— Нет... Вы — нет, — медленно выговорил больной. — Я ощущал, как от ваших рук исходило... И боль совсем пропала. Знаете, хуже всего — это боль. Просто невозможно. У родителей все деньги ушли на обезболивающие. Отец и машину продал...

— Больше не будет болеть, — заверил Панов.

— Совсем?

Он кивнул.

— Хорошо. Жаль только, что вы так поздно. А то у них, наверное, даже на похороны не осталось...

Панов сглотнул. Мальчик проговорил это спокойно и деловито — словно речь шла о ком-то другом.

— Тебя как зовут? — спросил он больного.

— Игорь. А вас?

— Дмитрий Иванович.

— Приятно было с вами познакомиться.

— Мне тоже, — невольно отозвался он и вдруг спросил: — Тебе не страшно?

— Нет, — спокойно ответил Игорь. — Было немного в самом начале. Потом прошло. Плохо только, что это так долго. И родителей жалко: мама плачет, отец бегает, экстрасенсов всяких ищет...

— Теперь уже недолго, — неожиданно для себя заверил Панов.

— Я знаю, — мальчик еле заметно улыбнулся. — Я это сегодня понял. Знаете, мне сон приснился: свет вокруг, такой яркий-яркий, и кто-то в белом меня зовет. Было хорошо и совсем не страшно. Мне даже стыдно стало, что я когда-то боялся. Человек не должен этого бояться...

— Это еще апостол Павел говорил, — подтвердил Панов.

— Вы — верующий? — спросил Игорь.

— Не знаю, — пожал он плечами. — Крещеный. В детстве бабушка учила меня молиться, но потом я все забыл. И только раз, мне тогда было двадцать пять, вспомнил те молитвы.

— Почему?

— У меня был аппендицит и меня везли на операцию. Было очень страшно.

— Все прошло нормально?

— Не совсем. Хотя мне потом говорили, что случай был самый банальный. Но... Оперировал какой-то практикант, который все время пытался мне что-то не то отрезать. Хорошо рядом опытный врач стоял...

Мальчик улыбнулся:

— Наверное, вы это чувствовали, поэтому и молились, — подытожил он. — Знаете, я тоже раньше читал Библию и не понимал. И сейчас не все понимаю. Чувствую только, что за этим стоит нечто очень большое, даже великое. Человеку это тяжело постичь, поэтому, наверное, все и верят по-разному.

— А родители твои?

— Раньше не верили, но как я заболел... — Игорь повернул голову, и Панов увидел в углу комнаты несколько икон. — Это хорошо — так им будет легче все перенести. Только вот отец мучается, считает, что это его Бог наказал.

— Почему?

— Это давно было. Я только родился, отец с друзьями выпили с радости, и самолет к вылету он плохо подготовил. Тот и разбился — людей много погибло. Следствие вины отца не установило, а сам он не признался — боялся мать одну с маленьким оставить. Он мне сам все рассказал, стоял тут на коленях и плакал...

— А ты как считаешь?

— Я думаю, что он ошибается, — Игорь вздохнул. — Я считаю, что это было бы слишком просто. Как в американских фильмах: провинился — получи наказание. Мне кажется: Бог наказывает по-другому. Вы ему скажите, чтоб не мучился, — внезапно попросил он, — вам он поверит.

Панов кивнул.

— Сам я долго думал, — продолжил Игорь, глядя на него своими сияющими глазами, — почему мне такое? Почему сейчас, так рано? И долго не находил ответа. А потом вдруг подумал: хотел бы я прожить такую жизнь, как мой отец? И понял, что нет. Так может Бог просто спас меня, и это не наказание, а милость?

Знаете, даже странно как-то: в Библии ясно написано, что человек не умирает совсем — просто переходит в другую жизнь. А люди почему-то боятся. Плачут, по врачам бегают, целителям; готовы все отдать, чтобы промучаться здесь, на земле, еще немного. Странно, да?

— Они, наверное, не верят в то, что здесь все не кончается.

— И я так думаю, — согласился мальчик. — А вы вот верите?

Панов снова кивнул.

— Вот видите! Это же так просто — понять. Ведь если там ничего нет, то жизнь здесь теряет всякий смысл: зачем учиться, строить дома, покупать вещи... Ведь тебя скоро не станет, и все — зря! Для чего тогда? Как это люди этого не поймут?

Мальчик устало прикрыл глаза.

— Хочешь уснуть?

— Да, наверное. Устал. Хорошо, что мы с вами встретились и поговорили. Ведь так?

Панов кивнул в очередной раз и положил руку на его лоб. Мальчик медленно закрыл глаза и задышал тихо и ровно. Легкая улыбка застыла на его губах.

Панов встал и осторожно вышел. Полковник ждал его в коридоре. Глянул вопрошающе. Панов покачал головой. Полковник опустил взгляд.

— Не мучьте его больше, — Панов положил ему руку на плечо. — И не водите никаких экстрасенсов — не поможет. И лекарств больше не надо — он одной ногой уже там.

Полковник задавленно всхлипнул.

— И сами не мучайтесь — это не ваша вина. Тот самолет разбился совсем по другой причине. (Полковник поднял глаза — они у него стали огромными.) Держите, — Панов сунул ему в руку комок купюр, оставленных бугаем с видеокассетой, — они кстати оказались в кармане. — Вам скоро понадобятся...

— За что? — полковник смотрел на него, потрясенный.

— За сына, — коротко ответил Панов...

11.

Быть сиделкой оказалось делом не утомительным, хотя достаточно скучным. Когда главврач, вызвав ее в кабинет, объяснил, чем ей придется заниматься в ближайшие недели, Вика было вспыхнула и попробовала отказаться. Но главврач повысил голос, а потом протянул ей деньги — она и согласилась. Ссориться с начальством ей не хотелось, деньги были нужны и, кроме того, все это (о чем они с главврачом прекрасно знали) было ненадолго.

Она спала в комнате девочки — так потребовал хозяин дома — сюда же им обоим приносили еду. Несколько раз в сутки она делала Вете обезболивающий укол — в этом и заключались основные ее обязанности. С уколами поначалу обстояло плохо — в клинике инъекции были делом медсестер, а она шприц в руках не держала

давно — так что Вете пришлось немного поплакать. Потом она наловчилась, и девочка уже хныкала.

Они почти не разговаривали. Девочка большую часть времени спала, а, пробудившись, требовала мультики. Она включала ей телевизор или видеомагнитофон, изредка читала книжку. Книжки Вета, впрочем, больше любила листать сама, с интересом разглядывая яркие картинки. После этого ей обычно хотелось рисовать; Вика усаживала ее в кроватке, приносила специальную доску, альбом, карандаши, фломастеры... Девочка с полчаса усердно корпела над листом бумаги, но это занятие сильно утомляло ее. Вскоре она сбрасывала все в сторону, и клала голову на подушку. Вика убирала рисовальные принадлежности и накрывала девочку одеялом.

Она не чувствовала к этому ребенку особой привязанности — для нее Вета была обычной пациенткой, как и те дети, что остались в клинике. За несколько лет работы врачом Вика, как и ее старшие коллеги, привыкла к болезням и смерти и считала их обычными спутниками своей работы. К некоторым из своих маленьких пациентов она относилась лучше — тем, кто был ей более симпатичен, — к другим хуже. Но все они были ее пациентами, не более. А в ее отношение к Вете примешивалось еще чувство, которое каждый врач испытывает к человеку обреченному, — досада, смешанная с ощущением профессиональной беспомощности. Поэтому так и не любят обреченных в больницах...

Из развлечений в этом большом и скучном доме были лишь книги да телевизор. Несколько книг она привезла с собой, когда ее ненадолго завезли домой за необходимыми вещами. Скоро она перечитала их все. Телевизор она включала, когда девочка спала. Здесь было много видеокассет, преимущественно с мультиками и детскими фильмами, — скоро она пересмотрела все сколько-нибудь интересное. Попросить новые кассеты с фильмами она стеснялась — хозяин дома мог подумать об этом не так, а хозяина она, как все здесь, побаивалась.

Вечерами Вика спускалась в сад, окружавший дом, и подолгу гуляла. Днем выходить она не рисковала — в любой момент в комнату к девочке мог придти хозяин, и ему вряд ли понравилось бы ее отсутствие. Вечерами он никогда не появлялся, и она наслаждалась тишиной, чистым воздухом и легким шумом листвы над головой. В такие минуты она часто вспоминала свой приход к странному человеку с седой бородой и то, что произошло тогда, в маленькой квартире. Со временем это стало ее любимым воспоминанием, она берегла и лелеяла его, с удовольствием вспоминая каждую деталь и каждое слово, — его и свои.

В этом саду и случилось вскоре неприятное происшествие, едва не изменившее ее дальнейшую судьбу.

Один из мордатых охранников хозяина давно выказывал ей свое расположение: заглядывал без причины к ним в комнату, пытался заговорить и даже однажды — прижать ее в углу коридора. Тогда она, без затей, смазала ему по физиономии, охранник сдавленно охнул, отскочил и посмотрел на нее так, что Вике стало не по себе. Однако охранник, оглянувшись по сторонам, отступил, и скоро она забыла о случившемся. Зря.

...Он, видимо, давно наблюдал за ее вечерними прогулками и выбрал момент, когда она забрела в самый дальний и глухой угол сада. Подкрался он незаметно; сильные руки вдруг обхватили ее сзади: одна держала ее поперек туловища, вторая зажимала рот. Потом ее потащили в сторону — к широкой стальной двери подвального гаража.

Ошеломленная и испуганная, она поначалу не оказала сопротивления. Потом попробовала кричать, но даже мычания не прорвалось сквозь широкую стальную ладонь, намертво запечатавшую ей рот. Тогда она стала лягаться и раз все-таки попала каблуком — сзади зло зашипели.

— Будешь дергаться, голову откручу! — зло прошептали у нее над головой, и этот злой шепот внезапно привел ее в ярость. Со студенческих времен у нее сохранилась привычка носить в кармане халата остро заточенный скальпель (ей часто приходилось возвращаться домой поздними вечерами) и сейчас она вспомнила о нем. Недолго думая, она выхватила скальпель и с размаху вонзила его в толстую стальную руку, сжимавшую ее тело.

Сзади завыли, и она ощутила свободу. Сделав несколько торопливых шагов вперед, она оглянулась. Охранник, сжимая раненую руку другой, выл и раскачивался. Между пальцами ладони блестела в тусклом свете фонарей узкая рукоятка скальпеля; густая темная капля скользнула с раненой руки на землю, затем вторая, третья... Она повернулась и побежала к себе...

* * *

Утром следующего дня человек с не запоминающимся лицом вызвал Вику к себе.

— Зачем вы ранили моего человека? — резко спросил он, едва она робко переступила порог.

Она с удивлением и страхом посмотрела на него, и он понял немой вопрос, содержавшийся в ее взгляде.

— Я знаю все, что происходит в этом доме, а также — за его пределами, — еле заметная улыбка разжала его тонкие губы. — Итак, почему?

Эта самоуверенная улыбка вдруг заставила Вику забыть страх.

— Еще раз полезет — получит еще! — с вызовом в голосе ответила она.

Человек за письменным столом пристально посмотрел на нее. И она невольно заметила, что взгляд его стал иным — не таким, как раньше. Ей даже показалась, что в этих холодных серых глазах промелькнуло нечто новое, незнакомое ей прежде.

— Понятно, — наконец вымолвил человек с не запоминающимся лицом снова еле заметно усмехнулся. Только (и она отметила это) усмешка в этот раз была иной. — Но меня интересует больше другое. Почему вы оставили девочку одну? И надолго?

— Я была ей не нужна.

В глазах у него промелькнуло нескрываемое недоверие.

— Я сделала ей укол, и девочка спала, — торопливо пояснила Вика. — Следующая инъекция понадобилась только через несколько часов.

— А если бы она проснулась?

— Это исключено.

— Так, — человек за столом задумался. — Хорошо. Когда Вете нужно сделать очередной укол?

Вика взглянула на часы:

— Через двадцать минут.

— Посмотрим, — он встал из-за стола. — Идем!

В комнате Веты он не стал садиться, а только подошел к кроватке. Девочка спала, разбросав по одеялу исхудавшие прозрачные руки. Вика подготовила шприц и стала рядом. Так прошло несколько минут. Вдруг девочка вздрогнула и легонько застонала. Лицо мужчины у кроватки исказилось.

— Пора! — Вика отбросила одеяло и легко перевернула худенькое тельце на бочок. Быстро и ловко сделала укол. Вета вздохнула и задышала ровно. — Проснется она через два часа, не раньше, — пояснила Вика, накрывая ребенка одеяльцем.

Человек у кроватки кивнул и снова посмотрел на нее странным взглядом.

— Я хочу вам кое-что показать, — вдруг сказал он необычно

теплым голосом. — Это близко. Едем?..

Это действительно оказалась недалеко. Вскоре они уже ходили по сверкающим паркетным полам похожей на игрушку квартиры. Мебель, ковры, занавеси на окнах — все здесь было новым и нарядным. Но больше всего поразили Вику большие полки вдоль стен, сплошь уставленные видеокассетами, телевизоры во всех комнатах. Даже в туалете (ее спутник любезно показывал ей все) был телевизор на специальном кронштейне под потолком. Недоумевая, зачем он привез ее сюда, Вика бродила по этим конфетным комнатам, с невольным женским любопытством разглядывая их убранство.

— Нравится? — спросил ее спутник, когда они, наконец, покончили с осмотром и уселись на громадный мягкий диван с высокой удобной спинкой.

Она молча кивнула.

— Все это, если захотите, будет вашим.

Она удивленно посмотрела на него.

— Все просто, Виктория Аркадьевна, — улыбнулся он, и это была совершенно иная улыбка. — Я мужчина, а каждый мужчина мечтает о доме, где бы его любили и ждали. Там, — он мотнул головой, и она поняла, что это он о кирпичном особняке, — я больше работаю и принимаю партнеров. Мне нужен уголок, где было бы совсем иное. Этот уголок здесь, и хочу, чтобы хозяйкой его были вы.

Она молчала.

— Вы ни в чем не будете нуждаться, — продолжил он. — У вас будут квартира, деньги, машина и возможность делать, все, что вам хочется. Единственное мое требование — вы всегда должны быть готовы окружить меня теплом и лаской и, — он возвысил голос, — только меня одного. Ясно?

Она молчала, ошеломленная этим предложением, и не зная, что ответить. Он тоже молчал. Тогда она встала, прошлась по мягкому ковру, укрывавшему пол этой просторной гостиной и медленно обвела взглядом все вокруг. И ей вдруг безумно захотелось обладать всем этим, валяться на этом диване или этом ковре, смотреть эти фильмы на кассетах, пить вино из высоких хрустальных бокалов, что стояли сейчас за стеклом зеркальной горки, и забыть о мрачном больничном коридоре, обшарпанной ординаторской, хнычущих больных детях и своей, давно требующей ремонта, постылой и крохотной квартирке на девятом этаже бетонного дома.

Она невольно бросила взгляд на человека на диване, тот перехватил его и улыбнулся. Вика поняла, что он прочитал эти ее мысли и покраснела. Чтобы скрыть смущение, она отвернулась и машинально открыла створки платяного шкафа.