнанные со всей Бореи каторжане, сидельцы долговых ям, убивцы, воры, бродяги, нищие, попрошайки срывали мягкую землю до скального основания, а саму скалу долбили, превращая в отвесную стену. Отколотый камень частью использовали для постройки укреплений, а частью сбрасывали в море, устраивая на мелководье коварные рифы, грозящие пропороть днище любому кораблю.

Тем временем на полуденном берегу вырубался лес, возводились многочисленные крепости и крепостицы, поставленные друг от друга на расстоянии выстрела из камнемёта. Строили сразу из камня, крепко, на века. Несокрушимой, грозной цепью они протянулись вдоль всего полуденного побережья, вплоть до рассветного. По всей стране отряженные отрабатывать повинность селяне и вольнонаёмные работники прокладывали пути. Осень-то пора дождливая, а вода любую набитую колею быстро превратит в непролазную грязь. Попробуй послать войско в помощь, так пока оно через чавкающее под ногами месиво пробьётся — десять раз опоздает!

Новые дороги решили строить с оглядкой на заморскую манеру. По обещаниям нанятых для строительства франских мастеровых, подобным дорогам будут не страшны ни снега, ни дожди, а грязь на них не появится никогда. И само слово "распутица" со временем забудется окончательно. По указу поверившего клятвам заморских мастеров государя, работы начались незамедлительно. Вначале копался ров глубиной примерно в сажень. Если почва оказывалась некрепкой или заболоченной, то в дно рва забивались дубовые сваи. Стены рва укреплялись каменными плитами. Затем, как в пироге, укладывались слои вначале крупного камня, затем камня помельче, песка, снова камня, извести, черепичного порошка... "Слоеный пирог" заполнял весь ров, доверху. Сверху замащивали каменными плитами, располагая те небольшой горкой, чтобы дождевая вода стекала с центра дороги в боковые дренажные канавы. А ведь каждый камень в ту пору откалывали вручную, это ныне в каменоломнях взрывы гремят. Да и рвы те копали не современные паровики, а по старинке, кайлом да лопатой.

Многие тысячи людей по всей державе трудились от рассвета до заката. И не все добровольно, коим особо дерзким так и плеть и охрана была потребна, дабы подневольные работники не разбежались кто куда. И всю эту массу народа требовалось накормить, одеть, обуть, снабдить орудиями труда. Долог ли век кирки или зубила в каменоломне? Ведь о крепкий-то камень сырое железо быстро стачивается. Новое отковать? А откуда железо брать, где руду взять, а к ней ещё и уголь, чтоб металл из той руды выплавить? Углежогов-то с рудокопами давным-давно в каменоломни да на прокладку дорог отправили... За морем купить? Тогда уж лучше покупным зерном те корабли загрузить, потому как кормить работный люд нечем. Вона, по стране волна за волной голодные бунты прокатываются... Поля-то стоят непаханы и несеяны. Кроме баб да детишек малых в поле работать некому, ибо все мужики на стройки угнаны. Обнищали деревни да сёла, поборами задавленные. И в казне шаром покати, всё до монетки потрачено! Не смотря на то, что всё серебро с рудников прямиком на монетный двор уходит. Да и там новенькие денежки не залёживаются, сразу из-под чекана улетая в бездонную мошну франских купцов, чьи битком набитые зерном корабли у полуденных берегов на волне покачиваются.

А всё одно денег не хватает, хоть сворачивай работы и гони всех трудников на поля. Но самодержец Перк I понимал, что нельзя останавливаться на полпути, покуда висит над Борей исходящая от Туманного королевства угроза. Иначе обнищавшая держава уже никогда не встанет на ноги. Голод-то отодвинуть не выйдет: земля в центральных волостях истощена до предела, и урожая от неё ждать зряшно, а в закатную волость переселять пока нельзя, ибо опасно. А коль всё же отселить часть народца от столицы на закат, то только под охраной рати, которая ныне бунтарей в каменоломнях стережет. Где окажутся те бунтари на следующий день после ухода войска? Вестимо где — с кистенём на большой дороге, или в подворотнях Княжеграда станут зипуна себе добывать.

Но деньги-то нужны, и нужны немедля, иначе не удержится едва устоявшееся равновесие в державе, рухнет, и тогда покатится страна в пропасть. Как не претило царю Перку связываться со знатью, а пришлось ему всё-таки прижать родовитых и заставить их чуть раскошелиться. Издал-таки он указ о повышении налогов для древних родов. Высокородные, что вполне было ожидаемо, взвились на дыбы. Государю пришлось столкнуться со всеми формами недовольства знати: от глухого ропота до шумных сборищ, от открытых угроз до тайных заговоров. А количество банальных покушений на жизнь монарха возросло многократно.

Было ли это неожиданностью для Перка I? Отнюдь. Более того, будучи совсем молодым человеком, даже не взойдя ещё на трон, он уже тогда понимал звериную сущность высшего общества. А потому и озаботился созданием надёжной силы, на которую в будущем он мог всецело положиться. Начал с малого круга своих ближников, старых дружков по ещё детским шалостям, а те подобрали себе помощников: сведущих в законах да писцов-грамотеев. Словом, обычная канцелярия. Вот только мало кто из посторонних ведал о её существовании, а уж тем паче о делах, коими она была занята. Отсюда и пошло — "тайная канцелярия". А начиналась жутковатая слава сей славной организации с искоренения инакомыслия среди высокородных. Поскольку искоренять эти самые "иные" мысли порой приходилось вместе с головой, в которой они родились.

*

К слову сказать, одно это название по сей день неумолимо приводит в трепет любого подданного Бореи. И совсем не из-за славной истории данной милой конторы... (Примечание автора)

*

Изучая летописи, нынешние обществоведы дают разные оценки конфликта царя Перка I с древними родами. Одни считают, что это противостояние пошло на пользу державе, другие говорят, что во вред. Дескать, раскол в верхах только усугубил внутренние проблемы страны и основательно замедлил дальнейшее развитие государства. Но и те, и другие сходятся в одном — сей конфликт стал переломным моментом, после которого звезда Бореи только поднималась.

Пожалуй, стоит сказать несколько слов об уже упомянутых вскользь франах. Они были народом бойким, весёлым, не чурающимся взять клинок в руки, хотя звону оружия всегда предпочитали позвякивание в кошеле. Земля их богатела лесами и плодоносящими рощами, где вызревали диковинные фрукты. Между тучных нив высились белокаменные города, где жили поэты, музыканты, искусные мастеровые и, конечно же, купцы. Те за лишнюю медную монету были готовы отправиться на другой край земли, что уж говорить о лежащих в трёх днях плаванья берегах Бореи! К тому же более тёплый климат Франы позволял снимать два урожая в год, и купцы были в состоянии кого угодно завалить хлебом. Тем более, за такую плату, да ещё серебром.

Король Франы против активной торговли с иным государством не возражал. У его страны имелись давние счёты с Королевством Туманных островов, ведь обе державы были морскими, и их флоты не раз пробовали друг друга на прочность. А сделать пакость своему старому врагу чужими руками, да при этом ещё в виде налогов получить кучу серебра в казну — это просто мечта! Которой было вполне достаточно, что бы Его Величество закрыл глаза на некоторое повышение внутренних цен на продовольствие и железо, нескончаемым потоком утекающее за море. Король даже подарил царю Перку I древний меч, которым по преданью один из предков короля рубился с туманниками в одной из морских битв. Вручать королевский подарок царю отправилось целое посольство. Заметив, с каким восторгом заморские гости разглядывают меховые шубы родовитого сословья, государь Перк I, остро нуждающийся в развитии торговли, отдарился двумя богатыми мантиями из шкурок белой полночной лисицы. Королевская чета пришла в восторг от невиданного по красоте заморского меха, повелев портным аккуратно укоротить мантии, а обрезки использовать для украшения новых туалетов.

Королевский облик всегда был образцом для подражания придворных, поэтому на заморские меха сразу возник спрос. Но если на зерно и железо цены давным-давно устоялись, то, сколько запросят борейцы за меха, купцы себе даже не представляли. А борейцы запросили не стесняясь, поскольку государь велел любыми способами исправить однобокость торговли с Франой. Охнув от озвученной цены, купцы всё же взяли на свой страх и риск небольшое количество меха. Но все их тревоги оказались напрасными — за шкуры придворные модники чуть не бились! Продав первую партию, купцы привезли вторую, побольше, но и она была расхватана в тот же день. Третью постигла та же участь. В дальнейшем торговля мехами между Франой и Бореей стала постоянной. Так, неожиданно-негаданно, в царской казне образовался ещё один ощутимый источник дохода.

Через пятьдесят с лишком вёсен после начала работ, тяжелый труд был успешно завершен. Всё это время островитяне как могли, мешали укреплению побережья, но особых успехов в данном начинании не добились. Вояки на суше они были так себе, и представляли опасность лишь тогда, когда им удавалось напасть неожиданно. Или же на море, где они чувствовали себя полностью в своей стихии. Пару раз обломав зубы о ставшее теперь неприступным закатное побережье, островитяне попробовали высадиться в иных местах, но нигде не преуспели. В полночном море путь им преградили ледяные поля, угрожающие раздавить тонкую корабельную обшивку. А на полуденном побережье они с досадой увидели вдоль всей береговой полосы цепь крепостей, тогда ещё возводимых, но уже с установленными камнемётами, накрывающими прицельными выстрелами любую сажень омытого прибоем песка. На выбор. С тех пор осенью море всё реже покрывалось парусами разбойников, а самих парусов становилась всё меньше и меньше. Потом и вовсе одиночки стали приплывать. Пройдутся взад-вперёд вдоль берега, внимательно разглядывая укрепления в зрительные трубы, и уплывут восвояси, так и не рискнув высадиться.

Правление государя Перка II, сына Перка I, впервые за историю Бореи прошло мирно и впоследствии получило название "золотых вёсен". Народ осмелел и стал всё активнее заселять пустующие закатные земли. Распахивались поля, строились деревни, возводились города — страна богатела, вознося искреннюю хвалу недавно столь ругаемому Перку I. Время шло, и о разбойниках с Туманных островов постепенно стали забывать, а дозор за морем забросили окончательно. И тут островитяне вновь напомнили о себе.

Однажды корабль туманников довольно долго курсировал вдоль берега, спокойно выбирая удобное место. Дождавшись ночи, с борта спустили шлюпку, та подгребла к скалам, в замеченную засветло расщелину подсадили ловкого малого, тот вскарабкался по скале наверх и скинул вниз прихваченную с собой верёвочную лестницу. Не издавая ни малейшего шума, вся команда влезла на скалу, прошла в сторону замеченного днём дыма, окружила спящую деревеньку и молниеносно напала. Уже в предрассветных сумерках островитяне спустили на верёвках в шлюпки захваченную добычу, съехали по канатам сами, и уплыли, всячески похваляясь своей удачливостью. Конечно, сам по себе один подобный наскок не мог представлять для державы особой угрозы. Но недаром существует поговорка "лиха беда начало". Прозвучавшие в портовых тавернах хвастливые россказни полупьяных моряков об их удачном набеге и о серебре, прихваченном из капища язычников, не могли не пробудить зависть у слушателей. Кто-то верил, кто-то сомневался, но среди уверовавших сыскался один капитан торгового судна, как и все островитяне, при случае не чуравшийся разбойного промысла. Пользуясь отсутствием в данный момент какого-либо фрахта, он, не долго думая, собрал команду и в начале лета отправился в путь. Благо современные парусные суда уже могли ходить под острым углом к ветру, и дожидаться осени с её попутными ветрами не было никакой необходимости.

Сходил пусть и не шибко удачно, но и не сказать, чтобы совсем впустую — привёз пятерых девок и немного серебра. Может, он сумел бы захватить и больше добычи, но не удалось захватить деревеньку спящей. В ту ночь дикари праздновали какой-то языческий праздник, прыгали через костёр и пускали венки по реке. Вот народец и успел попрятаться кто куда. Долго задерживаться в той деревне показалось опасно. А ну как кто-то из убежавших сумел предупредить окрестные поселения? Тут и к ворожее ходить не нужно, и так ясно, что вскорости следует ждать появления вооруженных всадников. А биться с регулярным войском в планы капитана не входило. По возвращении капитан передал девок уходящим в Увейд торговцам для продажи в гаремы, серебро положил в банк и стал искать компаньонов для нового похода.

В портовых кабаках ещё не успели затихнуть разговоры о первом удачном походе к Борейским берегам, как тут появился экипаж второго судна, так же неплохо прогулявшийся за океан. Нашлись и седенькие старички, которые за кружку забористого эля готовы были поведать всем желающим о своей бурной молодости и о сокровищах, которые таит в себе Борейская земля. Неудивительно, что капитан довольно быстро отыскал себе единомышленников. Теперь уже четыре судна отправились в сторону восхода, и все четыре вернулись с добычей, ощутимо превосходившей прежнюю. Тем самым посрамив скептиков, пророчивших походу неудачу.

По примеру первых двух походов, команды высаживались на берег в вечерних сумерках. Сумев захватить сонными две деревни, островитяне вошли во вкус и на следующую ночь овладели ещё двумя поселениями, уже более крупными. Перетаскав добычу на корабли, пираты сочли, что в трюмах осталось слишком много свободного места, которое следовало бы заполнить. Как говориться, аппетит приходит во время еды. Посовещавшись, джентльмены удачи собрали по деревням всех лошадей и, частью на телегах, частью верхом, отправились повеселиться в уездный городок. Хоть и говорят, что моряки плохие наездники, но до Озёрного добрались все. Правда, богатых трофеев в городе захватить не удалось, как и жителей. Видимо кто-то из селян сумел ускользнуть от заморских гостей, и успел предупредить городские власти о набеге туманников. Зато порадовала украшенная ленточками тропинка в лесные дебри, приведшая корсаров к языческому капищу. И волхв там попался на удивление сговорчивый — ему только пятки над костром слегка подогрели, и он сразу указал места с зарытым серебром.

Возвращение кораблей в родные порты триумфальным нельзя было назвать, хотя шуму оно наделало много. Туманные острова вдруг задались вопросом " это ж сколько богатств успели накопить дикари за последние полста лет?", а монета в чужом кармане всегда воспринималась островитянами как вопиющая несправедливость. И только малая часть жителей королевства задумались: "а почему, собственно, наши корабли перестали туда ходить? Наверняка была какая-то причина". Но их голоса не были услышаны, зато в каждом из многочисленных портов островного архипелага готовились к походу на восход по одному-другому судну.

Тем временем тревожные вести из закатных земель достигли ушей правящего в то время Ива III, прозванного впоследствии Суровым. Вспыльчивый по натуре, он в гневе он велел казнить наместника, который палец о палец не ударили, дабы прекратить разбой во вверенном ему уезде, а озаботился лишь спасением зажиточной части населения. Причем, вооруженную охрану беглецам предоставлял за немалую мзду. Зато государь обласкал никому неведомого Глеса, даровал ему личную родовитость и возместил все расходы, как человеку, потратившему добрую половину личной казны на организацию отпора грабителям.

Глес, в ту пору ещё довольно молодой человек, принял близко к сердцу беды жителей уезда. Впрочем, злые языки утверждали, что он больше заботился о сохранении своих личных доходов, понимая, что после повторного набега он останется без штанов, если вообще уцелеет. Как бы то ни было, и что бы не послужило причиной, но он заставил соседей вооружиться и, разбив их на небольшие отряды, рассредоточиться по прибрежным поселениям. Скупив за свой счет большое количество верховых животных, он создал мобильные отряды всадников, способных в самое краткое время придти на подмогу в то место, где начинали пылать сигнальные костры. К каждому такому отряду придавалась упряжка с поставленной на колёса метательной машиной, способной зашвырнуть тяжелую каменюку с берегового обрыва на палубу стоящего на якоре корабля. Умело нацеленный камень легко проламывал не только палубный настил, но порой и днище дырявил у неудачливого судна, проходя его насквозь. К слову сказать, после поспешного ухода войска из Озёрного, эти метательные машины были попросту брошены под навесами у опустевших детинцев.

Шесть раз пытались островитяне поживиться на территории уезда, но, потеряв два корабля, стали искать добычу в других местах, в надежде, что там правители окажутся не столь расторопны. А эти, теперь украшенные виселицами с вялившимися там под солнцем разбойниками, они стали огибать по большой дуге, не рискуя приближаться к ним вплотную. Устрашенные казнью своего соседа, правители прочих уездов сочли за лучшее перенять опыт родовитого Глеса, организовав оборону побережья по придуманному им способу. Худо-бедно, но отбиться смогли и там. Следующие три весны особых бед от островитян не было: там умер старый король и, пока туманники не выбрали себе нового монарха, им было слегка не до Бореи.

Реальная власть — как таковая — у короля практически отсутствовала, поскольку общество Туманных островов издревле было клановым. Какой-то клан сильнее, какой-то слабее, но единого лидера, способного диктовать свою волю остальным кланам, на островах не находилось никогда. Все важные вопросы решал совет кланов, на котором отстаивали собственные интересы различные клановые группировки. Они то возникали, то распадались, то обменивались членами. Чем-то всё это напоминало аптекарские весы, только не с двумя, а десятью разнонаправленными и разновеликими плечами. Перекладывание крохотной гирьки с одной чаши на другую могло никак не сказаться на положении весов, а могло так перекосить всю конструкцию, что для выпрямления ситуации потребовалось бы совершить огромное количество перестановок грузиков. А ведь все гирьки имели разный вес, и разную степень "непоседливости" в стремлении перескочить с чашки на чашку. Чтобы сохранить хоть какую-то устойчивость этой изначально шаткой системы и была нужна фигура монарха, вокруг которой создавались более крепкие клановые коалиции. Изнутри такие союзы оплетались массой договоров и соглашений, гарантом которых выступал король. Причём, каждый договор заключался только между королём и кланом, никаких третьих сторон, ибо напрямую клан с кланом вроде как не договаривался.

А тут Его Величество возьми да умри. Естественно, со смертью короля все договора оказались ничего не стоящими бумажками. В любом другом случае это было бы досадно, но не более того, если б король вовремя позаботился о наследнике. Но наследника-то как раз и не имелось. Никакого. Ни законного, ни бастарда, ни приёмного сына. Даже наследниц, и тех не сыскать. И что самое отвратительное в данной ситуации: отсутствовала сама возможность выдать подходящего паренька за якобы наследника — всем и каждому на островах было известно, что король не мог иметь детей из-за полученной в детстве травмы, лишившей его... скажем так, мужского достоинства. В юности над парнем немало потешались по этому поводу, но когда после серии "несчастных случаев на охоте" с другими братьями, он вдруг остался единственной кандидатурой на трон... Смеяться перестали, даже попытались как-то развенчать гуляющие о монархе слухи, но было уже слишком поздно.

Так что пришлось кланам выбирать нового короля. А это новый клан, максимально приближенный к трону, новые аппетиты, наконец, новая династия с неизвестно какой наследственностью. Все эти моменты требовалось учитывать. Каждый клан пытался протолкнуть своего кандидата и утопить его соперника из других кланов, рассыпались щедрые обещания и припоминались старые обиды, заключались "долговременные" союзы, которые тут же распадались. Казалось, под Туманными островами проснулся подводный вулкан, столь яростно вскипели накалённые страсти. Подкупы, интриги, распускание слухов, тайные убийства и открытые стычки — политические баталии велись по всем фронтам. Когда дело дошло до морского сражения двух клановых флотов против третьего, после которого победители тут же передрались между собой, семь самых крупных кланов нашли в себе силы сесть за стол переговоров. Чтобы успокоить одних, не насторожить других и обеспечить своим кланам максимум влияния на будущего короля, представители решили выбрать общего кандидата. Но не из их кланов, а со стороны. Из какого-нибудь слабого, отдалённого и малочисленного клана, о существовании которого старейшины на совете если и вспомнят, то лишь основательно покопавшись в памяти. Выбор пал на крошечный клан, владеющий одним единственным скалистым островком, на котором водились только горные козлы, ну и сами горцы.

На долгую весну растянулась череда бесконечных церемоний, поражающих своей чопорностью, пышностью и нудностью. Новоиспеченный монарх был бы и рад отказаться от участия в них, но увы, традиции. Пришлось ему выдержать представление кандидата совету кланов, выслушать утомительные дебаты совета, пройти процедуру утверждения. Все эти завещанные предками ритуальные танцы кандидат выдержал стоически, сохраняя непроницаемое выражение лица, как и подобает истинному горцу. Пожалуй, только коронации он был рад. Хотя бы потому, что она была последней церемонией на пути к престолу. И вот он — король, взошедший на трон под именем Герга IV.

В начале своего правления он внимательно прислушивался к советам и пожеланиям представителей "большой семёрки", пока не осознал, что роль послушной марионетки ему откровенно претит. Умный, алчный, властолюбивый, он хотел править сам, без чьих-либо подсказок. Но именно ум удержал его от опрометчивых шагов. Герг не стал выказывать своё недовольство ролью мальчика для битья и затычки ко всем бочкам. Вместо этого он принялся осторожно, исподволь, укреплять свой клан, незаметно выводя соклановцев... нет, не на первые, а на вторые роли в стране. Ибо на одной личной преданности далеко не уедешь, нужны и управленческие знания, и опыт. Молодой король готовился к долгой и упорной борьбе за власть, и своих соратников настраивал не ждать быстрого успеха. Но неожиданно для себя Герг нашел сильного и относительно надёжного союзника. Причём такого, который никогда и никем до этого момента не учитывался в качестве политической силы. Королю удалось заручиться поддержкой церковников. И далеко не рядовых священнослужителей.

По странному стечению обстоятельств, смена королевской династии совпала по времени с утерей приоритетов частью высших церковных иерархов. Если раньше духовные пастыри не влезали в дела мирские и все силы отдавали соперничеству с другой конфессией — по существу такой же церковью, лишь чуть более ортодоксальной — то, победив и оставшись единственными носителями Слова Божьего во всём королевстве, они вдруг обнаружили себя на развилке. Предыдущая цель достигнута. Какой теперь путь избрать, куда идти дальше? Одна часть иерархов считала необходимым сосредоточиться на углублённом проповедовании веры среди жителей Туманных островов, поставив себе целью создание насквозь религиозного государства. Другая часть полагала своим долгом нести Слово Божье во внешний мир.

"Наши духовные сыны переплывают моря, бывают в иноземных странах. Посему наш долг разжечь в их сердцах пламя Истинной Веры, чтобы никакие заморские еретики не могли загасить оного!" — восклицали одни.

"Нужно разнести Слово Божье по всему миру, чтобы нигде не было иной веры, кроме истинной!" — возражали другие.

"Но пламя свечи, сколь ярка она бы не была, не в силах разогнать вселенский мрак!" — привычно парировали первые. Чувствовалось, что этот спор идёт по давно накатанной колее, и обе стороны успели наизусть изучить аргументы своих оппонентов.

Выслушав и тех, и других, Герг сделал ход, достойный тонкого политика. Он предложил не делить священнослужителей на правых и заблуждающихся, а развивать Святое учение по обоим направлениям сразу. В конце концов, никто ведь не мешает здесь учить островную бедноту Священному писанию и одновременно спасать заблудшие души в иных землях? Да, мир велик. Да, задача сложна и грандиозна. Но зачем замахиваться сразу на всё? Вначале приведём к свету Истинной Веры одну страну, потом возьмёмся за другую. Капля камень точит, справимся и мы с Божьей помощью. А он, король, берёт на себя обязательство всемерно помогать Святой Церкви на воде и на суше, делом и оружием. Вот только церкви нужно перестать впредь отмежевываться от мирской жизни, ибо светская и духовная власть должны совместно, рука об руку, вести свой народ к великой цели. Что за цель, король уточнять не стал, но посетовал на нынешнее положение, когда разделённый на соперничающие кланы народ все силы отдаёт никому ненужной междоусобице, погрязнув в суете и тлене.

Дать каждому желаемое и даже больше, одновременно пригасив наметившийся раскол — такой поистине королевский жест был оценён по достоинству. "Пожалуй, этот король может быть весьма полезен делу церкви" — пришли к единому выводу иерархи.

Однажды королю на глаза попалась фигурка дикого вепря, с изумительным мастерством отлитая из серебра. На вопрос "кто изготовил это чудо?", ему ответили, что эта миниатюра добыта в одном из борейских походов. Его Величество хмыкнул и повелел собрать все возможные сведенья от этой таинственной стране. Почитав хроники старых времён и поговорив с участниками недавних восточных походов, Герг IV неожиданно для всех объявил великий поход на Борею, а себя командором похода. Но за этой внезапностью скрывался тщательный расчёт, позволявший королю одной стрелой поразить сразу нескольких гусей.

Допустим, поход будет удачным.

Тогда, во-первых, он принесёт самому Гергу славу великого полководца, что само по себе не мало.

Во-вторых, как командор, он имел право на солидную часть добычи, что позволило бы существенно пополнить собственную казну и казну клана.

В-третьих, святоши получат возможность нести истинную веру дикарям, а это дело богоугодное и однозначно добавит Гергу авторитета. Да и данные церковникам обещания следовало выполнять.

Но и в случае неудачи похода король находил свои плюсы. Если он командор, то все главы кланов, желающих принять участие в грабеже, на время похода должны были признать абсолютную власть нового короля без каких-либо обсуждений и встречных условий. Как известно, битв без потерь не бывает, а потери среди членов противостоящих его власти кланов пойдут только на пользу клану короля. А уж он, будучи командором, постарается, чтобы таких потерь было как можно больше.

Как показали дальнейшие события, король не слишком ошибся в своих расчетах. Два самых воинственных и независимых родовых клана были не против пограбить многострадальную Борею, но присоединяться к походу Герга они отказались наотрез, не желая признавать его главенство. Они решили выступить самостоятельно и, по выражению одного из старейшин, "утереть нос сопляку". За несколько дней до отхода от причалов королевской армады, флотилия двух кланов, общей численностью в две дюжины кораблей снялась с якоря и двинулась на восток. Такой манёвр позволил флотилии противников Герга опередить королевский флот и оказаться у берегов Бореи на четыре дня раньше.

И на четыре дня раньше быть разбитой. Борейские мастера заплечных дел, угрюмые, немногословные мужики быстро развязали языки захваченным островитянам. И уже через час Глес, ставший к тому времени наместником всего Закатного края, знал о надвигающимся вторжении королевского флота. Гораздо более многочисленного, нежели только что разбитая флотилия.

Встретив лежащие в дрейфе остатки флота неприсоединившихся кланов, король Герг лишь посмеялся над неудачниками, а на предупреждение о том, что борейцы готовятся к встрече его флота отнюдь не хлебом с солью, небрежно заявил: "в победе над сильным противником больше славы!" И велел передать на корабли: готовиться к высадке сразу, как только появятся скалы восточных варваров.

Скоро в дымке показался берег... и метательные машины, установленные на нём. Много метательных машин. Став полновластным хозяином на закатных землях, Глес значительно увеличил количество мобильных отрядов, и рассадил вдоль всего побережья наблюдателей, что позволяло быстро стягивать крупные силы в месте высадки неприятеля. Так что стоило кораблям захватчиков приблизиться на дальность выстрела, как в них полетели каменные глыбы. Значительная часть булыжников попусту тонула в море, вздымая при падении столбы брызг, но некоторые попадали в цель, круша и ломая всё подряд. Видя, как одно судно, а затем другое оседают в воду по самый планширь, ещё даже не достигнув суши, а поток камней становится только плотнее, король приказал повернуть и двинуться вдоль берега, дабы обойти позиции метателей и высадиться где-нибудь в другом, более спокойном месте. Каково же было его удивление, когда ему доложили, что повозки с метательными машинами движутся параллельно флоту, не отставая ни на шаг. Более того, количество камнемётов непрерывно увеличивается!

Шестнадцать попыток высадки стоили королевскому флоту потери трёх четвертей вымпелов и не менее половины солдат. Опасаясь открытого бунта, зреющего как чирей на собственной заднице, король Герг скрежетнул зубами и приказал возвращаться. Будь его воля, он бы продолжал и продолжал попытки высадиться, пока бы не остался один со своими телохранителями, положив у скал всё клановое воинство до последнего человека. Но, даже при таком результате похода, он всё равно оказывался в выигрыше, ведь верные ему войска остались в целости на островах, мгновенно превратившись из скромной армии в значительную силу, превосходящую теперь по численности "вооруженный сброд" любого из кланов.

Но что забыл учесть в своих первоначальных планах король Герг, так это свою собственную злопамятность. Поражение флота у берегов Бореи неожиданно сильно уязвило его гордость, надолго лишив покоя. Вернувшись домой, он несколько вёсен кряду потратил на добивание своих открытых противников и увещевания колеблющихся, а потом плотно взялся за страну. Был построен новый флот, мощнее прежнего, создана единая армия и выиграна война с Латией — страной, расположенной на одном материке с Франой. Неоценимую помощь во всех этих начинаниях Гергу IV оказала Святая церковь, получившая возможность отныне "пасти своих овец" всюду, а не только в храмах. Теперь пастырям был известен каждый шаг любого прихожанина, что не могло не приводить в восторг Истинных Ревнителей Веры. Но и вторая ветвь церкви, Несущие Глас Божий, не осталась обделённой: десант её проповедников отправился в латийский поход вместе с армией, и сейчас активно нёс Священное писание заблудшим душам. Покорённый народ ласковым словом завлекался в лоно Святой церкви, и для верности подгонялся острым железом.

Избавившись от клановых междоусобиц и получив твёрдую единую власть, страна богатела на глазах. Чему нимало поспособствовал поток ценностей и продуктов питания, хлынувший из покорённой Латии. Приятная тяжесть кошеля на поясе и спокойствие на сердце — что ещё нужно простому человеку для счастья? О кошельке позаботился король, о мире в душе святые отцы, так что живи себе и радуйся жизни, знай только исправно плати налоги и ходи на исповедь. Воистину спустилось на землю Царствие Небесное! И как только народ раньше жил под властью кланов?

Казалось, всё идёт хорошо, но что-то грызло Герга, беспокоило, не давая ему в полной мере насладиться роскошью нового дворца и прелестью покладистых фавориток. Но что именно? Ответ на свой вопрос Герг увидел в углу собственного кабинета — с подставки для канделябра ему нагло ухмылялся серебряный вепрь. Король злобно скрежетнул зубами и повелел готовиться к новому походу на дерзкую Борею.

В этот раз целью высадки выбрали полуденный берег. И пусть он словно частоколом утыкан крепостями, зато пологий и низкий. Корабли не станут приближаться к берегу под градом камней, а высадят солдат на шлюпках. Пять шлюпок с корабля, на каждой по десятку бывалых солдат. И пускай дикари мечут булыжники, все лодки они никак не успеют перетопить. Да и нет у борейцев столько камнемётов, их просто негде разместить. Так что хоть полсотни шлюпок, но до берега доберётся, а брать крепости королевская армия уже умеет — латийский поход научил. А стоит захватить одно-два укрепления, как цепь прервётся и откроется проход для безопасной высадки основных сил вторжения. Казалось, учтено всё, и всё должно получиться. Но не получилось.

Неудачи начали преследовать флот Туманного королевства с самого первого дня. При выходе из порта умудрились столкнуться два судна, причём, с одного из них едва успели снять команду, прежде чем оно ушло на дно. Другое осталось на плаву, но для похода уже не годилось из-за большой пробоины в борту. На середине пути начался свирепый шторм, разметавший флот островитян по всему безбрежному простору. Два дня лежали в дрейфе, поджидая унесённых, меняя порванные паруса, такелаж и чиня поломанные мачты. Потом двинулись. Один корабль так и не появился, пропал. А неприятности всё продолжались: хоть ветер был попутный, но волна почему-то упорно била в борт, нещадно раскачивая корабль из стороны в сторону. Когда впереди в утреннем сумраке тонкой ниточкой показалась земля, настроение у моряков окончательно опустилось ниже ватерлинии. Все они только и говорили о приметах, дурных глазах и гневе морского бога. Тут бы к месту пришлось вразумление святых отцов, но все пастыри вместе с сухопутной солдатнёй, терзаемые жестокой морской болезнью, диковинными гроздьями свисали с планширя. В таком измученном состоянии флотилия достигла первой цели своего плаванья — увенчанного характерной сопкой высокого скалистого мыса, разделяющего побережье на закатное и полуденное.

Согласно первоначальному плану, адмирал повёл флотилию дальше на восход. Обрывистый берег уже не представлял из себя сплошной стены, а между отдельных скал появились каменистые осыпи. Постепенно они становились всё шире, и на откосах показалась первая зелень. Потом зелени становилось всё больше и больше, а берег всё ниже и ниже. Казалось, можно уже спускать паруса и бросать якорь, но суда упорно плыли дальше. По-над берегом волнение утихло, дьявольская качка прекратилась, и адмирал хотел дать возможность измученным солдатам придти в себя перед высадкой. Не из человеколюбия, нет. Просто сейчас они и руки поднять не могли, не то, что мечём взмахнуть. Вырежут их дикари и не вспотеют даже. Да и берег не внушал особого доверия, густо усеянный чёрными валунами. А сколько таких камней скрыто под водой? Дойдёт ли груженая шлюпка до полосы прибоя или раньше днище себе пропорет? Нет, лучше пройти далее на восход, ведь там, согласно лоциям, почти в каждой бухте песчаный берег. Все эти соображения адмирал озвучил зелёному как волна Гергу, кое-как выползшему на палубу из своей каюты.

— А вы не боитесь, что рано или поздно дикари нас заметят?

— Они давно уже знают о нашем прибытии, Ваше Величество, — флегматично ответил адмирал, протягивая королю зрительную трубу. — Взгляните сами. На каждом мысе небольшая крепость, а на ней наблюдатель. Когда мы только приблизились к их берегам, на их вершинах замелькали флажки. И довольно шустро эти сигналы разбежались в обе стороны. Видимо, своеобразная флажная эстафета. А ещё дым.

— Что дым? — спросил король, вглядываясь в берег.

— Крепость, напротив которой мы находимся, сигналит дымом. Но когда флот минует это место, дым сразу исчезает. Зато появляется над следующей крепостью.

— То есть, дикарям известно не только наше появление, но и место, где мы находимся в данный момент?

— Полагаю, да, Ваше Величество.

— И что вы намерены предпринять в таком случае?

— Выполнять свой долг, Ваше Величество. — Невозмутимо пожал плечами адмирал. — Если ветер не стихнет, то до первой удобной бухты нам ещё час хода. Но я бы предпочёл высадиться несколько дальше, скажем, в четвёртой или пятой бухте. Высока вероятность, что в первой нас уже ждут.

— Резонно. Что ж, адмирал, командуйте. Я полагаюсь на вас.

Через два часа уснувшего Герга разбудили трели сигнальных свистков и забористая ругань над головой. Убравшие паруса корабли становились на якоря, сноровисто спускали шлюпки, в которые тычками и зуботычинами офицеры гнали солдат. От борта стоящего третьим в линии судна отделилась первая шлюпка, потом вторая, третья... Скоро вытянувшийся в сторону берега клин из лодок занимал собой на водной глади едва ли не больше места, чем вся флотилия. Это было величественное зрелище, которым Герг даже залюбовался. Ещё немного и лодки ткнутся округлыми носами в берег, а там и до крепости рукой подать. Двести ярдов по песку — не такая уж великая пробежка.

— Адмирал, среди десанта есть кто-нибудь в звании капитана или майора?

— Нет, Ваше Величество. Только солдаты и несколько капралов.

— Хорошо, а то не сдержать своё слово было бы как-то... не удобно.

— Слово, Ваше Величество? Какое?

— Я сам себе пообещал, что дам чин лейтенанта храбрецу, первому ворвавшемуся на стены. А вдруг это окажется офицер в более высоком чине? Получается, я его разжалую? — И, переждав смех собравшихся на шканцах, Герг возвысил голос: — Все слышали? Лейтенантский патент первому, взошедшему на стену!

Король прильнул глазом к зрительной трубе, стараясь не упустить ни одной детали происходящего. Когда первой шлюпке до полосы прибоя оставалось три-четыре гребка, полоса кустов за песчаным пляжем исторгла из себя клубы густого белого дыма. Гребцы первых десяти шлюпок словно сбились с ритма, попадали ничком, а вода вокруг маленьких судёнышек на миг словно вскипела небольшими фонтанчиками. Спустя два томительных удара сердца до кораблей донёслись глухие раскаты грома.

— Что они там, уснули? — не выдержал Герг видя, что солдаты первых лодок не спешат вновь браться за вёсла, хотя сзади на них накатывают и накатывают другие шлюпки. Часть лодок табанила, часть пыталась свернуть, взять левее или правее внезапно возникшей преграды, но в результате весь десант сгрудился на маленьком пятачке в десяти ярдах от берега, чуть левее крепостных стен.

И тут ударили камнемёты. По практически неподвижной цели. Они выпускали не по одному огромному камню, а кидали булыжники размером всего лишь с полголовы. Зато целыми корзинами. Каждый такой выстрел накрывал две-три лодки разом. Кусты ещё раз окутались дымом, и опять с тем же рокочущим громовым звуком. В довершении всего из-за крепости выбежала толпа дикарей. Они выстроились в ряд и принялись засыпать немногих оставшихся островитян в лодках градом стрел. Это была настоящая бойня.

Часть солдат, не больше дюжины, попытались достичь кораблей вплавь, и семерым это удалось. Их подняли на борт флагмана, как стоящего ближе всех к берегу корабля.

— И лишь один из всех с оружием, все остальные бросили. — Король брезгливо оглядел со шканцев мокрую шеренгу на палубе. — Стоят, дрожат. Замёрзли, наверное. Повесьте эту шестёрку обсохнуть.

Довольно быстро две реи обзавелись жутковатым украшением.

— Ваше Величество, паруса на горизонте! Много, похоже, целый флот.

Герг IV приник к зрительной трубе, обвёл взглядом по горизонту, но ничего не заметил. В это время из вороньего гнезда раздался голос вперёдсмотрящего:

— Вижу Франский флаг! Две кильватерных колонны, не менее пятнадцати вымпелов в колонне! Идут курсом на нас!

— Ваше Величество, приказывайте! — Адмирал склонился перед Гергом. Думать было некогда, да и не о чём. Всё и так кристально ясно — высадка провалилась. Пусть в трюмах ещё осталось достаточно солдат, но они нужны на берегу, а не в трюмах... Или для абордажной схватки... А это мысль! Схватиться с франами, пользуясь своим численным перевесом захватить их корабли... Это будет славная победа! Пожалуй, она даже покроет неудачу с высадкой.

— Убрать якоря, паруса поднять. Курс, франская эскадра. Передать на корабли флотилии: быть в готовности к абордажу! Командуйте, адмирал, я до схватки спущусь к себе в каюту.

Но свалки не получилось. Заметив идущий к ним навстречу флот туманников, франы загодя начали забирать к ветру. Адмирал отдал команду повторить манёвр неприятеля, ибо так оба флота выстраивались параллельно друг другу, что как нельзя более способствовало задуманному абордажу. Он даже стал прикидывать, как ловчей выдвинуть к франскому флагману перевозящие солдат транспорты, но... удача опять отвернулась от островитян. Против всех ожиданий, ветер не стал стихать на закате, а наоборот усилился. Франы добавили парусов и показали корму, а у туманников затрещали и начали валиться наспех подлатанные мачты, сломанные предыдущим штормом.

И вновь флот Герга IV оказался вдали от берега и опять терзаемый непогодой. На следующее утро задул ровный ветер с востока. "Это знак Божий, чтобы мы вернулись!" — высказался один из священников после очередного приступа морской болезни. Готовая к бунту команда горячо поддержала эти слова. Король, которого этот поход измотал не меньше остальных, велел брать курс к родным берегам. С мыслью, что возвращение будет далёко не триумфальным, монарх за ночь успел смириться.

Отменно показавшие в этой сражении себя громобои были закуплены у франов. С повторным заселением закатных областей в державе закончился голод, а с окончанием многочисленных строительств отпала нужда в покупном железе. Между тем спрос на борейские меха только рос, ведь мода подобна чуме или оспе — так же заражает всех к ней прикоснувшихся. Из Франы это поветрие постепенно перекинулось на другие страны континента, вызывая очаги болезни сначала в столицах, а затем неумолимо распространяясь по другим городам. Франские купцы, не желая упускать из рук золотую жилу, держали в тайне происхождение ценного товара, предпочитая пропускать через свои конторы весь меховой поток. И денежный, соответственно, тоже. К нескрываемой досаде купцов, им всё чаще приходилось расплачиваться реальным серебром, а не встречными товарами. Но увы, борейцев мало что интересовало. Самоцветные камни они и сами могли бы предложить, благо тех в полночных землях находилось в избытке. Тонкие шелка особым спросом не пользовались из-за холодного климата, а от тонких вин борейцы воротили нос, презрительно называя благородные напитки кислятиной. Разве что от доброго оружия дикари не отказывались сходу.

Вот им на пробу и предложили одну такую диковину: стреляющую битым камнем бронзовую трубу. Сами франы от новинки отказались, сочтя её пустой забавой. Дескать, шуму много, а толку чуть. Пока новый заряд чёрного порошка насыплешь, пока зев камнями набьёшь, пока эту дуру развернёшь на цель, да пока запалишь... Нет, лучше уж старой доброй сталью! А эти дикари вдруг заинтересовались. Ну, дикари, они и есть дикари, что с них возьмёшь. Привезли игрушку на берег, и целый день палили из неё в море. И сказали "берём". Правда, торговались как вполне цивилизованные люди — за каждый медяк насмерть бились. Но хитрецы! Сначала оговорили плату за одну картечницу, плату за запас огненного зелья к ней, в итоге сбили цену чуть не втрое, и только тогда сказали, сколько им этих картечниц нужно. Купцы как про потребное количество услыхали, так чуть не взвыли. Да во всей Фране столько бронзы не наберётся, чтоб те трубы отлить! Хорошо, говорят борейцы, лейте столько, сколько сможете — заберём всё.

Если что, то и у нас бронза отыщется. Но везти её к вам через море, а потом готовые картечницы обратно нам резону нет никакого, ибо на одной перевозке разоришься. А вот за умельца, который к нам приедет и у нас станет лить картечницы, мы заплатим не скупясь. Да и самого его не обидим.

Франы поначалу решили выделывать громобои у себя, но ремесленники брались отлить один-два ствола, не более. Не было у них ни бронзы вдосталь, ни литейных печей больших, даже угля порой не хватало. Дело делалось медленно, а борейцы об том как наперёд знали, что заранее сроки оговорили. Пришлось франам искать согласного на переезд мастера. С огненным зельем тоже всё нескладно вышло, ибо согласно уговору, товар забирался борейцами уже на своём берегу. Причём, проверялась каждая бочка чёрной мерзости — добром то зелье горит или нет, а попорченное к оплате не принималось. И, как на грех, в первом же корабле весь товар оказался подмокшим. На втором корабле, видимо от большого ума, в трюме меж бочек с зельем установили железные жаровни, чтоб те сушили товар во время плаванья. Так судно даже от пирса отойти не успело, его прямо в гавани разметало. Подумали купцы франские, подумали, и стали искать умельцев, согласных за морем то зелье перетирать.

Заполучив мастеров, борейцы начали отливать картечницы. Вначале под присмотром опытных литейщиков дело делали, а со временем и сами что угодно лить научились. Дошли и до пушек, додумавшись до них независимо от франов. Правда, иноземцы пушки применяли в качестве исключительно корабельного вооружения, на суше предпочитая использовать мортиры для навесного огня против крепостей. По этой причине размер франских орудий зависел от размеров корабля. Береговая же артиллерия таких ограничений не имела, а выделывать крупноразмерное литьё в Борее уже научились.

Хороший хозяин никогда не бывает праздным. Короля Герга IV можно попрекнуть многим, но никак не бесхозяйственностью. Туманные острова с остатками кланового наследия в умах подданных, глухое неповиновение и открытые бунты в упорно нежелающей покориться Латии — всё это требовало неусыпного внимания и немедленных, а порой опережающих действий. У Герга хватало союзников, толковых помощников, пронырливых агентов и надёжных исполнителей. А вот соратника, на которого можно было бы перевалить часть дел — ту же Латию с её вечными проблемами — не нашлось. Отчасти в этом был виноват сам Герг, точнее его недоверчивый характер и подозрительность. Как можно доверить человеку какое-то дело, при этом не доверяя ему самому? Никак. Потому и приходилось королю в одиночку тащить на себе тяжкий воз под названием "бремя власти". День за днём тащить, месяц за месяцем, весну за весной. Но про Борею Его Величество не забывал. А порой, и она исподволь напоминала о себе.

Однажды после ночи страсти очередная фаворитка короля попыталась тонко намекнуть, что хотела бы получить в подарок манто из латийского меха. Герг отшутился, предложив подарить прелестнице небольшое уютное именье в столичных окрестностях, но про латийский мех всё же запомнил. И на следующий день велел секретарю навести справки и доложить всё об этом мехе. А, выслушав доклад, удивился несказанно — оказалось, цена обещанного им имения именья была вполне сопоставима с ценой меховой накидки.

— Странно. Почему латийцы постоянно воют об обнищании, когда на деле владеют таким богатством?

— Не совсем так, Ваше Величество. Мех только здесь, у нас называется латийским, поскольку в Туманное королевство его привозят именно оттуда. Но и в Латии он тоже привозной, так что правильнее было бы сказать мех франский. Хотя и это не совсем верно, потому что и во Франу он попадает в виде готовых шкур. Но откуда он изначально — доподлинно узнать не удалось. Кстати, именно длинной цепочкой перепродавцов и не менее длинным путём торговых караванов обуславливается столь высокая цена на пушнину. Хотя мех и вправду выше всяческих похвал: королевская чета Франы в торжественных случаях облачается в мантии только из него.

Король представил себе тот капитал, что наживает Франа на торговле мехом, и у него перехватило дух. От досады. От осознания факта, что казне Туманных островов перепадают лишь жалкие крохи от делёжки столь жирного пирога. Неудивительно, что Герг IV тут же повелел узнать всё об этой меховой торговле. Всё до последней мелочи. И самое главное — откуда берутся шкуры. Где, на какой земле водятся те звери, с которых их дерут.

Неожиданную, но действенную помощь в сборе сведений оказали духовные пастыри. Конечно, тайна исповеди разглашению не подлежит, но если это нужно королевству, то Святая церковь возьмёт на себя этот грех. Половину весны собирали по крупицам сведенья, пока не удалось составить из них чёткую картину.

— Опять эта Борея! — Герг IV в гневе обрушил кулак на безвинный листок доклада. — Видимо сама судьба велит мне стереть с карты мира это варварское государство.

А через десять дней адмирал Сфок на собрании Географического общества при Совете кланов сделал доклад о стране дикарей. В доказательство того, что это именно дикари, а не цивилизованные люди, он привёл следующие факты:

Они не занимаются ткачеством, а ходят в звериных шкурах.

Живут у моря, но флота не имеют, ибо построить что либо крупнее плота или лодки не в состоянии.

Они не знакомы с возведением каменных зданий. Когда их вождю взбрело в голову соорудить крепости на побережье, он был вынужден обратиться к просвещенной Франии.

Собственного железа не имеют, поскольку кирки, ломы и мотыги для нужд строительства покупали у тех же франов.

Но основной упор в своём докладе адмирал сделал на огромном, невероятном количестве серебра, которым дикари расплатились с Франой. Озвученная сумма потрясла слушателей. А Сфок, переждав возникший в зале шум и гвалт, окончательно добил собравшихся ещё одним сообщением:

— Как недавно выяснилось, знаменитый латийский мех есть не что иное, как зимние шкурки полночной лисицы. Но обитает та лисица, увы, только в Борее. Делайте выводы, господа, ведь о рыночной стоимости этого меха вам должно быть известно.

В одночасье Сфок стал самой популярной фигурой в столице Туманных островов. Его наперебой приглашали на званые вечера, банкеты, чтобы из первых уст услышать рассказ о неисчислимых богатствах загадочной дикарской Бореи. Гости слушали, поражались, а потом в меру сил пересказывали услышанное на других приёмах и раутах. Слухи расходились по всему королевству подобно кругам по воде от брошенного камня. Вот только этот камень оказался тяжеловесным и всколыхнул весь пруд, подняв со дна веками копившуюся там муть. Взбудоражилось всё островное общество от обитателей трущоб до высшего света. Люди обсуждали, слушали, порой спорили, не сойдясь в мелочах, но в главном соглашались безоговорочно: такое положение неприемлемо. Дикари не могут представлять истинной ценности попавшего им в руки богатства. Просто потому, что они дикари. Взять на себя тяжкий труд по рачительному использованию природных сокровищ это прямая обязанность цивилизованного человека! Ибо только он сможет должным образом наладить добычу и распределение этого кладезя драгоценностей. И ничто не пропадёт втуне, каждый медяк будет учтён и приумножен.

А дикари... пусть себе живут в своих лесах, если только не станут совать палки в колесо прогресса. Со временем Святая церковь приведёт их в лоно истинной веры, и тогда они могут даже стать полезными членами общества. Ведь надо же кому-то работать в серебряных рудниках. Как там говорят еретики, труд сделал из обезьяны человека? Вот и пускай трудятся!

Герга IV вновь стали вполголоса упрекать в двух неудачных походах на Борею. Но если раньше подразумевалось "зачем он вообще полез к дикарям", то теперь смысл критики был иной — "почему не довёл начатое дело до конца". Теперь вся страна разделяла стремление короля включить борейские земли в состав новой Империи Туманных островов. Ведь с учётом островной метрополии, завоёванной Латии и теперь Бореи, как раз империя и получилась бы. Повседневные чаяния мирян не всегда совпадают с устремлениями духовенства, но сейчас паства и пастыри были как никогда едины. Латия безоговорочно перешла в Истинную веру — как говорили церковники "нивы засеяны и дали обильные всходы". Теперь же оставалась прополка, дабы выдернуть сорняки скверны, затерявшиеся среди здоровых побегов. Но это уже было дело Ревнителей веры, а подвижникам уже сейчас требовались новые заблудшие во тьме души, которых можно было спасти, подарив им Святое писание.

Все ратовали за скорейшее начало компании по цивилизации Бореи, и Герг IV не обманул надежды подданных. Адмиралу Сфоку было поручено сформировать эскадру, достичь берегов Бореи, высадиться там и закрепиться. После чего вернуть освободившиеся корабли в метрополию, где к этому времени будет подготовлена вторая волна сухопутных сил вторжения. Публика рукоплескала королевскому указу, а у дверей армейских вербовочных пунктов доходило до драк — жаждой скорого обогащения прониклись даже потомственные нищие.

С большой помпой флотилия адмирала Сфока отвалила от причалов и взяла курс на восход. Король Герг в этот раз решил остаться во дворце.

Во-первых, возраст берёт своё, а он давно уже не мальчик.

Во-вторых, он помнил поговорку, что Бог троицу любит, а поскольку Герг уже дважды ходил в поход и оба раза был бит, то в третий раз судьбу лучше не испытывать.

Было и ещё одно соображение: если Сфока всё же постигнет неудача, то долго искать козла отпущения не придётся. Предчувствие не обмануло короля — Сфок благополучно доплыл до берегов Бореи. Но не успел он толком встать на якорь и приступить к высадке десанта, как его корабли подверглись обстрелу с "невероятного расстояния каменными шарами, которые с подобным грому грохотом вылетали в клубах белого дыма из каких-то железных труб". Маленькие картечницы для борейского войска стали уже пройденным этапом, теперь пришло время пушек. И вот сейчас эти пушки рвали такелаж, сбивали мачты и дырявили борта. С ужасом обнаружив, что его флотилия с каждой минутой всё больше становится похожей на плавучие головы ноздреватого сыра, Сфок скомандовал отходить от берега. Обстрел продолжался всё время, пока поднимали паруса, набирали ход и отползали на недосягаемое для ядер расстояние. Последующий осмотр кораблей оптимизма не внушал — семь из двадцати судов потеряли по мачте, а оказавшийся ближе всех к берегу транспорт лишился обеих. На кораблях множество пробоин, но слава Богу, почти все из них в палубе. Помимо внешних повреждений, ядра принесли разруху и в подпалубные помещения. Несколько десятков солдат десанта убито и ранено, восемь человек палубных команд будут влачить свои дни безрукими и безногими инвалидами, если только сумеют выжить.

Подумав, адмирал разделил флотилию. Оставшиеся невредимыми корабли получили приказ разбиться на два отряда, пройти вдоль вражеского побережья к восходу и на полночь в поисках удобных для высадки мест, попутно нанося на карту расположение неприятельских позиций. Дойдя до льдов или обнаружив неохраняемое место — вернуться для доклада. Повреждённым же судам указано усердно чиниться. Две седмицы простояли островитяне вблизи борейских берегов, ожидая возвращения разведчиков. Дождались. Но доклад Сфока не обрадовал — от льдов на полуночном берегу до рифов на восходе всё побережье было утыкано железными стволами. По крайней мере, всюду, куда бы моряки не пытались пристать, их встречал гром и клубы дыма с берега.

Убедив себя в невозможности выполнения королевского указа, адмирал Сфок приказал возвращаться.

На самом деле у борейцев было ещё не столь много пушек, чтобы прикрыть ими всё побережье целиком. Они просто повторили приём, впервые применённый Глесом, когда он с поставленными на телеги камнемётами сопровождал флот островитян по берегу. Всей разницы, что в этот раз упряжки перевозили не камнемёты с булыжниками, а орудия и заряды к ним.

Получив от непокорной Бореи очередную оплеуху, король Герг, как говорилось в сохранившейся с того времени летописи "впал в гнев великий". Другие источники поправляют и дополняют летописца: гнев не столько затмил разум Гергу, сколько заставил полностью сосредоточиться на одной единственной цели — завоевании Бореи. Король Туманных островов повелел разослать во все стороны лазутчиков, чтобы выяснить происхождение нового оружия и способов противостоять ему. Со временем его агенты добрались и до Франы, купцам которой было всё равно с кем торговать. Они с одинаковой радостью брали как борейскую пушнину, так и островное золото. Три пушки были тайком вывезены на Туманные острова. Не сразу, но после долгих опытов островитяне научились лить пушки, добывать селитру и изготавливать порох. В итоге флот Герга получил пушечное вооружение, но годным оно оказалось лишь для морских сражений.

Не особо надеясь на успех, король послал флотилию к Борее по большей части для испытания нового оружия в настоящем бою. Результаты похода получились... двойственными. На подходе к Борейскому морю островитянам повстречалась франский флот. Точнее, отряд кораблей из десятка вымпелов. Вот и схлестнулись по старой памяти. В результате боя четыре франских корабля сбежало, три ушли на дно, один сгорел, а два судна удалось захватить во время абордажа. Потери туманников были меньше — на одном корабле начался пожар, приведший к взрыву бочек с порохом, другой поймал в упор полный бортовой залп, проломивший несколько поясов обшивки в районе ватерлинии и теперь тонул. А третий хоть и держался на воде, но представлял из себя весьма печальное зрелище. Как сказал один матрос, "видел я рухнувший дом, построенный на дрянном фундаменте — очень похоже. Столь же бесформенная куча древесины".

Увидев собственными глазами мощь нового оружия, моряки и солдаты десанта воспряли было духом. Но весь их боевой задор иссяк после первой же попытки вступить с борейцами в перестрелку.

Оказалось очень сложным с раскачивающейся палубы точно навести орудие, чтобы попасть в обороняющихся, к тому же укрывшихся за каменной стеной. А вот с устойчивой скальной позиции стрелять было гораздо легче, да и целиться можно не так тщательно, ведь корпус корабля представлял собой гораздо более крупную мишень, чем узкая крепостная амбразура. К тому же борейские пушки сами по себе были больше, стреляли дальше и ядра метали не с кулак, а с полголовы. И стояли они выше. Если островитяне палили от уровня воды, то борейцы с верхушек скал. Вот и получалось, что корабль начинал ловить вражеские снаряды, ещё не успев приблизиться на дистанцию, достаточную для начала собственной стрельбы.

Выслушав доклад адмирала, король не впал в гнев, как с ним это бывало раньше. Вялым движением руки отпустив неудачливого флотоводца, начинающий дряхлеть Герг IV погрузился в раздумья. Ему требовалось найти средство, способное доставить его солдат на берег, не подвергая их обстрелу береговых батарей. И он нашел его. Вернее епископ подсказал. Во время ежевечерней душеспасительной беседы, в качестве примера человеческой гордыни, святой отец поведал о привезённом из Латии для церковного суда "дерзновенном муже". Дескать, еретик тот сшил огромный мешок, наполнил его дымом и смрадом, и на том мешке поднялся выше церковной колокольни. За что и приговорён к милосердной, без пролития крови, смерти. Дрова для очистительного костра уже возят. Хоть королевское тело и поразила старческая немощь, ум его был по-прежнему остёр. Его Величество сначала упросил иерархов отложить казнь для личной беседы с еретиком, а потом и вовсе забрал того под свою руку.

Последние пятнадцать вёсен правления Герга IV в летописях отмечены скудно, и о деяниях сего достойного мужа (а был он истинно достойный правитель, ибо сделал он для своей страны немало, хоть и являлся злейшим врагом Бореи) можно судить исключительно по косвенным фактам. Растущие подобно грибам после дождя мануфактуры, литейные цеха, канатокрутильные фабрики. Перестраивались и расширялись верфи, закладывались под сушку и хранение строевого леса крытые навесами склады, вырубка деловой древесины стала впятеро больше от прошлого. А ещё уголь, который жгли по всей стране. Особо стоит отметить королевский указ о государственной монополии на торговлю шелком. В частных архивах сохранилось немало писем той эпохи, в которых модницы сетуют на отсутствие для пошива нарядов в лавках иной материи кроме шерсти и привозного льна. То есть шелк на острова ввозился, но в розничную торговлю не попадал, целиком уходя на какие-то иные, скрытые секретом державные нужды. Но всё тайное рано или поздно становится явным, раскрылась и шелковая загадка.

По королевскому велению мастер Фьер воссоздал своё творение, на сей раз под неусыпным надзором святых отцов. Чтобы не оставить врагу рода человеческого ни единой лазейки, церковь пустила в ход весь свой арсенал: молитвы, окропление святой водой каждой штуки полотна, каждого прутика для плетения корзины, каждой нити для шитья. Даже дрова для пробного полёта — и те три дня пролежали перед аналоем под сводами главного собора!

И вот настал воистину День Надежд, ибо надеялись все. Мастер Фьер надеялся, что успех испытаний снимет с него обвинение в ереси и избавит от казни — отложенной, но не отменённой. Король надеялся, что данное средство оправдает затраченные на него время и средства, и, самое главное, позволит выиграть затянувшуюся войну с Борей. Святые отцы надеялись на успех потому, что хотели в дальнейшем использовать полёты для убеждения иноверцев. Ведь спустившийся с небес проповедник произведёт гораздо более сильное впечатление, нежели приехавший на осле.

И вот узкий круг посвящённых собрался в небольшой пустынной бухте, подступы к которой с внешних сторон надёжно охранялись королевскими войсками. В центре бухты на якорях стояло четыре одномачтовых судна, накрепко пришвартованные носом одного к корме другого. Лишенные всего рангоута и такелажа, удерживаемые одними вантами смотрели в небо голые мачты, к верхушкам которых цеплялись верёвки, растянувшие между судами сужающийся книзу мешок. Верхушка мешка безвольно провисла вовнутрь, по сторонам собрались неряшливые складки, словом, вид был довольно непригляден.

Но когда на плоту в центре образованного кораблями квадрата запылал жаркий костёр и горячий воздух стал наполнять мешок, то картина резко поменялась. Прямо на глазах мешок надувался, приобретая сферический верх и конусообразный низ. Изобретатель уже приготовился занять место в корзине и отдать команду рубить удерживающие мешок оттяжки, когда его остановил сам архиепископ.

— Этим мешком сложно управлять?

— Им нельзя управлять, Преосвященнейший Владыка, его ветер несёт по воле Божьей. Лишь в конце, у самой земли следует начать сбрасывать мешки с песком, дабы замедлить спуск и не расшибиться.

— Тогда вместо тебя полетит брат Адж и будет в небе читать молитвы.

Мастер Фьер не осмелился спорить с главой церкви. Он низко поклонился, помог побледневшему священнику взобраться в корзину и отдал команду рубить оттяжки. Одновременно ударили топоры и, влекомый неведомой силой, брат Адж вознёсся над корабельными мачтами.

Результатами довольны были все. Радовался мастьер Фьер, получивший королевский указ набирать швей и корзинщиков для пошива ещё сотни таких мешков. Рад был Герг IV, тут же повелевший адмиралтейству готовить планы нового похода на Борею, с учетом возможностей "летающих мешков". Рады были церковники, что мешки летают Божьим дозволением, а не дьявольскими кознями. Одному лишь брату Аджу было не до веселья. Одной рукой прижав к груди требник, а другой вцепившись в корзину, он весь полёт истово молился Всевышнему, совершенно позабыв про мешки с песком. И в результате расшибся, крепко приложившись о воду. Да вдобавок чуть не утонул, запутавшись ногами в сутане.

Очередное сражение у Закатных берегов оказалось самым тяжелым для Бореи, и самым кровавым для обеих сторон. Началось оно не совсем привычно. Когда на горизонте показалась тонкая ниточка скал, флот островитян сразу сбавил скорость и неторопливо двинулся на восток, с тем расчётом, чтобы достичь побережья уже в темноте. Так они и шли, пока на море не опустилась ночная мгла, после чего спустили паруса. Лёгкий западный ветерок продолжал ненавязчиво подталкивать суда к скалам. Поскольку применить становые якоря не позволяли большие глубины, с лёжащих в дрейфе кораблей были спущены плавучие. За три часа до рассвета на двадцати пяти судах закипела работа. Между очищенных от парусов и лишнего такелажа мачт были максимально высоко подняты и расправлены "летающие мешки", прозванные по имени изобретателя фьерами. Откинув до времени подвесные корзины в сторону, к открытым нижним горловинам мешков подвели торчащие из палуб жестяные трубы, по которым обжигающим потоком хлынул горячий воздух. Его закачивали установленные в глубине трюмов у самого днища большие меха и прогоняли через уголь в тщательно обложенных камнем жаровнях. Когда угли как следует разгорелись, в мехах надобность отпала, ибо тяга взвыла раненым зверем, засасывая воздух в трубы не хуже воронки бешенного смерча. Постепенно мешки надулись и приобрели форму гигантских капель, устремлённых толстыми концами в черноту звёздного неба. Подождав, пока воздух во фьерах получше прогреется, адмирал дал команду отпустить удерживающие концы. Неслышными тенями скользнули вверх серые капли мешков, унося в своих корзинах по четыре вооруженных солдата. Поднимаясь всё выше и выше, оны плыли в предрассветном сумраке, влекомые почти не ощутимым утренним ветерком, по силе сравнимым с лёгким бризом.

Сжимая побелевшими пальцами края плетеных корзин, солдаты вглядывались в темень, пытаясь понять, где они находятся: ещё над бездонной пучиной или уже над земной твердью. Прошедшие огонь и воду, не робеющие в яростных схватках, не боящиеся никого на свете, кроме своего капитана, здесь бывалые рубаки откровенно перетрусили. Им было очень жутко осознавать, что от падения вниз их корзину удерживает лишь температура быстро остывающего воздуха в мешке. Блеснувший первый солнечный луч осветил землю, вернув воздухоплавателям уверенность. Да, они ещё были над волнами, но совсем рядом с гранитным обрывом и, что самое важное, гораздо выше скал! Заметив, с какой скоростью приближается береговая черта и как медленно опускается корзина, они совсем воспряли духом, а их уверенность в благополучном исходе полёта окончательно окрепла. Бесшабашное веселье ударило им в головы, захотелось петь, орать, осыпать грязной бранью задиравших внизу головы борейцев, но они сдержались. Сдержались, помня о строгом приказе не раскрывать себя раньше времени. Пролетев над позициями обороняющихся, островитяне не упустили возможность хорошенько их рассмотреть, отметив для себя, что с тыла расчеты орудий не защищены ничем.

Выпущенные одновременно, фьеры летели рядом, напоминая стороннему наблюдателю перевёрнутую острым концом кверху гроздь винограда. Так они и снизились над леском, лишь только один оторвался в сторону от прочих, поднявшись гораздо выше. Когда самые низколетящие фьеры начали цеплять корзинами ветви деревьев, их пассажиры потянули бечевки, открывающие клапан в верней части купола. Горячий воздух устремился в небо, а корзина к земле. Посадка первого мешка послужила сигналом для остальных. Высадка прошла почти удачно: из сотни островитян до земли целёхонькими добрались девяносто четыре. Двое напоролись на острые сучья, а экипаж самого верхнего мешка, не желая далеко отрываться от остальных, открыл клапан раньше времени, не дожидаясь снижения. В результате спуск перешел в стремительное падение, открыв счёт жертвам воздухоплаванья.

Прилетевшие из темноты фьеры борейцы заметили, но тревоги не подняли. Видя их первый раз в своей жизни, воины просто не смогли понять, чем им грозят плывущие по воздуху пузыри. Лишь один мальчишка вскочил на лошадь и направился вслед за улетевшей диковиной. Он стрелой пролетел через открытое место и углубился в лес, где буквально через пять минут наткнулся на валяющуюся под закутанным в шелк деревом плетёную из тонких прутьев корзину. Мальчонка слез с седла и принялся исследовать найденное, да так увлёкся, что не заметил подкравшегося к нему со спины рыжего бородача с серьгой в ухе. Сверкнуло кривое лезвие ножа, равнодушно оборвавшее такую юную жизнь. А бородач деловито вытер нож, огляделся и, вложив два пальца в рот, засвистал, подражая какой-то птице. Через несколько мгновений из-за деревьев послышался ответный свист, потом ещё один, ещё. Спустя час отряд лазутчиков отправился назад, к морю.

Первой их целью была батарея, расположенная на плоской макушке сопки, заметно возвышающейся над остальной местностью. Подобравшись поближе, островитяне коротко посовещались и, не откладывая дело в долгий ящик, приступили к активным действиям. Один из отряда, нескладный, тощий верзила, достал из заплечного мешка потайной фонарь, открыл боковую дверцу и поджег смоченный маслом фитиль. Убедившись, что тот разгорелся на совесть, он закрыл дверцу, дабы случайный порыв ветра не загасил трепещущее пламя. В это время трое других островитян освободились от лишней поклажи, проверили как выходит оружие из ножен, приняли у долговязого зажженный фонарь и скрылись в высокой траве.

Борейские пушечные позиции были обустроены просто и без изысков: толстая каменная стена с амбразурами, из которых в строну моря торчали стволы орудий. Рядом с пушками высились пирамиды каменных ядер, подобранных четко по калибру данного орудия, позади стояли жилые палатки расчетов, а в стороне, чуть на отшибе, под рогожным навесом хранились бочонки с порохом. Скользя змеёю в траве, трое островитян смогли незамеченными подползти к пороховому складу. Они пробуравили отверстие в одном из бочонков, вставили пропитанный селитрой фитиль и подожгли его от принесённого с собой потайного фонаря. А потом так же бесшумно удалились на безопасное расстояние.

Стоило троице пропасть из виду, как весь остальной отряд пришел в движение. Разделившись на две части, островитяне скорым шагом двинулись к другим батареям, расположенных по соседству с первой. Едва первая половина отряда успела достичь зарослей кустарника за левой батареей, а вторая укрылась в удачно подвернувшейся яме за правой, как на центральной батарее прогремел мощный взрыв. Сильный грохот привлёк к себе внимание на соседних батареях. Обеспокоившись случившимся, оттуда выслали часть людей узнать, в чем было дело, а заодно помочь раненым, буде таковые окажутся. На это и был расчет у островитян. Дождавшись, когда посланные отойдут достаточно далеко, они молча ворвались на левую и правую батареи, взяв оставшихся там борейцев в ножи. Много времени на это кровавое дело опытным головорезам не понадобилось. И вновь отряды разделились, отрядив часть на центральную батарею, дабы и её взять под свой полный контроль. А попутно уничтожить борейцев, посланных помогать раненным.

Спустя два часа после приземления, когда флот вторжения поднял паруса и двинулся к берегу, диверсанты приступили ко второй части разработанного адмиралом плана. Они повернули орудия двух захваченных в целости батарей в стороны и открыли беглый огонь по близлежащим орудийным позициям, на которых уже мелькали встревоженные появлением вражеской армады борейцы. Абсолютно не прикрытые с боков огневые точки оказались настоящей западнёй для находящихся там расчётов. Голые, тщательно выровненные площадки не давали никакого укрытия от флангового огня. Крупные каменные ядра разносили в щепы лафеты орудий, срывали с них тяжелые стволы, размётывали по сторонам уложенные в пирамидах шары снарядов. Пятнадцать минут ожесточенной пальбы (пока не раскалились стволы пушек) сделали полностью безопасной для островного флота полосу берега, которую должны были оборонять пять береговых батарей борейцев. Заметив на вершине сопки развевающийся флаг Туманных островов, адмирал скомандовал начинать высадку.

Как ни погоняли скакунов мобильные отряды борейцев, а всё же сбросить десант островитян в море они опоздали. К моменту их прибытия адмирал успел переправить на сушу больше половины сил вторжения, что вчетверо превышало число прискакавших борейских всадников. Первым отрядом, подоспевшим к месту высадки туманников, командовал Дитр, старший сын Ива III, накануне посланный к наместнику Закатного края Иону "уменья воеводского набраться". Оценив чёткую, деловитую суету островитян по возведению временного лагеря, обилие кораблей в бухте и поднимаемые с судов на берег пушки, он догадался, что в этот раз Борее предстоит выдержать настоящую войну против регулярной армии, а не очередной набег морских разбойников. Поэтому Дитр удержал начальных людей продолжавших подходить отрядов от немедленной атаки и объявил, что как царский сын "берёт их под свою руку".

Сведя все собравшиеся борейские десятки в одно войско, он написал донесение и отослал гонца к Иону, а сам занялся разведкой и опросом уцелевших с крайних батарей. Уяснив себе, как островитянам удалось так ловко оголить значительный кусок побережья, он больше всего поразился рассказу о плывущих по воздуху огромных пузырях. В первый момент Дитр даже не поверил рассказчику, но все опрошенные в один голос твердили об округлых тряпичных мешках, окрашенных в розовый цвет лучами восходящего солнца. Указывали они и направление, в котором скрылись неведомые воздушники, так их окрестила солдатская молва. Причем, люди с разных батарей, говоря о полёте воздушников, показывали место, где те скрылись из вида, чуть иначе, чем другие свидетели. Дитр сначала решил, что тут дело в обычной невнимательности, а потом догадался прочертить линии так, как говорили наблюдатели. Зная расстояние между батареями, где находились тогда свидетели, можно было примерно определить место приземления летунов. Выходило не так уж далеко — в середине соседнего леса или на его дальней опушке.

Не мешкая ни минуты, Дитр послал на разведку пятёрку опытных следознатцев. Каково же было его удивление, когда ему привезли большую корзину, с горкой набитую сложенной тряпицей. Кое-кто из воинов уже потянулся было к шелку, норовя урвать себе кусок доброй ткани на портянки, но Дитр строго настрого запретил портить вражью поделку:

— К государю повезу, пусть с ней умные люди разбираются. — И велел обшарить лес, заглядывать в птичьи гнёзда, в звериные норы, но бережно собрать все воздушники до единого, не причинив им ни малейшего урона.

К вечеру в его лагерь стали подходить подкрепления. Обеспокоенный донесением Дитра о численности врага, Ион собирал все силы, до которых только смог дотянуться. Он вдвое сократил число обслуги на батарях, по-прежнему стерегущих побережье, прислал все мобильные отряды, но перевеса всё одно достичь не смог — уж больно много войск притащили островитяне.

А незваные гости тоже не сидели сложа руки. Они выбрали место, более удобное для подъёма с кораблей на скалы, и спешно строили там укреплённый лагерь, копая рвы и насыпая вал. На устроенные через равное расстояние вдоль гребня вала площадки солдаты втаскивали орудия, нагло утащенные с захваченных батарей, дополняя их привезёнными из-за моря пушками. Казалось, что подданные короля Грега решили обосноваться здесь надолго, дождаться пополнения и, нарастив силы, половодьем расползтись во все стороны по Закатному краю. Но островитяне поступили иначе. Под покровом ночи они снялись с места и стремительным броском ворвались в город Светлый, лежащий в двадцати верстах к востоку от места высадки.

Это был неожиданный и страшный удар — одно дело продуваемый всеми ветрами лагерь в поле, и совершенно другое город с его стенами, башнями, припасами, лежащими в глубоких подвалах. Там островитяне могли держаться долго, очень долго. Ион скрежетал зубами, но поделать ничего не мог. К тому времени, когда он лично прибыл в лагерь борейцев, островитяне уже вовсю хозяйничали в Светлом. Они собрали всех жителей города поголовно и угнали их в береговой лагерь, перетащили на городские стены почти всю артиллерию, оставив корабли практически безоружными, а самое главное, они перешерстили всю округу, заставляя деревенских жителей разбирать свои дома и свозить древесину в Светлый.

— Дровами на зиму запасаются. — буркнул Ион, когда ему доложили об очередном разбое островитян, и тут же велел нещадно уничтожать заморских "дровосеков". Обрадованный приказом наместника Дитр с отрядом всадников начал перехватывать и уничтожать команды островитян, разоряющих деревни и сёла, чего раньше ему не давали делать воеводы. Впрочем, их опасенья тоже можно было понять: чай, сын государя, а ну как пальчик порежет, с кого тогда спрос будет?

А Иону было наплевать на подобные сомнения. Он видел врага и думал лишь о том, как его ловчее бить. Переняв тактику ночных действий островитян, он с неполной сотней пластунов вырезал охрану их берегового лагеря, освободил жителей Солнечного, захватил и увёз стоящие там пушки, перед этим расстреляв весь запас пороха и ядер по скучковавшимся у берега кораблям. Три из них удалось потопить, а ещё на пяти зажечь пожары. Но на фоне захвата герговцами Солнечного, эти успехи выглядели довольно бледно.

Стремясь выслужиться, воеводы из местной знати самовольно погнали воинов на штурм стен города. Наобум, без разведки. На хорошо укрепившегося врага. Под пушки. С предсказуемым результатом. Вернувшись с побережья в лагерь и поразившись разросшемуся кладбищу, Ион весь день бушевал, а под вечер напился.

— У-у-у, злыдни! Вроде свои же, а хуже врага лютого, — пьяно жаловался он закату. — И тронуть их не моги, они же все родовитые, а через одного — высокородные. Тьфу ты, пропасть...

Стоящий неподалёку Дитр слышал эти откровения, слышал и запоминал. Он сам был свидетелем, как рядами падали люди, выкошенные пущенной в упор картечью, а воеводы гнали десятки и сотни на убой. Когда он попытался вмешаться, то получил недоумённый ответ:

— Это же простолюдины, чего их жалеть-то? Чай, бабы рожать не разучились, ещё голытьбы наплодят.

Будучи сам из высокородных, Дитр относился к простолюдинам равнодушно, как к одному из ресурсов державы, такому же как серебро в казне, лес, руда или пушнина. Но тратить любые ресурсы зря, не получая от тех трат пользы, считал неправильным. И зарубку себе в памяти сделал.

К исходу месяца начался сезон штормов, приходящийся на середину осени. Ветер словно взбесился, по три разу на дню меняя силу и направление. Единственное, что оставалось неизменным, это склонность ветра к усилению. Опасаясь, что вверенные ему корабли в один прекрасный день просто разобьёт о скалы, адмирал приказал возвращаться в метрополию. Эскадра, к тому времени пополнившаяся очередной сотней кораблей с десантом и предпринявшая четыре безуспешных попытки высадиться вновь, отправилась домой. С её уходом угомонились и засевшие в Солнечном герговцы. Сложилась патовая ситуация, когда борейцы были слишком сильны в поле, не давая островитянам шагу ступить за пределы укреплённых стен, но откровенно слабы, чтобы разгромить врага в захваченном городе. Боевые действия замерли, превратившись в непонятную отсидку противников в лагерях. Островитяне изредка постреливали из пушек по гарцующим разъездам борейцев, а те демонстрировали свою лихость, проскакивая порой под самыми стенами. Вот и вся война.

Как-то вечером Дитр зашел по какому-то пустяшному вопросу в шатёр Иона. Того он застал в ставшей уже привычной позе: низко склонившегося над столом с разложенным на нём планом Солнечного. Наместник вторую неделю ломал голову, пытаясь отыскать способ без особо крупных потерь довести воинов до стен под пушечным огнём. Но оборону у островитян организовывал очень знающий человек, разместивший орудия так, что по одной цели могли бить одновременно до шести стволов, изрыгающих по половине пуда картечи каждый. Это если не считать мелких пушек, которых тоже на стенах было в избытке. Переговорив с Ионом, Дитр не ушел, а остался в шатре, вместе с наместником уткнувшись в бумажный лист.

— Эх, надуть бы один из герговских пузырей, да отправить на нём ночью пару-тройку толковых воинов, чтоб они дозорных упокоили! И всё, подводи отряды тишком, дабы прочих злодеев не разбудить до времени. Или какой иной изворот измыслить, позаковыристее... Вон, Герг удумал же хитрость с воздушниками, а почему у нас до какой-нибудь каверзы додуматься не могут? Сотворили бы что-нибудь эдакое, так нет, ни одной светлой головы не найти. Ни среди простого люда, ни среди родовитых...

— Родовитые уже один раз удумали. — Раздраженно дёрнул щекой Ион. — Да ты и сам тот штурм видел, не забыл ещё, поди? А в обычной жизни простолюдину думать некогда, ему семью кормить надо. Да и те воздушники... Ты видел, сколь шелка на один ушло? Три деревни одеть можно. Откуда у простого человека такие деньжищи, дабы столько ткани накупить? Опять же, просто смышлёным быть мало, нужно знание. А обучение тому знанию не из дешевых, и простолюдину не по карману.

— А коли дать ему денег?

— Тогда уж и родовитость давай, хотя бы личную, а то он, бедолага, твои деньги даже подержать не успеет, как они у него из рук уплывут. Сам знаешь, сколь алчна наша знать. Для неё монета в руках смерда — оскорбление, не меньше. Что смотришь столь удивлённо? Думаешь, что я сам родовитость имею, а на высокие рода хулу возвожу, так? Хм... Так, да не так. Мои предки вплоть до отца простолюдинами были, это дед твой, Ив III моего батю обласкал, даровав ему за заслуги личную родовитость. Слыхал небось про Глеса-то? Ныне я хоть и во втором поколении благородство наследное имею, но всё одно для нашей знати выскочка простолюдная. И дай боги, чтоб хотя бы мои правнуки этого клейма низкородного лишились, про сынов и внуков я уж молчу. Ну а воздушники... Думал я о них, как не думать, даже наказал пленных об том поспрашивать.

— И что? — оживился Дитр.

— А ничего, молчат все, незнанием отговариваются. Мол, про мешки летающие даже меж собой болтать было не велено. Дескать, тайна то великая.

Раскрыть секрет воздушников борейцам помог корабельный врач, оказавшийся в плену вместе с обычными солдатами. Убедившись, что этот человек не брал оружия в руки, ему была предоставлена некоторая свобода, взамен посильной помощи при лазарете. Как-то вечером, после обхода выздоравливающих, он разговорился со своим новым начальником. На вопрос, какие болезни ему приходилось лечить во время плаваний, среди прочих недугов были упомянуты ожоги. Откуда на парусном корабле, где огонь синоним гибели, могли взяться ожоги? Немного помявшись, врач пояснил: от жаровен, которые нагревали воздух для летающих мешков.

Ион поручил Дитру взять свой десяток и поднять в небо трофейный воздушник. Он надеялся, что, увлёкшись новым занятием, тот позабудет о дерзких словах наместника про родовитое сословье. Вообще-то Дитр парень неплохой, но, помня чей он сын, Ион счел за лучшее поостеречься, досадуя на себя за длинный язык. Дойдут его слова до государя, и кто его знает, чем они аукнутся.

Пока Дитр с азартом принялся за новые игрушки, наместник в сотый раз решил проехаться вокруг Солнечного. Больше чтобы развеяться, нежели надеясь на какое либо озарение. Окружающую местность он знал уже наизусть, как и планировку захваченного города успел выучить до последнего сарая, так что какой-то надежды наткнуться на что-то новое у Иона не было. Объезжая город, он поднялся на вершину одной из двух возвышенностей, в долине между которыми располагался Солнечный, и увидел на скрытом от города склоне отряд Дитра, расправляющий на земле скомканный купол воздушника. Но сам царский сын среди воинов отсутствовал, появившись спустя томительный час, когда вконец растревоженный Ион уже был готов рассылать людей на поиски.

— Ион! — Вскричал царевич, спрыгивая с коня. — Нет, ты только послушай, что этот шельмец удумал!

Он поманил к себе молодого паренька, сопровождавшего Дитра в отлучке, приобнял того за плечи и подвёл к наместнику.

— Давай, рассказывай, не тушуйся! — велел он пареньку.

И тот рассказал свою задумку. Слушая парня и глядя на пустые изрытые поля вокруг серого пятна города, Ион уставился на речку, протекавшую через долину неподалёку от каменных стен. Он смотрел на неё так, словно впервые увидел. Лицо Иона светлело на глазах по мере того, как до наместника доходил смысл сказанного.

А спустя полчаса лагерь борейцев превратился в растревоженный муравейник. Сотни воинов, сменив мечи на лопаты, потянулись из лагеря в сторону моря. Три недели команды землекопов строили высокую дамбу, перекрывая речке путь из долины. Работали усердно, прерываясь лишь на еду и сон. Даже хлынувший на следующий день проливной дождь не прогнал людей под навесы. Заметив, что уровень воды на полях после дождя не падает, а только растёт, островитяне переполошились. А сообразив наконец, какую участь им готовят, в отчаянии попытались сделать вылазку и разрушить дамбу. Но размокшая земля основательно подтопленной к тому времени долины сделала их продвижение слишком медленным для стремительной атаки. Охранявшие дамбу борейцы издалека заметили месившего грязь врага и успели приготовиться к обороне. Теперь уже герговцы на себе испытали, каково это идти в атаку под картечными залпами. Немногие уцелевшие островитяне вернулись в город, для того чтобы сдаться, когда неумолимо поднимающаяся вода окончательно залила городские улицы и подвалы с хранившимся там запасом продовольствия. Сражение у Солнечного завершилось полным разгромом сил вторжения Туманных островов.

По свидетельствам современников, Дитр II сменивший на троне своего отца, Ива III, был весьма неоднозначной личностью. Не ведающий ни любви, ни привязанностей, холодный, бесчувственный, он не зря получил прозвище "рыбий глаз". Отдав всю жизнь заботе о процветании страны, к самой державе Дитр относился обезличенно, словно к тонкому и сложному механизму. И в людях, населяющих государство, он видел только шестерёнки этого механизма, бесстрастно меняя их по мере износа или вдруг возникшего своеволия. Любовь, ненависть, заслуги, родословная — всё это Дитр не понимал и потому воспринимал лишь как изъяны в механизме. Вот за последнее он был особо ненавидим высокими родами. "Испокон веков высокородные были первой опорой для трона, а наш государь никакого почтения к древности рода не имеет. Окружил себя чернью и быдлом, словно сам из худородных".

Впрочем, негодовать они могли исключительно тайком, цедя упрёки в адрес монарха сквозь зубы, потому как тайная канцелярия к тому времени усилиями Дитра была превращена в чёткий, отлаженный механизм, подчиняющийся воле одного лишь царя. Метод кнута и пряника давно доказал свою эффективность, и монарх не считал нужным отказываться от него. Государь никогда не скупился на награды, считая их смазкой, столь необходимой в механике, но и долго не раздумывал о замене одной взбрыкнувшей шестерёнки другой, более покладистой.

Обиды знати были обоснованны — Дитр ценил людей умных и знающих, не обращая никакого внимания на их происхождение. Он считал их пружинами, приводящими в движение ту или иную часть государственного механизма. Ему, тогда ещё царевичу, крепко запал в памяти случай, когда обученный счёту паренёк из простолюдинов измерил шагами ширину и глубину речки, засёк скорость её течения, отсчитывая время по ударам собственного пульса, высчитал объём протекающей воды и за малое время решил головоломку с засевшим в Солнечном войском Герга IV. А ведь над этой загадкой родовитые с высокородными бились не один день! Или взять ту же Франу. Сколько полезного удалось купить у умных людей этой страны? Одни громобои чего стоят. Да, пришлось покупать, потому что в Борее на тот момент таких знаний не было, как не было и грамотных людей. Гонору и амбиций у родовитых хватало, но никак не знаний, а пустой спесью туманников не победить — считал Дитр.

Ещё до трагических событий в Закатном крае, будучи совсем молоденьким, Дитр посетил Франу, где среди прочих чудес был просто очарован собранием механических диковин, выставленных в музейных витринах. Поющий соловей, часы, разыгрывающие целые сценки из жизни, шагающие животные, приводимые в движение заводной пружиной — всего и не перечислить, столько интересного было собрано в музейных коллекциях. Заметив неприкрытый интерес тогда ещё наследника, принимающая сторона, в надежде на будущие торговые послабления, подарила ему часть коллекции из тех экспонатов, что подешевле. Вместе с подарком в Борею отправился мехус Пье, "для поддержания оной в исправности".

Плотно осев во флигеле летнего дворца Дитра, он набрал к себе учеников из числа ювелирных подмастерьев, как наиболее способных к тонкой работе. Стремясь удивлять государя всё новыми придумками и тем поддерживать интерес к своей персоне, он обучил наиболее смышлёных ребят всем тонкостям механики. Ну, насколько сам владел ими. А потом только появлялся пред очи государя с очередным творением учеников, беззастенчиво выдавая его за своё. Со временем Пье обленился окончательно, интересуясь лишь дородными красотками из числа дворцовой прислуги и бутылью крепкого вина. Всю работу за него выполняли ученики, и однажды это стало известно Дитру. Он не стал как-то наказывать нерадивого франа, даже оставил на прежнем месте, но учеников от него забрал, дав каждому из них по мастерской и прозвищу "мехус", как при любом удобном случае гордо именовал себя Пье. Со временем в народе такое прозвище стало нарицательным, обозначающем любого человека, имеющего отношение к технике, будь то розмысл или паровозный кочегар. А таких людей становилось всё больше в державе. Дитр прилагал все силы, чтобы умный человек мог получить образование, считая, что неглупый простолюдин принесёт державе больше пользы, работая светлой головой, а не мозолистыми руками в шахте.

Когда в завоёванной туманниками Латии ласковые проповеди подвижников сменились жуткими застенками Ревнителей веры, во Франу хлынул поток людей, насмерть перепуганных пылающими на площадях кострами и криками заживо сгорающих на них еретиков. Многие из этих беглецов были готовы идти хоть на край света, лишь бы оказаться подальше от Святой церкви. И Борея в их глазах выглядела довольно привлекательным вариантом. Вот только пускали туда далеко не всех. "Вид на жительство давать лишь мастеровым, в ремесле искусным, а знать не пускать вовсе. Кто с казной, тот сам не поедет, а голытьбы родовитой у нас и без пришлых вдосталь" — повелел Дитр. А другим секретным указом велел установить за переселенцами негласный надзор со стороны тайной канцелярии, чтоб своевременно выявлять засланных доглядчиков островитян.

Согласившимся на переезд за море от казны оплачивали место на корабле, по прибытии давали кров, пищу, обустраивали мастерскую, обеспечивали заказами, но взамен ставили твёрдое условие: взять не менее дюжины учеников и обучать оных на совесть, передавая без утайки все секреты мастерства. Не всем подобное предложение пришлось по вкусу: шутка ли, отдавать невесть кому семейные секреты, испокон веков передававшиеся от отца к сыну! Но у многих иного выхода просто не было. Местных мастеровых во Фране хватало вполне, а вот работы на всех нет. А семьи-то кормить надо...

Пожалуй, здесь нужно сделать небольшое отступление и поведать тебе, мой любезный читатель, о коллизиях, имевших место быть за пределами нашей любимой отчизны. Сие просто необходимо для верного понимания более поздних исторических событий.

В своё время король Герг IV начал войну с Латией преследуя сразу несколько целей.

Во-первых, чтобы без помех утвердиться на троне, ему нужно было чем-нибудь занять вечно недовольные кланы.

Во-вторых, следовало выполнять данные высшим церковным иерархам обещания.

В-третьих, что, как не грабёж чужого населения, поднимет благосостояние собственного народа? А с сытой овцы можно настричь куда как больше шерсти.

В-четвёртых, завоевание Латии втрое сокращало морской путь до богатых рынков Увейда, что заметно удешевляло стоимость доставки кофе, табака и прочих южных товаров.

В-пятых, присутствовало стремление устранить в лице Латии конкурента в деле колонизации недавно открытого западного материка. А это тот же табак, то же кофе и сок дерева гувы — сырьё для производства непромокаемых галош, столь востребованных в сыром, дождливом климате Туманных островов. Ну и золото, обилие которого у туземцев просто поражало воображение.

Покорив Латию, имперский островной лев на некоторое время отказался от дальнейшего продвижения вовне, сосредоточившись на переваривании добычи. Но по-прежнему продолжал рассылать во все концы света торговых агентов — по сути доглядчиков. Именно ими была открыта на юго-востоке империя Небесный Цинь, из которой предприимчивые дельцы принялись вывозить целыми кораблями шелк и цай — напиток, быстро приобрётший на островах необычайную популярность. Скорость, с которой росло состояние торговцев новым товаром, у многих вызывала зависть и желание ухватить свой кусок от столь лакомого пирога. Прошло всего ничего времени после открытия, а к берегам империи Цинь уже стали уходить длинные караваны судов. Но не все они благополучно возвращались к вечно дождливым берегам. Кого-то настигала буря, кого-то эпидемия невиданной болезни, а вот кое-кому не повезло повстречаться с корсарами на службе Франского короля.

Туманная империя издавна соперничала с Латией и Франой за право считаться сильнейшей нацией из бороздящих морские просторы. И, если Латию как морскую державу теперь можно было сбросить со счетов, то с обнаглевшими франскими пиратами нужно было что-то делать. Причём, не откладывая. Ибо промедление приносило имперской казне убытки, а терять деньги островитяне не желали категорически.

Чтобы обеспечить безопасность морских перевозок во Франском море — так на картах называлась часть океана между Бореей и Верропом — туда была послана эскадра престарелого адмирала Сфока. Но особых успехов она не добилась. Что такое пять утопленных за пол года корсаров, когда на каждый разбой они выходили числом до сотни? Капля в море. Причём, прихватить "на горячем" удавалось лишь неудачников, а более везучие их коллеги, едва только завидев на горизонте паруса эскадры Сфока, сразу уходили в порты Франы, под защиту береговых батарей. Решить проблему дипломатическим путём тоже не получилось, ибо у Франы имелся к Туманной империи свой, довольно внушительный список встречных претензий.

Тогда король Артр III, взошедший на престол после смерти отца, Герга IV, решил объявить Фране войну. Тут его вполне можно понять, ибо кто вытерпит, когда его добро растаскивается какими-то татями? Но вот другое королёвское решение одобрения не найдёт ни у одного порядочного человека: Артр III заключил договора с новой династией Латии и империей Тойч, после чего смело двинул союзников вперёд, тогда как сам отважно... решил отсидеться за их спинами. Дескать, это у Латии и Тойч есть сухопутная граница с Франой, вот и пусть наступают. А Туманная империя, так и быть, возьмёт на себя морскую блокаду франских берегов.

Нападения с полудня — сиречь с южного направления — во Фране не опасались, поскольку их земли от империи Тойч были отделены высоким горным хребтом. Там разве что какой-нибудь контрабандист проберётся козьими тропами, но никак не армия вторжения. И с заката от Латии франы больших бед не ждали, ибо сами латийцы отнюдь не горели желанием умирать за денежные интересы своего недавнего противника. А блокада... что блокада? Кому, спрашивается, от неё горячо или холодно, если активную заморскую торговлю Франа в ту пору не вела? Нет, конечно же, франский флот не отстаивался всю войну в портах! Он несколько раз выходил в море и даже дал два крупных сражения флоту туманников. Интересно, что победителем в этих битвах себя считала и до сих пор считает каждая из сторон, правда, о потерянных кораблях ни та, ни другая сторона так и не заявили.

Но когда на равнинную латийско-франскую границу прибыли полки империи Тойч, закалённые в непрерывных схватках с Увейдской конницей, франской кавалерии пришлось очень несладко. Канули в прошлое приграничные лихие стычки латийцев и франов с непременным соблюдением рыцарских правил поединков, зачастую заканчивающиеся совместным распитием бутылочки— другой красного вина. Теперь война началась совершенно иная — новоприбывшие полки наступали медленно, но неудержимо, словно огненная лава, стекающая по склону вулкана и обращающая в пепел любого, дерзнувшего к ней приблизиться. Тяжелая поступь надвигающихся полков с каждым днём раздавалась всё ближе и ближе к центральным областям Франы.

Что нужно для ведения войны? Правильно — деньги! Стремясь остановить неудержимое наступление императорских войск, король Франы практически полностью опустошил казну, откуда только возможно выкраивая средства на вооружение вновь формируемых подразделений. И первым под сокращение финансирования попал флот. Дескать, всё равно он у причалов простаивает, так зачем на него тратиться? Тем более, что команды с кораблей снимались вместе с артиллерией и отправлялись на войну пешим порядком. Два десятка новейших кораблей, правда со снятыми пушками, удалось продать Борее. Государь Перк III, достойный сын и продолжатель дела Дитра II, повелел "Флоту Борейскому быть!", а купленным во Фране кораблям указал стать школьными партами для моряков новорожденного флота.

К тому времени война подкатилась уже к предместьям столицы Франы. Король собирался покинуть город и отправиться на восток страны, где в одном из портов для него и его семейства была приготовлена быстроходная шхуна, но медлил, откладывая отъезд в ожидании предложений о мире. И дождался — в столицу прибыли переговорщики от тройственного союза. Помимо второстепенных требований вроде небольших территориальных уступок Латии и денежной контрибуции империи Тойч, было озвучено главное — Франа лишалась собственного военного флота. Старые, никому ненужные посудины надлежало затопить, а все новые корабли передать союзникам. Вот тут-то и всплыла история с продажей Борее новейших кораблей! Островитяне были в ярости, ведь главная цель войны — устранить любую угрозу для плавания торговых судов Туманной империи по Франскому морю — не была, по их мнению, достигнута. Двадцать неподконтрольных кораблей это не слишком много для эскадренного сражения, зато вполне достаточно для нарушения нормальной торговли с империей Небесный Цинь. И пусть те корабли проданы без вооружения — в том, что борейцы не замедлят оснастить их своими устрашающими орудиями, король Артр III не сомневался. По крайней мере, сам он на месте борейцев поступил бы именно так.

Однако предъявить какие-либо претензии Фране в уклонении от выполнения условий мирного договора тройственный союз не мог при всём желании. Сделка с продажей судов была осуществлена задолго до подписания капитуляции, а потому злосчастные корабли под мирный договор не попадали. Пришлось островитянам вновь собирать в кулак весь свой военный флот, плыть к негостеприимным берегам Бореи и там штурмовать гавань с откровенно дикарским названием "buhta Shamora", в надежде сжечь на рейде корабли, ставшие для туманников настоящим камнем преткновения.

(конец отрывка)