Стаб

Да, потому что по мне видно, что спасти меня может лишь надравшийся психопат.

Меня замутило, и я остановился, чтобы перевести дух. Ладони стали скользкими от пота, хотя мне не было жарко, и я совершенно не устал. Я перехватил бутылки поудобнее. Голова кружилась, и у меня не было никаких идей по какой причине.

Я пошел дальше, дыша глубже, веря, что дурнота скоро пройдёт. На меня мог так подействовать только разговор. Но злость никогда раньше не проявлялась на физическом уровне и так явно.

Когда до крыльца оставалось всего несколько метров, я понял, что умираю. Я буквально заполз на ступеньки, дотянулся до ручки, толкнул дверь. И как только я оказался за порогом, внутри меня что-то щелкнуло.

Стоя на четвереньках, я освободил свой желудок от печенья и яблок. Я никогда раньше не болел, поэтому не знал, что со мной и как себя вести. Я был напуган. Меня всего трясло. Я прислушивался к своему телу в ужасе от того, что чувствую его слишком хорошо. Каждую клетку, разрываемую болью. Я заскулил, свалившись на бок, хотя мне меньше всего хотелось, чтобы меня таким видел Многорукий.

— Три часа и тридцать две минуты. — Он спускался с лестницы. Так же медленно, как я уходил. — Бегаешь ты отстойно. И если уж ты так гордился своей скоростью, страшно подумать, как ты делаешь то, в чем ты профан.

Я хотел огрызнуться:

А ты минуты считал?

Но простонал лишь:

— Я умираю...

Многорукий присел передо мной, подняв с пола одну из бутылок.

— Ты как настоящий солдат выполнил приказ ценой жизни. Но если ты всерьёз собрался сдохнуть, сделай это на улице.

— Меня отравили...

— Правильно сделали. Я сказал тебе метнуться туда и обратно, а ты там решил остаться на фуршет. Мило посидели?

Он отвинтил крышку и приник к бутылке. Я смотрел, как быстро двигается его кадык. Он хлестал выпивку, как воду, не морщась и не отрываясь до тех пор, пока не осушил половину.

— Прости... спаси меня... — Не знаю, с чего я взял, что он может справиться и с этим. Он не был похож на лекаря. Скорее даже наоборот.

— А-а, это уже второй раз за день. — Он наклонился надо мной, и я весь замер в ожидании облегчения. Но Многорукий лишь запустил руку в мой карман, доставая торчавшие оттуда фотографии. — Это еще что за хрень?

А то ты не знаешь.

Он разглядывал их неторопливо, словно видел впервые.

— Нашел себе объекты для подражания?

Я не понимал его. На этот раз и не хотел понимать, если честно.

— Вот эта — ничего. И эта тоже. Да все они — горяченькие. Окажись здесь любая из них, началась бы новая война, представляешь? А этого наши иерархи ни в коем случае не допустят. — Он приблизил одну из картинок к моему лицу, словно оценивая различия. — Непохож.

Кинув фотографии себе за спину, словно ничего не стоящий мусор (за который Майлз продал бы душу), Многорукий выпрямился и пошел наверх. Он забрал бутылки с собой, а меня оставил на полу, давая поразмыслить над моим положением в этом доме.

Я уже давно раскаялся во всех грехах, но боль не утихала. Меня выворачивало снова и снова, пока не осталось ничего. Я чувствовал себя полым, словно труба — и морально, и физически. И когда я уже смирился со смертью, передо мной вновь появился Многорукий. Он успел переодеться во что-то настолько крутое, что даже умирающий я оценил.

— Это всего лишь адаптация к новому меню. Твоё тело требует того психотропного дерьма, которым тебя пичкали в приюте. Привыкай. Ты ещё долго отходить будешь. — Я не умру?! — Приведи себя в порядок. Больше пей. И для твоего же блага никуда не лезь.

Если эти три пункта — гарант моей жизни? Без проблем.

Многорукий перешагнул через меня.

Дверь захлопнулась, и я понял, что пренебрег предостережением Фрика. Ну, в том смысле, что Многорукому нельзя выходить из дома пьяным, а он вышел. С оружием наперевес. Но, честное слово, я и в лучшем состоянии не смог бы ему помешать, поэтому не чувствовал угрызений совести совершенно.

Кажется, я вздремнул. Жажда и голод подняли меня на ноги через часок. Но, вспомнив указания Многорукого, я даже не пытался найти, где он держит что-нибудь съестное.

Меня почти не интересовал интерьер, когда я бродил по дому. Но я оживился, когда наткнулся на ванную. Умывшись и напившись, я набрал воды для уборки. А когда с ней было покончено, вернулся, чтобы вымыться самому. Я настроил воду и забрался в ванну.

Меня снова начало клонить в сон и я, наверняка, утонул бы, если бы вода так быстро не остыла. Мне стало неуютно, и я выбрался. Кожа тут же покрылась мурашками, и я поторопился завернуться в полотенце. Вытираясь, я разглядывал себя. Слишком много синяков — на плече, рёбрах, ногах. Я подумал, что неплохо бы посмотреть на себя со стороны, но не нашел в ванной зеркала. Я не нашел его и в других комнатах. Похоже, Многорукий был не таким уж и самовлюблённым, при том что выглядел так, как мечтал выглядеть в будущем любой мальчишка. И я не об атлетическом телосложении.

Несмотря на то, что в нынешнее время никто уже не заботился о красоте, он был красивым словно против своей воли. Это тоже казалось мне неправильным, потому что он занимался всеми этими вещами, которые полностью противопоставлялись красоте.

Хотя, как мне доведется узнать, он совмещал в себе много противоречивого.

Бродя по дому, я пытался отвлечься от голода, но в то же время не лезть, куда не надо.

Дом показался мне не таким уж и большим, наверное, из-за того, что был захламлён. Здесь была только одна дверь (в уборную), если не считать входной и металлического люка, ведущего в подвал. В самой дальней комнате была кровать, и я поспешил оттуда убраться, потому что слишком хотел спать, но это была его кровать и его комната. Если тут и было место, куда не стоило лезть — то это она. Даже не подвал, хотя, наверняка, именно там он прятал свои самые страшные секреты. Попади я туда, сразу же понял, с кем именно имею дело...

Но я вернулся наверх, к софе. Я упал на неё, глядя за окно, которое медленно темнело, теряло очертания. Словно из него, как из пробоины, в комнату заливалась ночь.

Я понял, что никогда прежде не оставался один надолго. Я неосознанно стал прислушиваться к каждому шороху снаружи, и тут вспомнил, что на входной двери нет замка, потому что Многорукий ничего не боялся. Но я... я боялся всего.

Когда я, провозившись пару часов, так и не смог заснуть, я спустился вниз. Мне в голову пришла замечательная идея. Я вспомнил, как много многоруких статуэток видел, пока бродил по дому. Одни были маленькими, другие доставали мне до пояса. Одни застыли в неистовом танце, другие спали. Я перетащил их все наверх и сделал из них забор. Мне потребовалась куча многоруких стражей, чтобы почувствовать себя в относительной безопасности, хотя раньше хватало лишь одного.

Засыпая, я думал о том, как они связаны с хозяином этого дома, откуда он берет такие вещи, чем сейчас занят и где мне достать деньги.

Где мне их достать... где взять столько денег... денег нужно очень-очень много... Рэймс стоит дорого. Могу ли я себе представить, сколько именно? Намного дороже меня. Но почему тогда Многорукий на моей стороне?

Это его очередная шутка?

Почему я ему так доверяю?

Он же совсем не добрый... Он — само зло во плоти. Но именно поэтому я до сих пор жив.

ГЛАВА 8

Он вернулся на следующий день под вечер, весь мокрый от дождя и пропахший кровью. Сидя наверху со своими многорукими куклами, я не сразу заметил его. Но потом раздался стук — мужчина отстегнул пояс с оружием и оставил его на полу. Потом снял куртку. Стянул футболку. Скинул ботинки. Взялся за застёжку на штанах. Он шел, оставляя одежду вместо следов, пока не добрался до ванны.

Я не знал, в каком он настроении и безопасно ли к нему приближаться, но всё же спустился и пошел следом. Как натуральный питомец.

Многорукий до последнего отказывался обращать на меня внимание, а когда посмотрел, то его взгляд был лишен узнавания.

А ты еще кто, ха?!

— Я ждал тебя, — пробормотал я. Просто чтобы он знал. Чтобы у него появилась хотя бы капля ответственности.

Но Многорукий промолчал, поэтому я добавил:

— Думал, ты не вернёшься.

— Это мой дом, балда, — напомнил он, забираясь в ванну.

— Тебя целый день не было.

— Да, бери пример. Вот как надо бегать. — В его голосе появились знакомые интонации, и я понял, что тот его ничего не выражающий взгляд — банальная усталость. — Боишься, что тебя вновь оставят? — Я вздрогнул. — Напомни, как там было?

Меньше всего мне хотелось вспоминать эту историю. Поэтому я молчал, скобля ногтем пожелтевшую от сырости и времени кафельную плитку.

— Расскажи мне. И ничего не пропускай. — Я молчал, и тогда он пошел на хитрость: — Всё, что я слышал последние сутки — вопли и визг. У меня в ушах до сих пор звенит. Мне нужно с кем-то поговорить, понимаешь?

Как это прозвучало?

Делай, как тебе говорят, если не хочешь, что бы на этот раз я слушал твои вопли и визг.

Не поворачивая головы, я исполнил его просьбу. Без энтузиазма, с которым когда-то хвастался той же самой историей перед сверстниками. Почему со временем она стала звучать настолько жалко? Или же всё дело в слушателе?

— А я всё гадал, чего ты так прикончить его хочешь, — сказал Многорукий после сотни наводящих вопросов.

— А? — Я не мог скрыть удивления. До него так медленно доходит?

— Говоришь, что ненавидишь его...

— Я ненавижу!

— Брехня. Я видел людей, которые ненавидят.

— Ну ещё бы.

— А ты им восхищаешься.

— Нет!

— Ого, обожаешь просто. Боготворишь больше, чем все твои дружки-сопляки.

— Придурок! — крикнул я, выбегая из комнаты, наполненной паром. Но я не стал далеко уходить. Завернув за угол, я прижался к стене. Меня трясло от злости, но я слушал:

— С ума по нему сходишь. А честолюбивый сукин сын отверг тебя, выбрав какого-то ссыкуна. И ты понимаешь, что он выбрал бы того трусливого засранца, даже если бы тот его с ног до головы облевал.

— Он сделал это мне назло! — закричал я.

— Много на себя берёшь.

— Он сделал это, потому что я попросил его об обратном!

— Это уже похоже на правду.

— Потому что я говорил с ним, как с человеком.

— Точно.

— Потому что я решил, что он человек.

— Странно, что он тебе башку не открутил за такое оскорбление.

— Потому что я никогда не стану лучшим, несмотря на то, что обещал! Я солгал ему! Я другой! Такие, как я, лепят слуг таким, как он, и умирают разжиревшими на фермах, а не становятся героями.

Многорукий ничего не ответил. Сползя по стенке на пол, я подтянул колени к груди.

— Ты думаешь, быть женщиной настолько плохо? — спросил Многорукий, и я скривился.

Ты что, смеешься?

— Тебе не понравились те фотографии?

Я изобразил рвотный позыв.

— Думаешь, будь ты похожа на одну из тех красоток, он прошел бы мимо?

— Не разговаривай со мной так!

— Крошечная женщина, ты хоть представляешь, на что способна? Моя помощь тебе не нужна, веришь? Тебе достаточно только смириться с тем, кто ты есть, и нарастить мясо в нужных местах.

— Не называй меня так! Я ничего тебе плохого не сделал!

Я тяжело дышал, накрыв голову руками, и мечтал, чтобы это унижение поскорее закончилось.

— Ладно, я понял. Тебе нравятся другие фотографии. Я как раз принёс, что нужно. Они в кармане джинсов, подай мне.

Встав, я поплёлся обратно в ванную. Подобрав его штаны, я вытащил из заднего кармана несколько карточек и не глядя протянул ему.

— Я сегодня работал в частном порядке, и клиенту понадобились доказательства. Моя репутация ни о чём ему не говорит. Хреново, когда тебе не верят на слово, понимаешь? Поэтому я особенно постарался в этот раз. — Он тасовал фотографии, выбрав одну. — О, вот это моя любимая.

Он протянул её мне, и я взял, зная, что именно он хочет мне показать. Я подготовился и бросил хладнокровный взгляд на картинку... и тут же отбросил её, как если бы мне в руку вложили дохлую крысу.

— Этого ты хочешь?

Я развернулся, но на этот раз далеко не убежал.

— Ты этого хочешь, я спрашиваю? Стоять! — Он догнал меня и схватил за руку, поворачивая к себе. — Детство кончилось, как только ты переступил этот порог! Баста! Учись отвечать за свои слова. Не хочешь быть женщиной? Тогда будь мужиком, а это значит смотри на эти фотографии и улыбайся! Это значит — не смей реветь при мне! Это значит, я дам тебе по роже, если ещё раз вякнешь что-то поперёк!

— Я никогда не ревел! Ни при тебе, ни вообще!

— Да что ты? А сейчас что это за хрень у тебя на лице?

— Вода! Я из-за тебя весь мокрый!

— Скажи "я из-за тебя намокла", и я тебя тут же отпущу. — Он улыбнулся, и я совершенно растерялся. — А может, и нет.

— Не скажу! Пошел к чёрту!

Он замахнулся, словно говоря "я тебя предупреждал", но я не закрыл глаза и не отвернулся.

— Выбирай. Либо стань офигенной женщиной, либо отстойным мужиком.

Офигенная женщина? А снег горячий, да?

В тот момент я понял, что у меня есть другой выбор: схлопотать за упрямое молчание или за неправильный ответ. Я выбрал первое.

— Ладно, мы ещё вернёмся к этому разговору. — Сдался Многорукий, отпуская меня. — Только не пойми меня неправильно. Я не говорю, что убивать — плохо. Я занимаюсь этим, сколько себя помню, и мне просто надоели такие дураки, как ты. Вы думаете, что отомстить можно, отвалив элиминатору кучу денег и потребовать фотки в качестве доказательства. Тц, вода остыла...

Теперь пришла моя очередь смотреть на него, как на идиота.

А как еще можно отомстить?