Исправить наркома Ежова

Кухонная тряпка, шум воды из крана... В два счёта стерев с ламината следы, на ватных ногах я отправляюсь в ванную. Там всё, как обычно — урод даже аккуратненько спустил воду, повесив пробку на полагающееся ей место! Так, где же он ещё успел побывать?

В голову шибает отвратительная мысль... Нет-нет-нет, только не там!!!

До дочкиной двери три шага, и свет в её комнате потушен. Секунду я борюсь с собой, но эмоции берут верх:

— Наташа? — осторожно стучу я костяшками пальцев. — Наташ?

Ответа нет!

Осторожно налегая плечом, нащупываю на стене выключатель... Но свет зажечь всё же не успеваю.

— Пап? — раздаётся сонный голос.

Камень с души!!!

— Я...

— Ты чего, пап?

— Так, зашёл сказать спокойной ночи... — под бешеный стук сердца выдавливаю из себя я. Знала бы ты, родная, чего мне это стоит сейчас!!!

— Спокойной ночи тебе, пап!

— И тебе, Наташа! — кажется, мой голос всё-таки дрожит.

Когда я закрываю дверь и на цыпочках уже иду обратно, на кухню, в коридоре меня останавливает её голос:

— Пап?

— Да?..

— Я очень-очень тебя люблю, пап! Ты у нас с мамой — самый лучший!

И я тебя, Наташа! И вы у меня, родные... Против воли, в голе неожиданно появляется твёрдый ком... И я уверенно уже, на прямых ногах, иду на кухню.

'Ах ты, сволочь, ах ты, падлюка... — роясь в ящике с лекарствами, бормочу я. ... — Проник сюда, мразь, никто ведь тебя сюда не звал, подонок... — пачки таблеток вылетают из-под рук одна за одной. — ...Падаль, я тебе устрою...' — наконец, я добираюсь до того, что искал. Коробочка 'Фенобарбитала', вот она! Это когда у Светки бабушка умирала от рака, покупали по рецепту — штука проверенная, одной таблетки той хватало на спокойный, десятичасовой сон. То, что надо! Сейчас, подожди, Ежов... Ты у меня с места не встанешь даже!!!

Трясущиеся, непослушные руки с трудом выдавливают две таблетки, а когда я уже набираю воду, меня останавливает внезапная догадка...

'Ежов тоже не спал почти сутки!!! Не спал, понимаешь!!!..'

— Не спал... — вторит мыслям холодильник.

— Не спал... — бурчит кухонная мебель...

И даже струящаяся из крана вода, шипя, откликается: 'Не спал... И ш-ш-ш-то с того?..'

'А то, что усни я сейчас, я попаду в тело спящего, понимаете? Спящего Ежова!!! И просплю вместе с ним до утра, тупые предметы!!! Ясно вам?!..'

— Ясно... — отвечает нестройный хор.

— Ничего вам не ясно!!! Мне эта тварь теперь нужна там, надо быть в его теле! А быть в нём надо завтра, учитывая, что сегодня, скорее всего, его срубит от бессонницы!!! А ему сюда соваться... — от последней мысли меня вновь передёргивает. — Незачем!

— И что же теперь делать?

'Что делать?!..' — дико оглядываюсь я по сторонам.

Взгляд падает на пальто в прихожей. И в следующую секунду приходит спасительная идея. А через десять минут, написав дочке записку, я уже прыгаю через пять ступеней по лестнице в подъезде.

— Э-э-э-э, слушай, совсем поздно улица пошёл... Гулять, наверное? Хулиган не боишься? — Аминджон у подъезда хитро подмигивает мне, опираясь на метлу.

Интересно, он когда-нибудь спит вообще, или хотя бы убирает двор, этот таджикский дворник? Почти всегда я вижу его на одном и том же месте, с извечной метлой, на страже торчащим у парадного! И какое ему дело, этому мигранту, куда вообще я иду?

Пробегая рядом, я даже не киваю тому — обойдётся! Сегодня уже здоровались...

— Не на дача поехал? Гаишник не боишься? Дорога скользкий, аккуратно надо! — звучит мне вслед его восточный акцент.

На секунду я даже останавливаюсь. И будь я сейчас в ином, более спокойном состоянии, то крайне подивился бы: откуда, собственно, глупый таджикский дворник может знать, что я действительно собрался на нашу дачу, в Кстининское Озеро? Возможно, даже вернулся бы и спросил с того, так сказать, по-мужски, и о даче, и гаишниках, и о его порядком надоевших комментариях... Как сделал это уже один раз, пару недель назад. Но... Но мне сейчас совсем не до разборок с бесполезными и ненужными людьми! Есть люди и поважней...

Уже выезжая из двора, я вижу в зеркалах одинокую фигурку с метлой, смотрящую мне вслед. Хрен с ним, с дворником. Раз съездил по морде, дам и ещё, успеется... Но сейчас я резко даю по газам, потому что времени у меня — не так уж и много.

Когда в жизни возникают факторы, напрочь меняющие её течение, человеческий мозг сосредотачивается на самых основных — тех, что являются спасительными определяющими. Вот, к примеру, я: не жданно? ни гаданно, преуспевающий в жизни остолоп, исповедующий принцип: 'мне похрен на весь ваш мир, кроме десятка, примерно, людей в нём', оказываюсь в ситуации стопроцентного сюрра. И что я делаю? Естественно, начинаю беспокоиться о тех, кто мне ближе всего. Дочке, в данном случае. Для чего срываюсь среди ночи на дачу, дабы до утра залипнуть в интернете, на исторических сайтах. И под утро уже, накачавшись сильнейшим снотворным, уйти в прошлое. Для чего снотворное, спросите вы? Всё просто: дабы воспрепятствовать палачу-карлику рассекать в моём теле. Вот, в вашем теле, товарищи, рассекал чувак, отправивший на тот свет не одну сотню тысяч жизней? Нет? А в моём уже — да! Мало, карлик-убийца, так ещё и товарисч, судя по отзывам современников, не брезгующий подчинёнными мужиками...

Последняя мысль приводит меня в полное отчаяние, и я ещё глубже утыкаюсь в планшет, стараясь по скудным крупицам соединить ту информацию об августе тридцать восьмого, что есть в источниках.

Организовать покушение Берию, который сейчас едет в Грузию сдавать дела? Вариант, конечно, только кто-ж мне даст это сделать-то? У того охраны — целый поезд, да и у Сталина он в уже фаворитах. Если даже каким-то чудом и удастся его пристукнуть, сразу станет понятно, откуда растут руки. Ежову, кстати, следовало раньше это сделать, теперь — слишком поздно!

Перевернувшись на другой бок, я утыкаюсь ногами в спинку дивана. Мебель на дачу свозили старую, в частности, это вот канапе — подозреваю, меня ещё на нём делали родители... Сделали, да уж... Итак, что у нас дальше?

Ликвидировать Берию не вариант: не станет этого, придёт другой, роль в данном случае играет не личность, сама система... Здесь дело не в персоналиях — скорее, в доверии Хозяина. Так, кажется, кремлёвские орки именовали Сталина?

Сталин, Сталин... Почему Ежов вышел у него из доверия? Всё ведь шло так хорошо: народный любимец, железный нарком, честь и гордость органов! И вдруг... Берия, скорая опала, расстрел, полное забвение.

В поисках ответа я обвожу взглядом внутренности дачного домика: скудный свет лампочки освещает помещение без особых изысков: старенькая мебель, советский холодильник 'Мир' — тот, что вечный и будет работать хоть в условиях ядерного апокалипсиса... Слева — древний секретер с коллекцией пустых бутылок, над столом — старые Наташкины рисунки из детского садика... Один привлекает внимание больше остальных: дочка сделала его на двадцать третье февраля — акция такая проходила у них в садике, дети изображали своих пап такими, какими видят. Папа на полотне моего чада вышел на загляденье: холсты Босха и Брейгеля отдыхают, нервно куря в сторонке и завидуя. Поскольку с альбомного листа на окружающий мир взирает талантливо выписанная помесь Франкенштейна с Дракулой, имеющая на руках ножи а-ля Фредди Крюгер... Две робких жертвы у ног чудовища, собирающегося их прикончить, очевидно, должны символизировать собственно автора самого шедевра и её маму, Светку... Мда.

Помню, как долго сопротивлялся Светкиным попыткам разместить неприличный рисунок в дачной галерее, а смеющаяся мама художницы раз за разом настаивала со словами: 'Вот видишь, Костиков, а я всегда тебе говорила! Сделай выводы!..'

Выводы я хоть и делаю, но совсем не те, о которых мечтала любимая супруга:

А вот и ответ! Вот же он, передо мной висит! И, кстати, стоит...

От волнения я соскакиваю с дивана, начиная мерять шагами комнату. Поглядывая то на рисунок, то на пустые алкогольные бутылки. Вискарь, коньяк, бренди — чего тут только нет! Выбрасываем периодически, конечно, но особо дорогие сорта почему-то храним тут. Сам не знаю, то ли дань советской моде, то ли похвастаться перед гостями: смотрите, мол, что мы пьём... Впрочем, сейчас не об этом.

'Всё просто и понятно: Ежов банально себя дискредитировал. Ясно как день, что поставил того босс под выполнение определённых задач, и так называемый 'большой террор' — первостепенная и основная. Убрал он руками карлика многих — всю потенциальную оппозицию ближайшего окружения, зачистил армию, смёл остатки сопротивления интеллигенции, крестьянства... Поставил, в общем, Иосиф Виссарионович свою страну в позу Камасутры, под названием 'плуг'...'

Я останавливаюсь у другого Наташкиного рисунка, с изображением её бабушки (она же моя тёща), выгуливающей свою мерзкую таксу 'Иннокентия'. Такса 'Иннокентий', обладающая столь звучным интеллигентным именем и по совместительству являющаяся исчадием ада (как, впрочем, и тёща), вышла у ребёнка едва ли не больше самой хозяйки...

'...Ну, или по-собачьи поставил. Проще говоря, 'раком'... И тут бы, наверное, наркому и остановиться — дело сделано, куда дальше нагибать? Но Ежова, что называется, понесло. Основной задачей орков диктатора, заявляю это, как опытный менеджер, с полной ответственностью, является улавливать и соответствовать чаяниям своего руководства. А желанием, собственно, тогдашнего хозяина Кремля, являлось с большим террором притормозить — война впереди, пора начинать готовиться. А что мог думать Сталин о человеке...'

Я вновь останавливаюсь у стеклянной шеренги. Выстроившиеся бутылки отсвечивают боками, заманчиво взывая красочными этикетками:

— Выпей, выпей нас! Пригубись, ты устал!

— Выпил уже...

— Так выпей других!.. Расслабишься, болезный... Нас много на белом свете!

Во-во. И Ежов, собственно, пил. Потреблял, как мало кому дано (это при его-то весе и болезненности?!). Насколько читал о нём, да и видел, и слышал его мысли, бухал нарком так, что позавидовали бы викинги какие-нибудь. Учитывая, что ребята те по морям на вёслах ходили, да и вообще: мужиками слыли крепкими да ладными. Не чета, что называется...

Короче, под выполнение дальнейших задач, ставящихся перед страной, фанатичный, спивающийся алкоголик, не знающий границ ни в чём, никак не подходил. Действительно, стал бы хоть один адекватный руководитель держать у себя бесконтрольного, крайне злоупотребляющего спиртным сотрудника? Во главе, к тому же, всесильного ведомства с неограниченными полномочиями? Который, при большом желании может и самого тебя, кстати...

Последняя мысль заставляет поёжиться, но... Но я её запоминаю. Потому как помешала Ежову это сделать, и даже подумать о том всерьёз — лишь фанатичная преданность породившему голема мастеру. Мастеру, до которого остальным — далеко, ой, как далеко... Творцу умному и коварному, с которым мне, чую, вскорости предстоит встретиться, что называется, лицом к лицу.

Чернота за окном начинает сереть, а это значит, что и мне пора собираться — там, в тридцать восьмом, тоже наступает утро, а новую жизнь надо начинать спозаранку!

Оглянувшись по сторонам, я вновь останавливаю взгляд на дочиных художествах. Мгновение поразмыслив, сдираю их со стены, пряча на антресоли — так будет лучше и... И нечего кому попало на них пялиться, а тем более — ему. Хоть и предполагается, что с места тот не встанет.

Вместе с солидным глотком воды пара крупных таблеток, толкаясь, спускается по пищеводу, а я, приняв на диване позу поудобней, вспоминаю, что же я мог забыть. И уже сквозь наступающую дрёму, когда поднять бетонные веки, кажется, не смогу никакими усилиями, в мыслях мелькает слово 'телефон!!!..'. Мелькает, и тут же сливается с накатывающими волнами намертво обхватившего тело сна...

Темно. Темно так, что хоть глаз, что называется, выколи. Под головой мягкая подушка, тело накрыто одеялом... Где я?!..

Осторожно ощупываю окружающее пространство: кровать, простыня... Стоп! Это ещё, что? Или — кто?..

Рука натыкается на дышащую теплоту, и рефлекторно отдёргивается, испугавшись — мало ли... Не приведи, что называется, Господь! А то читал я о Ежове, скажем так... Разное!

Любопытство, впрочем, берёт верх, и осторожным движением я вновь касаюсь подозрительного объекта. Та-а-а-к, напоминает женскую ночнушку в кружевах, ага... Уфф, слава Богу! Женщина! Уже, хорошо!

— Коленька, ты чего? -сонный женский голос отметает последние сомнения: рядом самка человека!

Так. А если для неё я 'Коленька', то значит... Это значит, что в кои-то веки железный нарком, после тяжёлой трудодеятельности, решил прикорнуть, как говорится, на супружеском ложе. Соответственно, рядом со мной сейчас не абы кто, а Евгения Соломоновна Хаютина, собственной персоной. Значит, я на загородной даче!

— Мундир приготовь мне, и живо! Я в наркомат! — босые ноги уже шлёпают по холодному полу. Так, где тут дверь... Ежов-Ежовым, а физиологические потребности не отменял никто... Успеть бы!

— Коля, какой наркомат, ты же приехал вот только? Трёх часов не прошло?.. — доносится вслед.

— Жи-во! — отвечаю я, ступая в коридор.

Не знаю, а точней, не помню, есть ли внутри дачи сортир (хоть и бывал здесь, и не раз), и потому топаю, бегу по темноте прямиком к уличному выходу. Ночная прохлада ударяет в лицо свежим воздухом, и сонный охранник у крыльца едва успевает отдать честь. Ба, всё тот же старый знакомый — Василий Ефимов... Телохранитель!

А я, не помня, за чем шёл, останавливаюсь, заворожённый красотой едва нарождающейся, но с каждой секундой набирающей силу, девственной и чистой утренней зари. Не отношу себя ни к романтикам, ни к людям с тонкой душевной организацией, но... Но розовеющая полоска на небе вдруг заставляет меня, циника и нигилиста внезапно остановиться и восхититься ею, раскрыв рот и позабыв обо всём. Что со мной? Я брежу? Это не я?!..

С минуту я стою в теле Ежова и исподнем, завороженно наблюдая отступление тьмы перед светом. Не узнавая сам себя и сам себе дивясь, такому слюнявому и рефлексирующему непонятно от чего дурачку. Пока свет от зажигающихся в доме окон не возвращает меня на землю. Услышав шевеление у крыльца, я с сожалением отворачиваюсь.

— Машину через двадцать минут. — не глядя, приказываю я.

— Есть!

Утренняя советская Москва особенна — вряд ли этот город пусть даже отдалённо напоминает тот, в котором я живу. Я не узнаю ни улиц, по которым мы едем, ни зданий, пока машина не сворачивает на Садовое. Вокруг — непривычно пустынная дорога, обрамлённая строящимися домами, которые в моём времени относятся если не к глубокой, но всё равно — старине... Улицы пусты и безлюдны, навстречу не попадается ни одного автомобиля — лишь одинокий первый троллейбус без пассажиров да постовой на перекрёстке, отдающий мне честь, говорят, что попал я не в постапокалиптический мир, а нахожусь в столице европейского, если считать географически, государства...

Когда водитель сворачивает на Мясницкую, я хлопаю того по плечу: