Белый варвар

— Вот Гессбойро.

— Белены объелась? — взревел оборотень, отшвыривая тарелку. — Или головой стукнулась?

— Терпение, — ухмыльнулась немощь, и пуговицы с застежками начала воедино собирать.

Горло оборотня от удивления сдавило, когда в ее руках блеснуло лезвие клинка, а затем и эфес, украшенный красными камнями. Через минуту Ариша передала в руки оборотня серебристый клинок с зеркальной поверхностью лезвия.

— Вот.

Выходит, два дня подряд Гессбойро был рядом. Но откуда знания у девчонки?

— Как...? Кто...?

— Саир научил, — прошептала она, поглядывая с опаской. — Старец был хранителем вашей реликвии еще при Табире IV.

На себе носил, понял оборотень и нахмурился. Выходит, правда все, до единого слова.

— Стая черных... Говори что знаешь.

* * *

Прямо сказать, что знаю мало и лишь догадываюсь, не смогла. А потому начала говорить, что в замке белых оборотней холодно, в коридорах темно и от окон дует.

— Я не о том спросил.

— А я веду к тому, что из-за холода собачьего пришлось всех солдат настойкой полыни растирать и горячим вином поить, чтоб не заболели. Мне ни того ни другого было нельзя...

— С чего вдруг?

Вот сейчас взяла и рассказала! Обойдетесь, Ваша милость, без моих секретов. Я продолжила говорить:

— Взяла у раненных куртку на меху и кушак. А в день, когда черные прибыли переговорить с Гаро, я осталась в его комнате у камина...

— Долго тянешь. Черные когда пришли? — рыкнул он.

— Явились через несколько минут. Один все осматривает и обнюхивает, второй чем-то прозрачным натирает: столбики кровати, поверхность стола, сундук, дверную ручку, даже горшок...

Барон брезгливо поморщился и кивнул на накрытый стол:

— Нашла когда говорить.

— Извините...

— Что дальше? — оборвал он мой лепет. — Тебя заметили?

— Если бы заметили, меня бы в живых не было.

— И кто спугнул?

От его холодного взгляда я плотнее закуталась в шкуру, и все равно не помогло. Покрылась мурашками от пят до макушки.

— На лестнице в коридоре послышались шаги, они оборотней и спугнули.

— Черные ушли, так тебя не заметив? — недоверчиво переспросил он, вновь принимаясь за завтрак. Тарелку новую не взял, придвинул к себе казанок. — Глупость.

— Правда.

— Сказки рассказываешь, немощь, — недобро прищурился оборотень. — Сказки.

— Не хотите не верьте!

— А я и не верю.

— Слушайте вы...! Я не двигалась, и они меня не учуяли, потому что стойкий запах настойки в тот день не только комнату, весь этаж заполонил. — Бухнула по столу рукой и отвернулась. — И благодаря ему я в Ночь Ледокола скрылась незамеченной.

Глава белой стаи что-то прорычал сердито, то ли по имени позвал, то ли проклял. Ну и пусть!

— А знаете, вы правы. Уж что-что, а побег девицы от белого братства оборотней это сказка из сказок. Такое уж точно никто выдумать не мог...

Решила встать, но он меня за руку схватил, приказал сесть обратно. Села, смотрю на оборотня, а он мне с гадкой улыбкой:

— Молодец. Хвалю. Настойка полыни твоя?

— Моя.

— Принеси.

— Нечего нести, вы все разбили, — прошептала, опять коченея от ужаса перед его черным взглядом. Неужели он сейчас скажет, что склянки такой там не было? Но пронесло. Не сказал, правда, утробное рычание оборотня заставило поежиться: — Она в моей сумке была, и пока не выльешь хоть каплю настойки, полынью не пахнет.

По лицу барона прошла судорога, руки сжались в кулаки и ложка, которую он держал, со скрипом и треском осыпалась щепками на стол.

— Только не оборачивайтесь, — попросила пискляво и закашлялась. — Доказать свою правоту, как с клинком, у меня не получится.

Не услышал, оскалился. Я вскочила с места, готовая в любой момент бежать без оглядки. И пусть синяки и ссадины все еще болят, убегу, как здоровая, потому что страх большой.

— Барон, силой вы ничего не добьетесь, я правду говорю.

— Силой я многого добиваюсь, — он опять застыл в приграничном состоянии оборотня, говорит спокойно, а сам злющий. — Но раз уж встала, ложку дай.

Ложку нашла на полках, дала.

— Иди, досыпай, — рыкнул барон и принялся есть.

— А но...?

— Утром договорим.

Я уже шмыгнула к двери и схватилась за ручку, как слышу сзади:

— Из дома ни шагу.

Не оборачиваясь, кивнула и ушла.

Сон не шел. Я сидела на кровати и ждала, стараясь унять дрожь в руках. Жаль, занять их было нечем, потому что свечу и клинок, не разобранный, я оставила там, в кухне. Чего ждала, сама толком не знаю, барон слово дал, сдержит. И все же боялась, прислушивалась и дрожала... Ничего, так и не дождавшись, уснула в предрассветный час. В сером морозном утре слышался лай собак, скрип шагов по снежному насту и далекий стук топора, почти как дома.

Вот только дома через час после рассвета меня из кровати никто за шкирку не выдергивал и не рычал:

— Встань. Руку дай.

Спросонья не сразу поняла, кто и что явился спозаранку. Руку вперед вытянула, и в нее ткнулся чей-то нос, потянул запах с ладошки, начал подниматься выше к локтю. Стою, хмурясь вспоминаю, что я в доме повитухи в деревеньке Ог, что попала сюда не одна, и вот тут поняла, что это злобный Белый варвар сейчас мою шею обнюхивает.

Укусит!

Глаза открыла и встретилась с его черным пронизывающим взглядом. Вздрогнула.

— Не шевелись, — приказал он с улыбкой и, принюхиваясь, вниз к груди спустился, коснулся губами ложбины, спустился ниже.

И когда только рубашку у горловины развязать успел? Дернулась, прикрыться. Так он в ответ рыком:

— Руки убери, — и рубашку мою задирает.

— Ч-ч-то вы делаете?

— Тихо, — ручищей мои штаны опустил ниже пояса и стал на колени.

Боже... Раньше с девчонками в деревне мы часто шутили, каково это подчинить себе оборотня, видеть, как он опускается перед тобой на колени. Сейчас поняла, это жутко страшно!

— Ваша милость!

Снова утробный рык:

— Руки убери.

— Ба-барон!

— Не надругаюсь я над тобой, — носом вокруг пупка провел, вызвав мурашки на спине, а затем фыркнул и разогнулся, отпуская меня. — Пушистая.

Усмехнулся, потерев нос, и смотрит вопросительно. Ждет.

С болью вспомнила, как Варос в шутку волосатой называл и слишком смуглой, а этот... Красная, как маков цвет, отдернула рубаху, завязала горловину и грозно взглянула на оборотня.

— Вы чего хотели?

— Запомнить запах.

— Зачем вам мой запах?

Переступила босыми ногами и только сейчас поняла, что стою не на каменном полу, а на шкуре. Спасибо ему за предусмотрительность, позаботился о здоровье нового хранителя.

— Нужен, — он указал на стол, где лежит разобранный клинок, сам, выходит, справился. — Пришьешь.

— Хорошо, — потупилась стыдливо. Отойти некуда, комната узкая и длинная, чтобы удалиться от белого можно лишь на кровать стать.

Не знаю, как понял, что мне подле него не уютно, сам отошел к сундуку, сел и оперся спиной о бревенчатую стену. Я вздохнула с облегчением:

— Так зачем вам мой запах?

— Каждый месяц после бани будешь писать мне. Сама собственной рукой. И без всяких масел на коже.

— Отправлять как? — спросила, не поднимая глаз.

— С голубем. Путь ко мне ему знаком. — Глава белой стаи указал на клетку, стоящую в углу, а там сизокрылый с красной ленточкой на лапке.

Обидно. Не все птицы из отцовской голубятни покинули долину перед бурей. Один голубь к замку оборотней прибился, вот меня и нашли.

— Что, не оправдались твои расчеты? — ехидно спросил барон, правильно истолковав мой взгляд на птицу.

— Вышло лучше. Не киньтесь вы по следу, меня бы в живых не было.

— Тоже верно.

И молчит. От его молчания в мороз бросает не хуже, чем от взгляда. Поежилась, взяла еще одну шкуру на плечи:

— Что в письме вам отправлять?

— Пиши: "Ваш сын все еще болен" и подпись короткая "А".

— Накаркаете. Писать буду, что он жив и здоров, — я прямо посмотрела на оборотня. — И к чему мне писать о сыне? Уж лучше о погоде.

— Возможно, — он хитро прищурился. — Ты в свою деревушку вернешься?

— Нет.

— А новости из Ог туда быстро дойдут, — сказал с намеком и внимательно смотрит на меня.

— Еще и приживалкой оборотня стану...?

— Барона, — поправил он.

— Как хотите, так и называйте. Все одно — позор! Такого в деревне не прощают.

— За прошлые тоже не простят.

С кривой улыбкой поднялся, медленно подошел.

Слова его, как по сердцу ножом. Слезы обиды подступили к глазам, пусть не прощают, главное ушла. Теперь им всем вольготнее заживется без меня. Соленые капли обиды стерла рукавом, губу прикусила, чтобы не расплакаться.

— Вы что-то хотели... еще? — спросила тихо.

Обнюхал, унизил, что еще?

— Пятнадцать монет на столе.

— Что?

— Ты выиграла в споре. Немощь.

Пять минут, как ушел, а я все еще стою истуканом. Вспоминаю, как Белый варвар меня в лоб поцеловал. Горячим дыханием лицо овеял, теплыми губами прикоснулся, и растаял, как не бывало.

Показалось.

Через минуту, а может и час в комнату влетела раскрасневшаяся повитуха Ирия, женщина средних лет и огромных возможностей. Матушка моя с ней дружила, письма друг дружке писали, делились рецептами мазей. Люблю ее за характер добрый и человеческое отношение к больным. За кого она не возьмется всех на ноги поднимет, от младенчика, до старика.

— Ариша, жива! — она подскочила ко мне, крепко меня к себе прижала. С мороза в полушубке холодная и колючая, но я ей рада, как родной, обняла, поцеловала.

— Здравствуйте!

— А я уж думала, не дождемся! — Ирия отстранилась. — Белый злющим на тебя был, все искал тонкий нож. И никак не мог успокоиться, рычал что-то о чучеле из немощи... — взялась разуваться и вдруг остановилась. — Он не тебя ли имел в виду?

— Я цела и невредима.

— Какой невредима! — воскликнула Ирия. — Рыбця, я же, как тебя с ним на полчаса оставила, так на спине твоей новые ушибы появились, а сама ты двое суток проспала. — Она всплеснула руками и начала раздеваться. — Уж думала, все, не очнешься. Комнату убрала повторно, тебя вымыла, сумку твою почистила. И как есть, пообещала белому ироду, что башку его волчью седую на твою могилу положу. А он знаешь что?

— Что?

— Убегая, сказал, что у тебя есть дело незавершенное, мол ради него ты с того света вернешься. И не ошибся... — спрашивает деловито. — Ты ела?

— Только поднял..., поднялась.

— Тогда пошли, стол накрою. Знала, что ирод в хате не растопит, горячего с собой принесла.

Она прошла на кухню, я за ней следом иду неторопливо, чуть ли не кряхтя.

— А Белый варвар уходил?

— Убегал волчара. Двое суток отсутствовал, пока ты спала. Вернулся злее прежнего и с голубем в клетке. — Она махнула рукой в сторону комнаты, где я спала, и из корзинки горшочки глиняные достала, ложки, кружки, крынку с молоком. — А меня к сестре отослал и нагрубил напоследок, сущий варвар

— Ирия, а сколько я у вас уже... гощу?

— Пятый день пошел.

Пятый? Мысленно подчитала время и ужаснулась. Только бы повезло, только бы успела вслед за ними из деревеньки Ог уйти!

Схватила женщину за руку, спросила тревожно:

— Обоз с дровами в сторону селения Ажуг уже ушел?

— Этим вечером только поползет, — она меня за стол усадила аккуратно, плечей и спины не касаясь, придвинула ближе горшочек с вареной крупой и луковой зажаркой, соленья из помидор. — Снега много навалило, они два дня назад ехать не решились.

— Это хорошо, — даже вздохнула с облегчением. — Слава Богу.

Женщина прищурилась, прицыкнула языком:

— А ты у меня не останешься?

— Нет.

Нельзя мне здесь оставаться, нужно уходить и чем дальше, тем лучше.

— Ариша! — воскликнула она сердито. — Кто ж в Весеннюю Тосу за обозом идет?

— Я иду.

— Как идешь?

— Пешком, — ответила с улыбкой. — По их следам пойду. Так надо.

— Что за дурь?! Сиди у меня до весны... Родителей нет, так ты хоть дядьку твоего пожалей и Севуню, как они без тебя, а?

— Им без меня должно быть очень хорошо. Женился дядя на белошвейке в эту Ночь Ледокола.

— Счастье-то какое! Рата согласилась и в дом его вошла?

— Согласилась. Вошла. — Глянула уверенно, а голос не сдержала, слезливо просипела на последнем слове.

— А ты что, не прижилась? — вглядываясь в мое лицо, Ирия с тревогой спросила. — Или для дядьки твоего белошвейка дороже племянницы?

— Не дороже, я решила жить от них вдали.

— А как же Варос, парень твой?

— Женился... — голос стал совсем глухим, слова обрывистыми. — На Марийке рыжей.

— Девчонка из Княжих? — ошеломленно переспросила Ирия. — Ей же всего пятнадцать лет!

А я вспомнила, как Варос ею хвастал меж друзей и все-таки тихо всхлипнула:

— Зато у нее грудь большая, бедра широкие, кожа, как молоко и косища толщиной с кулак, а еще приданное. Пусть не дочь старосты, но тоже из семьи торговцев и под венец голой не пойдет, с... с... с приданным она.

Тяжко вздохнула и шмыгнула носом:

— А то, что молодка, ему на руку. Такая слово поперек сказать не посмеет, к тому же нетронута...

— Ариша, — хозяйка дома оказалась за моей спиной, обняла, по голове погладила, — ну что же ты, что же ты плачешь? Пусть и живет себе кабель блудливый с рыжей курвой.

— Ирия, как можно так о девочке?

— Можно, еще как можно, — она села подле меня, обняла крепко. — Я что ли семьи этой не знаю? Девчонка хоть и молода, но нрав у нее, как у ослицы упрямый, а кровь горячая. Варос сам вскоре взвоет. И из приданного не получит ни гроша. Зря, что ли чета Княжих в своем дворе дом построили? Сейчас переманят на готовое зятька и будет он на их семью пахать, как вол. Не свой, такого не жалко.

— Если так, то пусть идет! — махнула рукой и улыбнулась. — Спасибо, Ирия.

— Вот! Умничка. Улыбайся чаще и плохого в голову не бери.

Она села напротив и за все время завтрака глаз от меня не отвела. То пальчиками по крышке стола стучала, то молоко в чашке громко помешивала. Знаю, спросить хочет и не решается. Выходит вопрос барона коснется. Не беда, чтобы не спросила, краснеть не буду, отвечу.

Отложила ложку и поблагодарила за еду.

— Рыбця, тебя более ничего не тревожит, а?

Тревожит, но... Не хочу рассказывать о том, как сын торговки меня окучивал. Как полгода опылял, говорить не желаю вовсе. А признаваться в том, что я пустоцвет совсем не хочется. Повременю, проверю еще раз с другим..., вдруг получится.

— Здорова, как лошадь, — ответила я.

— Лошади тоже болеют, — отмахнулась повитуха. Губы поджала, подумала немного и все же вопрос задала. — У тебя с бароном что?

— Договор.

— Какой договор?

— Я за иглами к тете еду.

И за иглами тоже, можно считать не соврала.

— Он видел мою работу с рваными ранами, пожелал таких игл штук пять приобрести. Так что я по его поручению еду. Закажу у мастера, подожду, пока изготовит.

— А вернешься когда?

— В начале осени.

Главное, не говорить в каком году.

— А вот оно что, а я уж думала... — женщина смущенно глаза отвела и вздохнула протяжно. — Эх, напридумывала себе с три короба, а тут все просто. Жаль.