Возвращение

На чердаке было душно и пахло пылью.

-Иди осторожнее, — предупредил Сережка, — доски гнилые. Наступай на балки, они прочные...

У маленького окошка с противоположной стороны, стояла старая раскладушка, поверх которой лежали фанера и рваный матрас, а перед окошком на проволоке была прикручена настоящая подзорная труба.

-Гляди, — сказал Сережка, ложась на матрас и припадая глазом к трубе, — Всю улицу видать, и что за заборами...

Витька лег рядом и тоже посмотрел в трубу. По улице шла, прихрамывая, старенькая Анна Дмитриевна, отправившаяся, очевидно, на станцию за покупками. В трубу она была видна так близко, что можно было даже рассмотреть большую черную родинку на ее щеке.

-Классно, — сказал Витька.

-И за заборами можно все рассмотреть...

На лицо Витьки набежала лукавая улыбка:

-Я вчера видел, как у Кольцовых бабка в саду ссала, а потом возле песочницы Альма с Джеком е...лись.

Витька почувствовал, как его тело охватила мелкая дрожь.

-Прям, как в телевизоре, — тихонько засмеялся Сережка, приподнимая средний палец на руке, — У Джека такой чичирушек красный...

Лежа рядом, они встретились взглядами лицом к лицу, и Сережка почему-то запнулся. В его глазах промелькнула растерянность тут же сменившаяся озорным блеском. Витьке показалось, что они вспомнили об одном и том же — вчерашних забавах в лесу. Сережка засмеялся, вскочил на ноги, и как вчера, спустил спортивки с трусами, У Витьки захватило дух. Сережка подергал и передом, и попкой, а в заключение обильно пописал на пол прямо перед его лицом. При этом он ничего не придерживал руками и не облил ног. Витька перекатывался по матрасу, исходя восторженным смехом и наблюдая, как Сережкин член на глазах увеличивается в размерах.

-Покажи свой, — попросил Сережка, и Витька с замиранием сердца встал, резким движением сдернув вниз штаны.

-Как антенна, — засмеялся Сережка, подходя вплотную.

Он обхватил свой член ладонью и начал водить по стволу.

-Что ты делаешь? — спросил Витька, пытаясь повторить.

-Дрочу, — ответил Сережка, блаженно закатывая глаза.

-Тебе не больно?

-Наоборот, приятно.

-А мне больно...

-Он у тебя еще не раздроченный, — авторитетно заключил Сережка, — Залупляется плохо. Дай...

Он протянул руку, и крепко обхватив ладонью Витькин член, дернул кожицу так, что головка открылась целиком. Витька вскрикнул от острой боли и присел.

-Да не боись ты, — покровительственно сказал Сережка, — Тебе дрочить надо почаще.

Витька смотрел на него снизу, сидя на корточках, и был переполнен желанием почувствовать приятеля всем телом. Он вскочил, обнял Сережку и они, не натягивая штанов, со смехом повалились на матрас.

Сережка залез на лежащего на спине Витьку и начал резко двигать низом туловища.

-Е..усь! — воскликнул он, часто глубоко дыша.

Витька, лежа на спине, начал повторять его движения и вдруг почувствовал, как внизу живота у него возникает непонятная боль. На какой-то миг она испугала его, но боль была приятной и не отпускала, заставляя делать телодвижения еще быстрей и энергичнее.

-Е...усь... — прошептал он пересохшими губами, и с ним произошло что-то странное.

Витька вскрикнул от неизведанного ощущения и разом обмяк, а Сережка продолжал, пока, судя по всему, не испытал того же.

Витька почувствовал на своем животе что-то липкое и ощутил незнакомый запах.

-Что это? — побледнев, испуганно спросил Витька.

-Кончили оба, — спокойно ответил Сережка.

-Как это? — непонимающе уставился на него Витька.

-Как, как... — передразнил его Сережка, — Никогда не кончал еще?

-Нет, — признался Витька, отводя взгляд.

-А я уже, — с нотками превосходства сказал Сережка, — Дрочу, дрочу один раз, а у меня как брызнет... Прямо на подушку.

Он тихонько засмеялся, и Витька, приходя в себя, несмело улыбнулся в ответ.

-Ладно, пошли вниз, скоро мамка на обед придет, а я еще ничего не сделал, — сказал Сережка, вставая, и как ни в чем не бывало, натягивая штаны.

Они спустились на землю.

-Только помалкивай про мой пункт, — сказал Сережка, — Я тебе одному сказал.

-Никому не скажу, — пообещал Витька.

-Приходи вечером, вместе смотреть будем. Вечером интереснее, народу много.

-Приду.

Сережка убрал лестницу и проводил Витьку до калитки.

-Слышь, — улыбнулся он, — Я тащусь, как Игоряшка вчера показывал. Смотрите... Смотрите... Смотрите все...

Сережка смешно передразнил, изображая дрожащие ноги и голос.

-Знаешь, мне кажется, он пидор, — наклонившись к Витькиному уху, прошептал он и спросил, — Знаешь, что это такое?

Витька было знакомо это слово, но что оно означает, он не знал. Догадывался только, что что-то очень плохое, поскольку слышал его только в оскорбительных формах.

-Это когда пацан с пацаном е..тся, — не дожидаясь ответа, просветил Сережка.

"Как мы с тобой сегодня?" — спросил Витька.

Спросил мысленно, не решившись произнести вслух, но почему-то твердо уяснив себе в тот момент, кто он такой есть.

Этим забавам они предавались с Сережкой почти неделю.

-На наблюдательный? — спрашивал Витька, и Сережка, лукаво улыбаясь, вел его в сарай.

Они по очереди припадали к трубе, рассматривая знакомых девчонок и мастурбируя при этом.

-Кто? — азартно спрашивал Сережка, толкая смотрящего в трубу Витьку и не переставая теребить свой член, — Анька? Светка? Наташка маленькая?

А Витька делал вид, что поглощен зрелищем, сам при этом упиваясь ощущением рядом Сережки за этим занятием...

Закончилось все самым неожиданным образом. Однажды, когда Витька, предвкушая очередной вечер на чердаке, подмигнул Сережке с обычным вопросом: "На наблюдательный?", тот как-то странно посмотрел на него и резко ответил:

-Да пошел ты. С тобой пидором станешь.

Сережка пошел по направлению к игравшим в мяч девчонкам, а отойдя, обернулся, и презрительно посмотрев на него, добавил:

-У тебя одно на уме. Игоряшке предложи, он не откажется.

А про Игоряшку уже поползли какие-то мерзкие слухи. Точнее, вслух, как раз, никто ничего не говорил — все только странно переглядывались и брезгливо ухмылялись, а многие стали избегать его компании. И еще заметили, что он постоянно вертится возле больших парней Димки и Толика. Те жили друг напротив друга в конце улицы и оба увлекались авиамоделизмом. Обоим было по шестнадцать, и естественно, иметь дело с такой мелкотой, как они, те считали ниже своего достоинства. То, что они стали привечать Игоряшку, не ускользнуло от всеобщего внимания, особенно встревожив его бабушку. Однако, познакомившись с ребятами поближе и узнав об их увлечении, она успокоилась. Бабушка даже обрадовалась, что они смогут привить драгоценному внуку интерес к такому полезному, с позиции "отвлечения от улицы", делу. Они сама сходила и удостоверилась своими глазами, как тот увлеченно помогает строить модели.

Однако непоседливый Володька, подкравшись однажды через соседний участок к сараю, возле которого возились ребята со своими самолетами, подсмотрел, какую "модель" изображал Игоряшка, стоя на четвереньках перед Димкой и Толиком, и по очереди беря в рот их возбужденные члены. Отойдя от шока, в который повергло его невиданное ранее зрелище, Володька не стал никому ничего рассказывать, а проявив усвоенную, очевидно, от взрослых смекалку и практичность, стал шантажировать Игоряшку. Сначала тот выносил ему пирожные и конфеты. Потом Володькин аппетит возрос и перешел на понравившиеся игрушки. Игоряшка послушно выполнял все требования, допуская обращение с собой со стороны Володьки, как с рабом. Тот во всеуслышание обзывал его всякими обидными прозвищами и даже заставлял публично завязывать ему шнурки на кедах. Дома пропажи игрушек он объяснял тем, что потерял.

Понятно, это не могло продолжаться долго. Бдительная бабушка, обеспокоенная такой неожиданной растерянностью внука, начала проводить расследование по каждому случаю. Увидев однажды сквозь забор участка, где жил Володька, "потерянную" игрушечную машину, она явилась к его родителям и заявила о дурных наклонностях их сына.

Тяжелый на руку Володькин отец военный, не искушенный в вопросах педагогики, разобрался с сыном фельдфебельским методом, устроив допрос с пристрастием, в результате которого, рыдающее чадо выложило все, как есть, со всеми пикантными подробностями.

Эта вопиющая новость, передаваемая шепотом из уст в ухо, стала главным событием сезона в дачном поселке. Четыре семьи начали выяснение отношений на тему, чей ребенок лучше? О том, что кто-то мог стать инициатором происшедшего, вопрос не стоял ни коем образом, а поскольку, кроме четверых, никто больше замешан не был, дело явно зашло в тупик.

Главенствующая роль принадлежала Игоряшкиной бабушке. Хоть она и приезжала на дачу, принадлежавшую зятю, всего на три месяца, но была членом всевозможных советов, комитетов и других общественных организаций поселка. Понятно, что когда речь зашла о "надругательстве над ребенком", который был вдобавок ее внуком, активность бабушки возросла неимоверно. К даче потянулся поток "общественности" со всех прилегающих улиц и даже более отдаленных, жаждущей услышать подробности и не остаться в стороне от такого вопиющего факта. Дело закончилось тем, что все четыре семьи уехали, не дожидаясь окончания сезона, с намерением продолжить "выяснение истины" в Москве, с привлечением школьных, партийных, комсомольских и общественных организаций.

Впечатление, которое произвело на Витьку все происшедшее, было страшным. Он содрогался от сознания, что стоял на волосок от несчастного Игоряшки. От одной только мысли, что сейчас также обсуждали бы его, у него все холодело внутри. Вечер, когда он плакал, забившись в угол сада, после резкой и обидной отповеди Сережки, стал казаться ему самым счастливым в его жизни, а сам он дал себе клятву, что никогда больше не будет делать ничего подобного. Сережкины пристально-испытующие взгляды в его сторону, когда они вполголоса обсуждали эту новость в своей компании, наполняли его душу трепетным ужасом, и он разражался такой искренней бранью, что Наташка маленькая даже удивилась:

-Чего ты так разозлился? Что тебе Игоряшка плохого сделал?

-Да я его по стене размажу, расплющу, если он ко мне подойдет. Гад, пидор, урод!

-Дурак ты...— пожала плечиками та, — Прям трясется весь. Можно подумать, что он тебя заставлял это делать...

Подсознательный страх, что о нем кто-то может догадаться "про это", преследовал Витьку всю юность. А природа, вопреки всему, требовала своего. Он постоянно ловил себя на том, что его томит желание, и становился от этого нервным и раздражительным, что находило реальный выход в ненависти к таким людям. Когда становилось совсем невтерпеж, он шел в ванную, где, сжав зубы от злости, проделывал над собой то, за что презирал сам себя. После этого становилось еще противнее и сами собой сжимались кулаки, чтобы выместить злобу на каком-нибудь "пидоре".

На третьем курсе он так и сделал, когда в свете "демократических перемен" и отмены 121 статьи, один однокурсник посмел открыто заявить о своей сексуальной ориентации. Хотя лично к Виктору тот не имел никаких притязаний, он избил его так, что если бы не папа, его бы запросто отчислили из института. Он набросился на него прямо в аудитории, доведенный до отчаяния тем, что тот смеет выставлять напоказ то, что он сам о себе был вынужден скрывать.

Так было и все последующее время. К женщинам Виктор никакого интереса не испытывал и счел благоразумным надеть на себя маску ушлого циника — наблюдателя, снисходительно принимающего окружающих, но не допускающего никого в свой мир. Это сразу каким-то образом и понял Лёня...

Но сейчас Виктор рыдал не от ненависти. Он рыдал от жалости к самому себе. В памяти всплыли внимательные проникновенные глаза Лёни и его тихий голос:

" Что тебя побудило сделать это?"

" Мне показалось, что ты не такой, каким хочешь казаться..."

" Я же тебе ничего плохого не сказал..."

" Мне уйти?"

Виктор вспоминал, и хотелось плакать еще сильнее. Сколько еще он будет жить под этой маской? Сколько будет бояться? Сколько будет страдать от омерзения к самому себе? Он же не носит в кармане бессмертия. На примере отца он знает, как может оборваться в одночасье человеческая жизнь...

Виктор поднялся с постели и стал одеваться. Он выскочил на улицу и направился к Днепропетровской. Заметно потеплело. Повалил крупными хлопьями пушистый снег, и все окружающее ослепляло чистотой. Улица была пуста, только чернели на проезжей части следы колес проехавших недавно машин. Автобусных протекторов заметно не было. Виктор не посмотрел на часы, когда выходил, и не знал, ходят ли еще автобусы. Он повернулся и пошел в обратную сторону, на другую улицу, где полегала трамвайная линия. Он шел, не имея никакой надежды.

Вот и она. Здесь, несмотря на поздний час, проносились машины, автобусы с темными окнами спешили в парк. Со стороны центра показался запоздалый трамвай, и Виктор поспешил отойти за павильон, чтобы водитель не увидел его, поскольку проходящие здесь маршруты обслуживались депо, в котором он работал.

"Стало быть, ходят еще, — грустно подумал Виктор,— Наверняка уехал. Не на трамвае, так на такси".

И тут, за отошедшим с остановки трамваем, он увидел на противоположной стороне знакомую фигуру. Из-за пригорка у Красного Маяка показались огни встречного вагона. Уже невзирая на возможность быть узнанным, Виктор кинулся через дорогу. Лёня стоял спиной и не заметил его приближения. Он только вздрогнул, когда Виктор, подойдя сзади, хлопнул его по плечу.

Подъезжающий трамвай перемигул светом фар — водитель узнал Виктора, но тот даже не посмотрел, кто это, лишь приподняв руку в приветственном жесте. Он смотрел в глаза Лёни.

-Пойдем... Пойдем отсюда, — тихо сказал Виктор, увлекая его за плечо от остановки и махнув рукой около открытой двери, чтобы водитель не ждал.

Коротко брякнув звонком в знак приветствия, водитель закрыл двери и тронулся, оставив их стоящими вдвоем посреди улицы.

-Прости меня, — так же тихо проговорил Виктор и крепко обнял Лёню, — Прости, я идиот...

-За что мне тебя прощать? — спокойно спросил Лёня, — Я сам тебя обидел. Но я не думал, что ты так это воспримешь. Я, наверное, забыл в тот момент, где я...

-Прошу, пойдем и все забудем, — с мольбой в голосе сказал Виктор, — Пусть у нас опять все будет так, как было. Ты говоришь, я спас тебе жизнь? Спаси меня от самого себя...

5.

Виктор проснулся, когда за окном начали сгущаться сумерки. Он потерял счет времени. Он попытался сосредоточиться и вспомнить, когда ему опять идти на работу, но не смог. Он даже не мог вспомнить, когда его свалил-таки мертвый сон — вчера или уже сегодня. Рядом лежал Лёня. Он едва слышно сладко посапывал во сне, а его русые слегка вьющиеся волосы разметались по подушке.

Виктор приподнялся на локте и стал разглядывать спящего, переполняясь нежностью. Потом лег и провел под одеялом рукой по Лёниному телу. Стройные ноги, острые коленки, бугорок под трусиками, живот, грудь, шея... У Виктора закружилась голова. Он слегка прижался боком к Лёне, вдыхая его запах, и мягко положил руку на этот бугорок, не отводя взгляда от лица. Лёня перестал посапывать, но глаз не открывал. Лишь чуть заметно вздрогнули уголки губ. Виктор начал слегка поглаживать его трусики, и почувствовал, как под ними начинает оживать, наливаясь, плоть.