Моего пса зовут "Враг"

1. Вне наших ощущений и вообще вне плана нашей реальности располагается огромный и постоянно растущий дворец-город Хэлэ-на-Эйле, место обитания Предков, мир, целиком созданный самими сторками по их плану и разумению, "голова" сущего — всех сторков, которые умерли, ничем не опорочив свой род. После смерти сторк поднимается по Радужному Мосту Ре'бокк-о-Брю к воротам Хэлэ-на-Эйле и входит внутрь. На мосту его встречают ранее умершие родные и близкие. Они же, если пришедший чем-то запятнал себя, безжалостно сталкивают его с моста в Исэ — туда попадают все те, кто чем-либо опозорил своё имя и имя Рода и всего Народа. Здесь они обречены вечно скитаться по колено в полной острого льда, но незамерзающей воде, не в силах выбраться на берега. Туман, состоящий из того же льда, путает и кружит попавших в Исэ, непрестанно показывая им в своём кружении картины их преступлений.

— Где инструменты?! — послышался сердитый крик со двора. — Сейн!

— Иду! — вздрогнув, откликнулся мальчишка. Он подхватил сумку, захлопнул дверь и заторопился на улицу.

* * *

...Тем не менее, праздник на кордоне всё-таки был. Во-первых, Сейн, когда работал у речушки, слышал, что к Дяде Толе приезжали люди, и потом над деревьями разорвались несколько цветных ракет, а люди на кордоне опять кричал земное "ура!" Во-вторых, ужин оказался тоже праздничным, и он объелся сладостями почти до тошноты, которую пришлось терпеливо пережидать и каяться в своей жадности. И в третьих — после ужина Дядя Толя уселся на крыльце и сказал поднимавшемуся по лестнице в дом Сейну:

— Посидишь?

Тот удивился, но присел на ступеньку — на ту же, что и землянин. Хотел спросить, что случилось, но так и не спросил. Потому что его околдовало то, что окружало.

Медленно гасло небо, и ярче становились звёзды. Тянуло холодком, лес рождал всё новые и новые ночные звуки, среди которых странно по-домашнему звучало пофыркиванье засыпающей лошади в конюшне Большой двор кордона погружался в темноту, и около жёлтого фонаря над открытыми воротами начинала собираться мошкара.

Глядя на темнеющие верхушки деревьев и крупную, словно бы вращающуюся над миром, россыпь звёздных пятен, Дядя Толя вдруг кашлянул, потом — ещё, громче — сел прямей и неожиданно завёл сильным, хотя и грубоватым голосом:

— Ой, то не вечер, то не вечер...

Мне малым-мало спалось...

Мне малым-мало спалось —

Да во сне привиделось...

...Песня была красивая, длинная, с повторами, переливчато переходившими один в другой. Сейн слушал, задумавшись. И даже вздрогнул, когда услышал вопрос Дяди Толи:

— А у вас какие песни? — в голосе землянина была искренняя заинтересованность. Сейн задумался опять. Осторожно сказал:

— Ну... есть одна похожая.

— А напой-ка, — предложил землянин. Сейн на миг смутился. Но вокруг было полутемно и очень... очень как-то хорошо, поэтому он тоже тихо откашлялся, поднял глаза к небу и, ещё раз кашлянув, ясным мальчишеским голосом запел, как поют сторки — однотонно, металлически модулируя звуки:

— Ню'эл зин хас'мо

Ма'блютта эредо

Анс мар шварт —

Са'ан, ма'лэдо:

Мит ут'рёз дум-ан коль'х'мвэйда,

Брэйда-ан йэза туаг — лаа'та мин брэйда... (1.)

1.Смутный сон вижу:

Течёт моя кровь

С клинка у врага —

Слушай меня, любовь:

Мне не вернуться уже домой,

Бой, что назавтра — последний мой бой... (сторкадск.)

...Сейн закончил петь и, неожиданно застеснявшись сам не зная — чего — потупился.

— На скандинавский похоже, — оценил Дядя Толя. — Только на мой слух — больно резко, напевность не та, задушевность... Но — красиво, ничего не скажу. А как переводится? Я только несколько слов понял.

Сейн перевёл, как умел. Землянин покивал, потом неожиданно попросил:

— А расскажи про ваш Сторкад.

Сейн растерялся. И признался смущённо:

— Я не был там ни разу... Должен был полететь, когда Высокую Клятву дам. Но я не успел.

Он напрягся, когда рука землянина легла на плечи и чуть качнула. Но не стал отстраняться, перетерпел. А Дядя Толя сказал, сам убирая руку:

— Побываешь ещё. Я фильм смотрел как-то — красивая планета. Тоже бы поглядеть. Как думаешь, можно будет после войны к вам летать?

Сейна озадачил вопрос. Как это — земляне будут прилетать на Сторкад? Зачем? В гости? К кому? Или как эти... как туристы? Глупость какая... но с другой-то стороны... Он так ни до чего не додумался и осторожно ответил:

— Я... я не знаю.

— Хорошо бы — можно. Я бы слетал.

— А вы про Землю расскажите, — попросил Сейн. Дядя Толя вдруг хохотнул:

— Так и я там был, только когда мне четыре года... Не помню уже ничего, а с тех пор не пришлось побывать.

Сейн засмеялся. Тихо, но звонко. Потом оборвал смех и сказал:

— Даже странно получается... мы оба, получается, не были на наших материнских планетах. А я хотел спросить про земные степи. Я читал, это так странно: много дней идти или даже ехать — и всё время ровная земля и нет воды. На Арк-Келане — равнины с лесами, болот много, реки, маленькие, но тоже много, ровные горы... а, плоскогорья... а такого нет...

— Тут тоже есть такие степи, на Зелёном Шаре. А на Земле настоящих степей мало осталось. Лес посажен, или распашка... Да и не люблю я, вот, например, степи. Леса должно быть много. Рек в лесу, озёр маленьких... Поляны, лужайки, само собой... Зверья разного, птиц на деревьях, рыбы в водах... А степи — что в них?

— Интересно, — возразил Сейн. И спросил, решившись: — У вас в шкафу висит мундир, я увидел, когда сумку днём приносил. Я знаю земные звания. Вы же были майором! А теперь получается, что вас понизили?!

— Дурак ты, паря, — необидно сказал Дядя Толя. Улыбнулся небу. — Ну был я майором. И что? Война ж, офицеров мало, а у меня опыт был... Кончилась для меня война — вот и хорошо. Что мне это майорство — с грибами солить? — и он снова замурлыкал:

— Ты запой-запой,

зазвени-звени

Колокольчиком, дорожная тоска...

Отпущу на ветер я слова свои,

Закину голову

под облака... (1.)

1.Слова А.Земскова.

Потом оборвал пение и сказал неожиданно:

— Я в твоём возрасте яблоки таскал из чужого сада. В меня однажды солью угодили.

Сейн поёжился. Осторожно спросил:

— У вас тогда был голод? Я знаю...

— Да нет, это не тогда, — усмехнулся Дядя Толя. — Раньше это. В голод мы к чужим не лазили. Совесть же есть.

Сейн удивлённо посмотрел на землянина, пытаясь понять сказанное. Потом сообразил: ну конечно, это всё равно, что делать плохо своему Роду, когда в Роду и так — беда. Но тогда непонятно...

— А зачем тогда вы лазили в... в обычное время? — спросил он непонимающе.

— Лазили-то зачем? Яблоки из чужого сада всегда вкусней, — Дядя Толя подмигнул. — Показать, что не трусы. Ну и интересно это было. Как игра.

— А вы жили тут?

— Говорю же — с четырёх лет. Только северней и на восток. В посёлке Зори.

— У вас там кто-то есть? Родные?

Дядя Толя опять посмотрел в небо. Спокойно ответил:

— Нет у меня никого близких. Были. Все тут и остались. Кто тут, верней... а кто ещё где.

Все убиты, хотел переспросить Сейн — и не смог заставить себя открыть рот. Всё же было ясно и ясней ясного. Его вдруг пронизало чувство острой жалости. И он так же неожиданно заговорил.

Он рассказал, как жил на Арк-Келане. О домах их Рода, о том, как там было хорошо, как казалось, что это будет всегда. Как прилетал отец. И рассказал потом, что на планете были земляне-рабы. И что он всегда думал о них с насмешкой. Он не успел рассказать о том, как, когда пришли земляне, вчера ещё покорно работавшие оборванные мальчишки показывали им тщательно разведанные и запомненные тайные места и короткие тропы, находили оружие и присоединялись к соотечественникам — и почти у каждого на шее горел алым живым огнём или цвёл яркой упрямой зеленью откуда-то вытащенный галстук...

— И у твоей семьи были рабы? — прервав его, спросил Дядя Толя. Он уже давно смотрел на сторка. Глаза у него стали холодными, и голос — отчуждённым, не злым, но сухим, жёстким.

Сейн кивнул. Потом заставил себя коротко и ясно сказать:

— Да.

Вот он — мост Ре'бокк-о-Брю. Не так ли бывает и там?

— Ясно, — подытожил землянин. И Сейн в ужасе подумал, что сейчас тот встанет и уйдёт — и... и что-то кончится. Что-то очень важное, что-то, вот сейчас, вот сегодня начавшее рождаться. Но Дядя Толя не ушёл. Он повторил: — Ясно, паря. Да ты нос в землю не утыкай. С тебя спрос маленький. Ты и сам ещё не велик, вот и жил, как старшие твои жили. Что ты понимать-то мог?

— Мы к ним хорошо относились... — пробормотал Сейн. — Правда... Мы, сторки, не показываем свои силы на рабах... правда же...

— Помолчи про это, — без злости или неприязни сказал Дядя Толя, и Сейн послушно замолчал. Ему было тошно. Но потом он коротко выдохнул и упрямо сказал:

— Я не малыш. И я не как кто-то. Мы все одно. Я жил, как жили все. И я не стану жить иначе.

— Ты, может, и не станешь, — сказал Дядя Толя. — А дальше посмотрим.

— И вы нас не заставите, даже если убьёте всех, весь Народ, — продолжал Сейн. — Не все такие трусы, как я.

Землянин посмотрел удивлённо. Потом широко улыбнулся и мягко сказал:

— Дурак ты, однако, паря.

Сейн оскорблённо отвернулся. А Дядя Толя словно и не заметил этого. Он продолжал говорить:

— Я майора как получил? Уже провоевал почти восемь лет... я в пятнадцать лет добровольцем воевать пошёл, был уже капитаном, в госпитале как раз лежал. А потом мне майора дали — не в срок, не в черёд, а потому, что как раз армию на Сельговию формировать стали. А офицеров почти нет. Ну мне майора — и батальон свеженький. Пехота, конечно. Егеря. А батальон — такие вот как ты сопливые, добровольцы, это значит — лет по тринадцать, по четырнадцать, призыва в пятнадцать никто ведь и дожидаться не стал. Один взвод целиком из меркурианцев (1.). Взрослых солдат да офицеров — три десятка. Я вот до сих пор жизнь благодарю за то, что девчонок у меня не было. Хуже нет убитой женщины. Нет, вру — калечная женщина хуже, и всё... И хорошо, что мы второй волной шли — из первой на ногах почти никто не остался. Ваши, как звери, бились. Сперва и не отступали нипочём, каменной стеной стояли, мёртвыми на месте ложились, и мы с ними...

1.Имеются в виду не жители Меркурия, а мальчишки из единственной уже тогда на обе Империи колонии для подростков-асоциалов на Меркурии. В те времена в ней ещё содержалось в среднем 250-300 человек в год.

Сейн давно медленно повернулся обратно к землянину и слушал его, тревожно и внимательно глядя в лицо. А Дядя Толя рассказывал, как бой шёл больше сорока часов, как они в развалинах форта дрались со сторками, как совсем не стало сил...

... — Смешно даже было: сидим друг против друга на развалинах метрах в пяти, в десяти. И не стреляем, не сражаемся. Я раньше даже не думал, что может быть такая усталость. Неподъёмная, на самом деле неподъёмная. Не могли мы просто сражаться. Сил не было, никаких вообще сил не осталось, только усталость. Сидим, смотрим друг на друга...

... — А потом переломились ваши. Уж на какой день... Ну, чего моргаешь? Переломились. Уж на что скиутты были стальные бойцы — переломили мы и их. А бои-то всё равно идут. Дышать нечем. Кислород погорел. Неразбериха кругом. У меня от батальона рота осталась. Да, вот так, паря... Атаковали мы через одну дорогу. Тут меня вверх и кинуло. Полетел, как птица, по-другому и не скажу. А сверху всё красивое такое, ну честное слово, даже смешно — война, убило меня, похоже, а тут такая красота... Я с детства летать мечтал, вот так чтобы — безо всего... Сбылось, можно сказать. Потом — вниз, об землю всем телом. А сознания не потерял, да ещё и на ноги вскочил, представляешь, как в горячке — выскочил я на вал вдоль дороги, а там их внизу, за валом этим — обезьянник, джаго — толпа. Я почему-то и не подумал, что я-то сейчас один, остальные-то ещё за дорогой, а этим меня прикончить — проще простого. Размахиваю пустым пистолетом, у меня пистолет один и остался, и ору по-русски: "А ну, черномордые, бросай оружие, а то кончу всех вот тут разом!" — а у самого при каждом слове изо рта — кровь так и брызжет, веером, чудно так... И вот снова — хочешь верь, хочешь нет, а у меня и в мыслях не было, что не поймут или не послушаются. И точно — побросали все оружие, даже пороняли, можно сказать. Смотрят на меня выкаченными глазами всем стадом и не шевелятся. Тут мои подскочили наконец через дорогу. Я им ещё успел крикнуть, чтобы пленных не трогали — да какой там, прямо стайкой молчком кинулись, как волчата подрослые, и джаго тут же на месте и покончали, никто не ушёл. Сильно у нас джаго не любили. А всё одно — нехорошо вышло. Не по правилам, а это, сам понимаешь...

"Их никто не любит," — хотел сказать Сейн. Но промолчал — слушал...

... — А я тоже на месте на землю и хлопнулся. И думаю, последняя мысль была: "Вот и всё, а обидно-то!" А потом уже только кусками выплывал. Помню — несут меня мои пацаны, мордахи у всех в слезах, грязные, а один, с Меркурия как раз, голову мне придерживает, мне на лицо слёзы кап, кап, и бормочет: "Дядь Толь, ты только не умирай, дядь Толь, ты хоть посмотри, как мы дальше жить будем..." Я хочу сказать, что помер уже, и нечего плакать, победа потому что — и не могу, снова вырубаюсь... Да, к слову вспомню: те ребята с Меркурия, кто жив остался — пятеро — в колонию потом сами вернулись, досиживать, а им от ворот поворот и бумагу, что реабилитационный курс пройден и заверен, мол, самой жизнью. Говорят, с того-то года колония и вовсе-то пустеть стала, такой, как сейчас, сделалась...

Он замолчал. И Сейн умоляюще сказал — точней, у него вырвалось почти со стоном:

— Я... я очень не хочу, чтобы вы меня ненавидели!

— Ты чего это? — землянин повернулся, всмотрелся в лицо мальчика. — А, ты вот про что... Ты и правда дурак. Вот если бы мы к вам пришли — и не важно, что войну-то вы затеяли, и не важно, что там вы с нами делать хотели! — так вот, если бы мы к вам пришли, на этот ваш Арк-Келан, а ты бы лапки задрал — вот тогда я бы тебя... ну не то, что ненавидел, а вот презирал бы, пожалуй. А так... ты же за свой дом, за свой народ воевал. И молодец, что воевал. И не за что тебя ненавидеть. Я же вижу — душа у тебя чистая и гордая. Война — она на время. А душа — она на всю жизнь.

Сейн смутился и снова отвернулся. Потом спросил:

— У вас... совсем никого нет?

— Близких — никого. Отец, оба дядьки, два брата старших — все на войне погибли. А мать тут пропала, когда ваши планету оккупировали.

— Вам надо жениться, — твёрдо сказал Сейн. Чуть было не сказал, что врач говорил правильно, но осекся вовремя: получилось бы, что он нарочно подслушивал... — Чтобы было много детей за всех, кто погиб.

— Ишь ты, паря, — Дядя Толя прищурился. — А что ты так за меня болеешь? Ты же враг нам. И мои дети будут врагами твоим.

— Не будет ваших детей — не с кем будет воевать моим! — задорно сказал Сейн. — Земляне — одни, с кем достойно воевать сторкам!