Искра

Чёрная Скала оленей услыхал, шаги услыхал — входную занавеску откинул. В одной руке — жирник, огонёк в нём мечется, в другой — заморское ружьё, дорогая невидаль, что он на ярмарке выменял на золото.

Увидал Чёрная Скала Искру — переменился в лице.

Ружьё направил Искре в грудь. Щёлкнул металл звонко, а Чёрная Скала сказал с горечью:

— Приехал? Зачем тебя сюда принесло вьюжной ночью? Полюбоваться хочешь?

Вздохнул Искра.

— Приехал. Не держи меня за порогом, Чёрная Скала — дай мне злую нежить выгнать, пока ещё может получиться у меня. Потом в меня из ружья стрелять станешь.

— Откуда приехал? — спросил Чёрная Скала. — От Гнуса? Гнус просил тебя?

— Не дождёшься от Гнуса помощи. Из стойбища я приехал, что у Круглого озера. Дай мне войти, Чёрная Скала — каждый миг кто-то из них умереть может. Ждут их уже в Нижнем мире.

— Из стойбища — ночью, в пургу? Видно, с совиными глазами и с крыльями у тебя олени. Все вы, шаманы, ходите во лжи, как во тьме... — но посторонился Чёрная Скала — и вошёл Искра к нему в тордох.

Жену Чёрной Скалы, красавицу Бисер, Искра увидал, рукой отстранил, чтобы пропустила в полог — а уж потом узнал: подурнела Бисер, осунулась, глаза от слёз опухли и померкли, в чёлке седая прядь серебрится, как иней. Горько ей и страшно.

И старший сын её — пухленький медвежонок в малице с пушистой оторочкой, от страшного шамана лицо спрятал у матери в подоле. А младший сын, надо думать — тот самый младенец, кого Искра у мёртвой прабабки в руках видел — и ни табуны несчитанные, ни золотой песок этого уже никогда не изменят.

А в пологе — дочери Чёрной Скалы, девочки-погодки, Кедровка и Куропатка, по белым шкурам разметались. Лица у них — как летняя луна, прозрачные, в смертном поту; дышат, словно запалённые олени — тяжко.

Сжал Искра обод бубна в руках — и увидел.

Сидит над сёстрами Лихорадка, на него таращится, глаза — будто пустые бельма, холодное сияние из них течёт, как гной. Сама — вроде вязанки тальника, не тело — охапка почерневших костей. Ноги, как у крачки, короткие, зато руки сухие и длинные, и много их, много: двумя руками девочкам шеи сжимает, ещё четыре к Искре потянула. Цепкие костлявые пальцы — то ли в крови, то ли в саже.

Осклабилась Лихорадка щербатой пастью:

— Пришёл? Ну что ж, раз пришёл — так и тебя съем, а остальными закушу. Долго я из подземного своего тордоха в Срединный мир не выходила — проголодалась.

Усмехнулся Искра.

— Хорошо, что ты из-под земли выбралась. Мне тут тебя прикончить проще будет, — и уголёк из очага взял. Дунул на уголёк — поднялся голубой язычок огня у шамана на ладони.

Почуяла Лихорадка огонь — руки отдёрнула.

— Ну что ж ты, — сказал Искра. — Сама же съесть меня хотела — вот и ешь, а я тебя изнутри спалю, пепел по семи тундрам развею.

Зашипела Лихорадка, как жир на углях.

— Не признала я тебя, отродье огня. Не нравишься ты мне — и родню твою я не люблю, но доброе согласие лучше вражды. Не стану я тебя трогать — уходи по-хорошему.

Мотнул Искра головой:

— Вместе уйдём.

— Девчонок доем — и уйдём, — зафырчала Лихорадка.

Ничего не ответил Искра: бубен локтем к боку прижал, нож из ножен вынул, стал его ладонью гладить — огонь в металл вошёл, засветилось лезвие красным-красно, как солнце закатное.

— Что это ты делаешь? — встревожилась Лихорадка.

Улыбнулся Искра:

— Сейчас этим ножом пальцы тебе резать стану, которыми людей душишь.

Шарахнулась Лихорадка назад:

— Не смей! Одну руку мне тронешь — другой девчонку задушу!

Рассмеялся Искра:

— Вот как? Жаль. Придётся мне тогда этот тордох целиком сжечь. Вместе с девчонками — и вместе с тобой. Так даже лучше выйдет — и следа не останется от тебя. Сгоришь, как тальниковый прут, а пепел я ногой разотру.

Заметалась Лихорадка: и страшно, и добычу бросить жалко — а Искра рванулся вперёд, отмахнулся от её рук и раскалённый нож в глаз твари воткнул. Вспыхнуло пламя, завизжала Лихорадка пронзительно: "Я до тебя доберусь! Кожу с тебя сдеру — и малицу сошью себе!" — и в ондигил выскочила.

Очнулся Искра — понял, что лежит на шкурах у входа в полог, с бубном в руках. Головой мотнул, на локтях приподнялся — тяжело. На девочек посмотрел: задышали они легче — смертное беспамятство в сон превратилось. Рядом Бисер сидит, ладони их нюхает, щёки гладит, на которых живые краски появились — и сама Бисер на измученную старуху уже не похожа. Румянец у сестёр на щеках и на лицо Бисер и в глаза её отсвет кинул, словно солнце.

Прислушался Искра: в метельном вое, вдалеке — еле-еле бубенцы звякают да кости стучат. Предки Чёрной Скалы обратно в Нижний мир подались — без внучек.

Чёрная Скала Искре руку подал:

— Поднимайся, шаман. Великий шаман. Рыбьей крови тебе дать?

Кивнул Искра — молча.

Протянул Чёрная Скала чашку:

— Прости, что из ружья целился в тебя. Горе мне глаза и уши залепило, ничего я не видел. Сейчас вижу. Скажи, сколько оленей нужно тебе? Сто? Двести? Куропатке ты хотел левую рукавицу отдать — отдай, возьмёт она. Возьмёт и под малицей носить будет, на груди. Не сомневайся, Искра. Я твоему деду названому, Тихой Птице, другом был — и тебе другом стану. Ничего не перепутаю и не забуду.

Глотнул Искра из чашки.

"Вот, значит, как, — подумал. — Богатый сильному другом стать готов. Видно, поверил Чёрная Скала в мою силу, да так, что я ему взрослым кажусь. Вот-вот водки предложит мне".

Бисер чайник над огнём повесила, свежей оленины положила в котёл, костный мозг мороженый достала да юколу жирную — для Искры, словно для важного гостя:

— Устал ты, Искра, пока со злой нежитью сражался — и медведи твои устали...

Только Искре не до угощения было — кусок в горло не шёл. Взял он кружку с чаем, чтобы хозяев не обидеть, но прежде, чем чай пить, ладонь надрезал и кровью капнул в огонь. И Чёрная Скала, и Бисер на это смотрели молча, замерли: боялись неловким словом или движением помешать шаману жертву творить.

А Искра лизнул ладонь и сказал тихо:

— Рано ещё радоваться. Не удушил я её.

Нахмурился Чёрная Скала:

— Не удушил? Почему не удушил? Напрасно.

Покачал Искра головой:

— Не напрасно. Брату она жаловаться станет — а значит, в тордох к нему отправится. Следы оставит. Вот куда я пойду — по следам. Здесь её душить — половину дела сделать. Туда я пойду, где у злой погани стойбище, где наши мёртвые предки их дохлых оленей пасут. Их тордох сожгу — чтобы забыли твари из Нижнего мира к нашему стойбищу дорогу.

— Какомэй! — поразился Чёрная Скала. — Никогда я не слыхал, чтобы шаман совершал такое! Что тебе нужно, чтобы дорога была легче? Скажи — дам я.

Искра только вздохнул. "Не забудь, — подумал, — что другом моим назвался — а то у богатых людей память короткая". А вслух сказал:

— Матери моей весточку передай — иначе тревожиться станет она. Скажи, на Песцовую реку я уехал. А мне позволь поспать у тебя до утра — уеду я, как только метель уляжется.

Покивал Чёрная Скала:

— Так и сделаю, шаман. А ты — то делай, что келе подскажут тебе.

* * *

Проснулся Искра — и не сразу понял, где он, что за девчонка ему варёной оленины принесла. Личико у девчонки осунулось, под глазами тени легли — но глаза блестят, на щеках ямочки, зубы, будто сахар, белые.

Кедровка, вот кто.

— Всё я помню, великий шаман, — сказала. — Помню, как келе из чёрных костей нас с сестрой задушить хотел. Как в тордохе темно было, словно под землёй, тени по стенам метались и огонь в очаге горел без света. И как ты пришёл, свет принёс, пальцы твари разжал на горле у меня.

Улыбнулся Искра:

— Легко ты говоришь, легко дышишь — рад я. Неужели улетела вместе со мной? Не видел я — на злую погань смотрел.

Хихикнула Кедровка:

— Я не такая большая, как ты. Если и летела рядом с тобой, то — как мошка рядом с Вороном. Где же тебе заметить меня!

Услышала это Куропатка — за косу Кедровку дёрнула и оттолкнула в сторону:

— Больше слушай, Искра, как сестра моя болтливая небылицы плетёт! В любое дело она лезет, досадно ей, завидует она, что у меня лицо белое, а на её лицо сажа осела! Младшая она, всю красоту духи мне отдали, ей ничего не осталось!

Выдернула Кедровка косу из кулака Куропатки, из тордоха выскочила. Правду Куропатка сказала: лицо у Кедровки и впрямь темнее. Но что Искре до того за дело!

Поднялся он, вышел из тордоха следом за Кедровкой, окликнул:

— Я — огонь, ты — дым. Вместе мы вверх поднимались. Знаю я, что ты впрямь улетала, знаю, что келе видела.

Обернулась Кедровка. Снежинки с небес летят, на её волосы садятся, на горячих щеках тают.

— Хорошо, — сказала. — Это хорошо, что веришь мне.

Высунулась из тордоха Куропатка:

— Замёрзнуть хочешь вместе с моей глупой сестрой, Искра?

Вздохнул Искра:

— Оленей покормить надо мне.

Рассмеялась Куропатка:

— Сами они прокормятся!

А Кедровка в лицо Искре взглянула:

— Впрямь непростые олени?

И не стал Искра её от себя гнать. Стояла Кедровка рядом, смотрела, как олени с медвежьими клыками горячую кровь с ладони Искры слизывали — а сумеречный медвежонок, тень в метели, снег глотал, на который капли крови упали.

— Вот они какие, келе... — сказала тихонько.

Усмехнулся Искра:

— Вот ты какая... шаманка.

Отвернулась Кедровка в сторону:

— Никакая я не шаманка. Твоими глазами вижу, твоими ушами слышу. Чую, какой жар от тебя идёт — и тепло мне.

— Маленькое вдохновение, — сказал Искра. — С самую малую мошку, а летает.

Вслух Кедровка не согласилась — но и спорить не стала.

В тордох они вернулись, когда сам Чёрная Скала огонь кормил — тюлений жир лил в него.

— Благодарю, — шептал, — тебя, общий отец, за то, что нам помог и сыну своему, — последнюю каплю из плошки вылил, к Искре повернулся. — Ты, Искра, — сказал весело, — любой моей дочери рукавицу дари. Хочешь — обе подари, дочери мои тебе другие рукавицы красным бисером вышьют.

Рассердилась Куропатка, а Кедровка смутилась. И богатый человек Чёрная Скала рассмеялся.

А Искра об этом ничего говорить не стал. От того, как Кедровка кончик косы прикусила, тепло стало ему — но говорить об этом не время и рукавицы дарить не время.

— Пурга унялась, — сказал Искра. — Пора ехать мне.

Не стал Чёрная Скала возражать. Бисер юколу и оленину варёную в мешок положила — в дорогу. Пошёл Искра запрягать своих оленей-келе — и снова за ним Кедровка выскочила.

— В тордох иди, — сказал Искра. — А то от холода ослабеешь, и Лихорадка снова тебя возьмёт.

— Я пойду, — сказала Кедровка. — А ты вернись. Я с тобой рядом летала, я думать о тебе стану. И — возьми с собой мою куклу, Искра. На удачу.

Улыбнулся Искра.

— И малицу с белыми куропатками надеть, чтобы с куклой играть веселее было?

Взглянула Кедровка сердито:

— У всякого свой тайныкут, Искра. У меня оружия нет, я тебе даю кусочек своей радости. Может, он тебе пригодится, когда одинокий путь будешь искать в темноте.

И куколку протянула — из тальниковых прутьев сплетённую, завёрнутую в пыжик, подпоясанную красной ниточкой. С ладонь ростом, не больше.

Взял Искра куклу. За пазуху сунул её, как шаманский амулет. Послушал, как Чёрная Скала с пастухом разговаривает, как пастуха просит к Круглому озеру весточку отнести — Ранней Заре сказать, что сын её к Песцовой реке подался. И хлестнул оленей.

Ступили олени на снежную пелену, вьюгой разглаженную. А на снегу следы горят — будто кто тлеющие угли разбросал. Дымятся следы — а снег не тает под дымом. Незримые эти следы; келе эти следы оставил.

Повернул Искра упряжку и поехал по дымным следам — искать место, где Срединный мир с Нижним сходится.

* * *

Ветер устал, лёг в засыпающие снега, отдохнул и снова поднялся, когда добрался Искра до скальной гряды, что Каменной Гривой зовётся. Привели его следы к узкому тёмному провалу между вековых глыб — и догадался Искра, что этот провал и есть ворота в Нижний мир, через которые злая нежить во плоти на землю выходит, чтобы людей пожирать.

Никто из людей живым под землю не спускается — только мёртвых под землю кладут, нельзя туда живым, не место там живым, никогда живые из-под земли не возвращались. Но Искра о том давнем запрете не разрешил себе думать. Стал провал рассматривать.

Провал невелик. Сильный воин с плечами, на которые можно оленя-трёхлетка взвалить, нипочём не пробрался бы в щель эту — но Искра до сильного воина ещё не дорос. Усмехнулся он про себя: шаманчик-мышонок сквозь мышиную нору в Нижний мир пробраться хочет! — и свистнул медведям, чтоб из оленей вышли они. Придётся Искре нарту свою у провала оставить — но медведей он с собой взять решил: помощь деда, шаманская сила, есть, кому спину прикрыть, когда дойдёт до драки.

Вышли медведи из оленей — и легли олени в изнеможении. Взял Искра с собой нож и бубен — к провалу пошёл.

Медведи в чёрную трещину пургой ворвались — только загудело в камнях. Медвежонок, маленький келе, верный товарищ — струйкой позёмки проскользнул. А Искра еле пробрался, клочья парки на камнях оставил — но пробрался всё-таки.

И оказался в мире мрака, что был ему знаком по шаманским полётам.

Каменный чертог вокруг, ущелье подземное. Огляделся Искра — и узнал это место.

— Вот, — шепнул. — Это здесь безглазые совы путь стерегут. Лёгкая душа мимо них сквознячком пролетала — а как же мне во плоти пройти? Услышат они шаги живого человека — а живым сюда нет пути.

Медвежонок забеспокоился, за рукав потянул Искру — мол, не годится живому в мир келе соваться, а с такой сильной и злобной нежитью, как совы эти, слепые стражи, и медведям справиться тяжело. Заглянул медвежонок Искре в лицо: вернёмся?

Искра только головой мотнул:

— Нельзя мне. А путь мы только начали.

И тут что-то за пазухой словно кольнуло слегка. То ли маленький коготок, то ли сломанный прутик. Сунул Искра руку под парку — и вытащил куклу.

А кукла вдруг встряхнулась, как живой птенец, и сказала тихонько — тоненьким голоском:

— Мать моя и создательница, Кедровка, к груди меня прижимала и тебя хранить велела — я тебе помогу, Искра.

Посмотрел Искра на куклу: обычная кукла, таких девочки себе десятками делают. Головка — колечко, из тальника скрученное, вместо волос — пучок меха, прутики-ручки, прутики-ножки. Как такая помочь может?

— Глаз у тебя, — улыбнулся, — нет, чтобы видеть, ушей нет, чтобы слышать, рта, чтобы говорить. Не пойму я, как ты говоришь со мной — и как с безглазыми совами собираешься совладать, не понимаю.

Хихикнула кукла тоненько — голосом Кедровки.

— Ты меня душой слышишь. У тебя душа есть, чтобы чувствовать, а у Кедровки — живое тепло, да и голос свой она дала мне. Не сомневайся, Искра, поставь меня на землю и иди вперёд.

Усмехнулся Искра, прутики-ножки в мёрзлый песок воткнул. Вперёд пошёл, к той лестнице, которая в глубины мрака ведёт — и кукла за ним на ножках-прутиках побежала, как птенец. Удивились келе-медведи, проводили её взглядами — но пропустили.