Венец Венеры

Долго и часто потом Филипп перечитывал пергамент, и многое узнали его лазутчики и о братьях Карамаз, которые вели дела с португальцами, и о том, что Папа отправлял к нему лазутчиков. Выловили люди герцога четверых мерзавцев, которые во всем признались перед смертью. Но никто не сознался в том, что именно он причастен к происшествию с пергаментом. Затаил обиду Висконти. На всех затаил — война обещала быть кровавой. Предал его Карманьола? Ничего — у герцога есть замена этому неблагодарному!

* * *

А в это время Лешка в компании со своими порученцами уже шастал по улицам Милана. Город его ничем не впечатлил, мелкий городок, с Парижем не сравнишь, хотя своя особенная красота была — архитектура итальянская с древних времен имела свой стиль. Никакие влияния с севера не могли вмешиваться в южные стили. На севере холодно — там вообще иная структура архитектурных прибамбасов. На юге сочетание легкости, надежности и красоты ухитрялись мастерить зодчие. На севере иное требовалось. Но Зубриков был не фанат культуры архитектурной, поэтому просто уважительно кивал на особо толковые и заметные детали некоторых зданий, без особого пиетета проходя мимо. Они шли устроить ловушку на парочку из Флоренции — и приехавших, чтобы предложить свои услуги в качестве архитекторов и золотых дел мастеров Донателло и Брунеллески ждал совсем не тот прием, к которому они привыкли, и на который они рассчитывали.

Начались их невзгоды с того, что какой-то негодяй — миланский грязнуля трубочист, проходил мимо и обсыпал их сажей со своей метлы, которую нес в руках — всё бы ничего, обсыпал, извинился, не особо и обсыпал, так, пустое — чуть запятнал низ чулок и башмаков. Но потом к ним привязались сорванцы миланские мальчишки — которые во весь голос на всю улицу начали позорить их погаными словами. И самое неприятное было в том, что слова они кричали правдивые! Но нельзя так громко говорить о правдивом — нельзя называть кошку кошкой — да, они заявились в Милан немного разузнать слухи, новости. Да, они лазутчики на службе у Флоренции. Но все такие! Каждый миланец во Флоренции — служит Милану, служит Висконти — это нормально, это правильно. Зачем об этом кричать на всю улицу! Накануне войны — очень некстати всё это началось.

Мальчишкам было плевать на тонкости этикета. Маленькие гнусные миланцы получили достаточно мелких монеток он неизвестного доброго дяденьки, им самим было в радость опозорить "флорентийские цветочки" — заявились тут вредные лазутчики, сволочи гадкие и двуличные. Мальчишки орали о том, что грязные мысли таить бесполезно от миланцев. Все видят, что грязные флорентийцы грязными ногами уже поганят улицы честнейшего и чистейшего Милана, да славится имя герцога Висконти! Да захлебнутся в грязи жадные паскудники Медичи — флорентийские кровопийцы, да подавятся они своими флоринами! "Сколько тебе заплатили Медичи? Признавайся флорентийский грязнуля!" — кричали они в спину убегавшим от них мастерам. А мастера поняли — ой-ой, беда, не так все вышло на этот раз. На них смотрели недобро. О войне все знали. Уже чистили доспехи и оружие смелые и жадные до добычи. Все ждали только приказов герцога — только он в самый последний момент даст точные команды, назначит цель похода. В самый последний момент. Герцог мудр! Герцога не проведешь! Он, конечно, немного дурачок и злобная скотинка, но он наша, миланская скотинка. Кто без греха? Нет таких! "Наш герцог славный поросенок!" — миланцы негромко распевали песенку, которая своим мотивчиком не могла никак вылететь из головы. Ага, размечтались тюти, сила попсни она велика! Лешка Зубриков попс уважал.

Сначала он был немного непонятен своим друзьям, с которыми организовал музыкальную группу, чтобы играть джазовые стандарты и популярные мотивы. Джаз — это круто. Это солидно, прикольно, и если не заморачиваться всяким занудным замудренным джазом — он много всяких классных песенок и мотивчиков раскроет. Но Зубриков Лешка уважал попс. Он на самом деле был так воспитан, что ему нравились некоторые песенки Пугачевой, Кобзона, Магомаева, и даже Леонтьева он уважал за песню "Ненаглядная сторона" — а что, ведь классное реггей! И западную музыкальную попсню он уважал: итальянские песенки любил. Америкосские всякие дурацкие песенки Джексона и Мадонны уважал, и латинский попс ему нравился, и всякие ламбады. Лешка вообще был ненормальный меломан, который слушал хиты, а не исполнителей: Бритни Спирс, Агилера, Билан, Шакира — для него имена ничего не значили, для него только названия песен имели значение.

Переть против магии волшебства мотивов "Биттлз" у европейцев была кишка тонка! Зубриков был идиот. Совершенно не уважающий классику идиот. И непочтительный нахал и зубоскал. Песня очень скоро стала популярной по всей Европе — и ничего нельзя было с этим поделать. Все было коварно и подло. Зубрик полностью содрал всю песню у битлов — мерзкая скотина! А испоганил он великий хит "Всё, что вам нужно — это любовь". А начинается песня с музыкальной фразы великого французского революционного гимна "Марсельеза" и повторения слова "любовь". Только вместо английского "лов, лов, лов" несносный Зубрик вставил игру слов срифмовав герцогский титул и хрюканье свиней: "Дюк, дюк, дюк, хрюк, хрюк, хрюк — уии-и-и-и!" А дальше уже насочинял всякого бреда на тему:

"Надо возлюбить своих друзей. Надо возлюбить своих детей.

Надо возлюбить даже свиней — они свиньи! Но это наши свиньи!

Надо возлюбить весь этот мир. Ведь его Господь нам подарил.

Господь любит всех, любит даже тебя, даже если ты свинья!

Всё, что вам нужно — это любовь! Любовь — всё, что всем нужно!"

И ничего не скажешь против. Все было так коварно, подло завернуто, что не подкопаешься. Песня милых, добропорядочных христиан свиноводов — какие претензии? Никто в самом начале не пел про никаких герцогов — мало ли кому что послышалось. Хрюкать не запретишь. Даже если ты свинья — Господь тебя любит. И не поспоришь с этим.

Шансов у герцога Висконти вломить сочинителю этой мерзкой песенки колотушек не было — поймай ветра в поле — бесполезно, даже не мечтай. Оставалось только злиться и крутить своим недовольным носом, и утешаться, напевая: "Дюк, дюк, дюк, хрюк, хрюк, хрюк" — конечно, вспоминая про своих врагов, среди них герцогов было полным-полно, и, действительно, совершенных грязных свиней, без ума, без воспитания и жадных до чужого добра свиней.

Но оставим в покое несчастного тирана, лопоухого толстячка Висконти, потому что намного интересней дела творились в Милане — засада окружала флорентийцев, уже пожалевших о том, что они согласились с посланником Медичи и купились на звон флоринов, и решились сорвать толику славы и в Милане. Опасно оказывается было в Милане, что-то расхотелось Брунеллески и Донателло обращаться к людям Висконти — упекут ведь в темницу. И ведь есть за что. И не оправдаешься. И не посмотрят на то, что они — по всей Италии известные мастера. Висконти — очень больной человек — с таким не надо шутки шутить и каверзы корячить. Филиппо Брунеллески чесал лысину и недовольно хмурился в сторону своего старого друга, именно Донателло его уговорил на время оставить работу над величественной постройкой для рода Медичи.

— Донато ди Никколо ди Бетто Барди, — прошипел он полное имя своего компаньона. — Ты мне за это заплатишь.

И Донателло побледнел. Если Филиппо его называл полным именем — плохи были его дела, значит, злился партнер, значит, вляпались они в передряги неудачные.

— Кто же знал, Филиппо, — промямлил Донато, пряча глаза от разгневанного взгляда мастера. — Совсем ведь ничего не делали. Просто в город вошли. Слушай, обидно, клянусь, обидно, ну, ничего не сделал, да, только вошел...

— Прекрати мямлить оправдания и глупости, надо придумать, как нам дальше быть, — остановил его бормотание старший компаньон. Вечно с этим Донато проблемы! "Обидно ему. Понимаешь".

— Нам теперь из этого Милана две дороги: или в темницу, или...

— Какое "или", болван! "Или под топор", ты хотел сказать? Миланец нас не выпустит из своих лап, только не сейчас, — Филиппо все тер и тер лысину, но не помогало старое средство — не приходило в голову ничего хитрого, спасительного, толкового.

"Обоих вас удавят шелковым шнуром!" — внезапно раздался голос из окна. Мастера замерли в шоке. В окно комнатки на втором этаже постоялого двора, в котором они успели укрыться от начинающей собираться гневной толпы миланцев, впрыгнул ловкий человек. Впрыгнул и тот же миг продолжил вмешиваться в их беседу:

— Никаких топоров, уважаемые! Что вы как дети, право слово. Филиппо Мария Висконти человек культурный, он уважает ваши заслуги перед Италией. Какие топоры. Фи, как низко и грязно. Вас удавят шелковыми шнурами, — промурлыкал наглец последнюю фразу.

Но сердиться и негодовать мастера не могли — во всем оказывался прав этот незнакомец. А тот уже развернулся, расправил плечи и выдал изящный поклон. Мастера замерли. Они были люди великого дара. Они всю жизнь посвятили изучению красоты. И то, что они увидели — это было нечто. Лицо человека — пустое. Слова человека — пустое. Движение человека — вот важное! Грация, движение, гармония — жизнь только в движении можно оценить. Таково одно из заведений мастеров искусства. Такова одна из заповедей мастеров высокой классики. Оба мастера увидели поклон в высочайшей степени совершенный. Самодовольство, сознание собственного достоинства в этом поклоне гармонично сочетались с признанием заслуг и величия тех, кому адресовался поклон. Незнакомец явно знал их, и они поняли — это очень интересный человек. Проницательные глаза стали профессионально рассматривать новую персону. Фигуру, пропорции, лицо, черты, мимику, костюм — все они подмечали, вписывали в какие-то незримые наброски, прикидывали в композиции и скульптурные формы.

— Позвольте представиться вам, уважаемые светила и цвет мастерства Флоренции. Аль Пачино. Из Тарантума, — представился молодой человек.

Мастерам была безразлична неприглядная слава, которой пользовались южные апулийцы из вредного порта. Мастера видели и слышали образцовое сочетание итальянского духа и телесного — словно некий образец древнего римлянина предстал перед ними. Правда одет он был не в подобающую тогу патриция, а в современные одеяния — стоит признать, довольно изысканно и со вкусом был одет этот Пачино.

— Я думаю, мы перекусим и поговорим, — вдруг прищелкнул пальцами Аль Пачино и тотчас в комнату вошли два молодых паренька и, словно все у них наготове было заранее, несли они два кувшина с вином. И пару подносов с вкусным и пахнущим так заманчиво, что мастера только слюньки сглотнули. А Пачино не давал им опомниться, своим поведением, своим обращением показывая истый стиль совершенного человека:

— О, белло кьянти, вино беллисимо, — Аль блаженно причмокнул губами и указал на кувшины. — Что может быть приятней на неблагодарной чужбине, чем вино с родной земли. Земля родной Тосканы, о, как ты далека! Это для тебя, уважаемый Филиппо, кьянти с южных участков. А это для тебя, уважаемый Донато, с западных мест. Признаюсь честно и с удовольствием, я с тобой солидарен. Южное кьянти — о, такой неповторимый вкус, вечное блаженство переливов искорок и оттенков, словно само море дарует нам неповторимое и вечное волшебство метаморфоз.

— Вот! Что я всегда тебе говорил, — с воодушевлением воскликнул Донато и ткнул пальцем в друга.

— Мальчишки, — фыркнул лысый мастер, который был лет на десять старше своего компаньона, и всегда относился к нему как к младшему брату. — Все вам перемены подавай. Южное кьянти — строгость вкуса, тонкость и четкий рисунок, грация аккуратности — вечная истина — ни с чем не спутать кьянти юга.

Художники всегда знали толк в выпивке! А уж строители те еще любители этого дела. Если вы встретили строителя без граненого стакана в кармане — это не строитель, это так — при стройке ошивается, хотя, вполне может оказаться дельный и толковый человек. Мастера дружно наполнили аккуратные чаши и присосались к вину. А вино, действительно было отменное. Умели в Италии вино делать. Старая школа, вечная школа — на такую никакие варвары не посягают, сами так и норовят вызнать секретики виноделия. Потому что набухаться и назюзюкаться каждый свин может, а вот создать сорт вина — это надо уметь, это надо секреты знать.

— Что тут у нас? Мясо, — окинул взглядом подносы Пачино и добавил. — Креветки! Я думаю, если вы отведаете этих креветок, мастера, вам свою смелость не придется доказывать никаким другим образом.

Мастера снова приуныли ненадолго. Но вино и компания удивительного Пачино им скоро вернула хорошее расположение духа. Парнишка оказался дельным человечком! Он фыркал в сторону Брунеллески и вопил: "Да ты только в начале пути, Филиппо! Твоя перспектива — это примитив, просто, как оливка. Ты фишку не рубишь!" Потом он заявил, что видел в древних египетских пирамидах росписи древних художников. Мастера навострили уши.

А паренек вдруг вскочил, выхватил из небольшой жаровни головешку и стал что-то набрасывать углем на стене. Когда они увидели его набросок — у них вино застыло в горле и глаза застыли в восторге непонимания и восхищения. Набросок был чудесен: простота в нем была сложной и непонятно каким образом примитивной. А Лешка в свою очередь сам никогда не мог понять одного — художники древности, они что, совсем идиоты были? Чего они так тупо плоские картинки любили рисовать на протяжении многих веков? Эта "перспектива" — да это же примитив, в смысле: "начальное, простое, обязательное" — да что там сложного? А для мастеров средневековья все было именно так — они только вступали в Ренессанс.

Разговор перешел на повышенные тона — они пили вино и размахивали руками, делились впечатлениями о разных своих фантазиях и работах. Коллег по цеху ругали, как без этого? Северные школы ругали — они там вовсе безграмотные дикари, и ничего не смыслят в искусстве. Презирать школу Великого Рима — это надо быть болванами первостепенными.

Очнулись мастера почти одновременно. И дружно схватились за гульфики — надо было отлить — вчерашние винопития грозили досадным конфузом. Они, ничего не понимая, смотрели друг на друга. Волосы Донато были взлохмачены и торчали во все стороны. Филиппо был почти лысый, но на морде лица его было написан упрек: "Не пей вина не в меру — не пали карьеру". Ко всему прочему их потряхивало слегка, и не с похмелья, вовсе нет — вино было славное, и не мешали они, знали толк в деле симпозиума — умной пирушке — оказалось, что они лежали на дне повозки и их куда-то везли. Мастера не думали — всё потом — выскочили на дорогу и... вот он блаженства миг. Слова излишни. Это не описать словами.

Удовлетворив низменные нужды тела, мастера пришли в сознание более чуткое и увидели, что повозка их не оставила — отъехала недалеко и остановилась в деликатном ожидании путешественников. Когда они подошли к ней. Возчик кивнул им и негромко отметил: "Доедем скоро до Брешии. Завтра Верона. А затем и Падуя близка. До Венеции путь оплачен, мастера".

— До какой Венеции, — всхлипнул Донато, не хотел он в никакую Венецию.