Сполиарум

Чем больше я смотрел на него, тем больше укреплялся в мысли о том, что с ее стороны влечение к нему могло быть неким таинственным извращением, тягой к выжатой слабости, но мне, соратнику тысячи преступлений, оставалось лишь радоваться тому, что я и сделал, немедля обретя к молодому человеку затворнический интерес, признавая в нем соратника и пособника в делах, прочему миру неведомых и недоступных. Он увлекался курением и я отдал ему сигареты, за что он долго и навязчиво меня благодарил. Прислонившись к стене и подогнув правую ногу, я утонул в чтении и только через несколько страниц осознал, что принял такую же позу, в какой когда-то сидела напротив меня Алена. Это насторожило меня — мне не хотелось, чтобы она стала ближе мне, чем случайная знакомая, о которой я забуду сразу же, как только покину это заведение, поэтому я сел на край кровати, опустив ноги, время от времени передавая книгу из руки в руку, опираясь другой, предпочитая неудобство власти незнакомки.

В тот день они снова отвели меня на процедуру, суть которой мне по-прежнему не удавалось узнать и очнулся я на своей кровати, когда холодная темнота уже очаровала окна, а мой сосед собирался уходить на ужин. Только с его помощью мне удалось подняться и я чувствовал при этом, как дрожат от усилия его руки, а ведь я всегда весил очень мало для своего роста, лишь немного превосходившего так называемый средний. С трудом отдав себе половину жидкой гречневой каши, я, держась за стену, добрался до раздававшей таблетки медсестры, вцепился в зеленоватую деревянную перегородку, поднимавшуюся до талии и не позволявшую войти в комнату. Как обычно то и случалось, взор мой опустился к маленьким, с делениями, стаканчикам из желтоватого пластика и в каждом из них свою цифру любила вода. Медсестра протянула мне таблетки, высыпает на мою ладонь и я увидел, что они снова стали другими. Две маленьких белых и одна крупная, синеватая, незнакомая мне. Взяв стаканчик, я проглотил все разом, открыл рот, показывая, что он чист, хоть и знал множество способов обмана и вернулся в палату. Почти сразу же я почувствовал сонливость и, несмотря на то, что хотел поговорить с соседом, лег, не дожидаясь его, чтобы проснуться уже ночью.

Сперва я не понял, что разбудило меня. Окно было темным, слабый свет сумрачным пауком пробирался в щель между полом и дверью и я почувствовал нечто странное, угрожающе и любопытное в том, что имелось за ней. Моя левая рука зачесалась, что всегда было несомненным предвестьем опасности или добычи и я, осторожно поднявшись, чтобы не разбудить тихо спящего юношу, прокрался через палату, двумя руками вцепился в ручку, приоткрыл дверь и выглянул в коридор, обнаружив пробудившее меня в правой его стороне.

Первым шел нагой мужчина, скрывший себя под кожаной птичьей головой, должной защитить его от болезней. Длинный клюв, набитый благовонными травами, чей острый пугливый аромат я почувствовал сразу же, стоило мне выглянуть из палаты, изгибался на конце, напоминая тем самым колибри, которых я когда-то боялся, узнав об их маленьких размерах и опасаясь, что они смогут залететь в мое тело через рот, выклевать мои внутренности, и отложить внутри меня гладкие черные яйца. Большие и круглые стеклянные круги над глазами его текучей скользили темнотой, поблескивая отраженным светом ламп, о

котором и мечтать не могли глаза мертвецов, грубые стежки черных толстых ниток стягивали темно-коричневую, с оранжевым оттенком кожу и поворачивалась та голова из стороны в сторону с плавностью, какой я никогда не видел у птиц. Его белесый член покачивался при ходьбе, задевая левое бедро, к которому был изогнут, на том же боку ровный и длинный я заметил старый шрам, а на руке черная татуировка нарвала поднимала свой длинный рог к плечу, хвост обратив к локтю и посреди груди, над солнечным сплетением едва заметное таилось зеленое мерцание, пульсировавшее, подозрения навевавшее на свою связь с сердцем. Правой рукой он тянул за собой стальную кровать — каталку на поскрипывающих, подворачивающихся черных колесах, избито-белую во всем остальном, принявшую на себя тело старика, прикрытое до шеи грязной, в желтых и серых пятнах простыней. Его безволосая голова с невероятно гладкой на черепе кожей выглядела более изможденной, чем что-либо, числившееся в моих достижениях. Щеки его ввалились, глубокие вертикальные морщины над губами указывали на отсутствующие зубы, дыхание издавало переливчатый свист и глубокий прерывистый рокот напомнивший мне звуки, какими яркие ядовитые жабы приманивают особей собственного пола для того, чтобы в спорном совокуплении придти к решению о том, кто достоин пола противоположного. В первое мгновение мне показалось, что под простыней не было тела — настолько плоско и неподвижно лежала она, но потом я заметил, что едва заметно приподнимается и опускается большое, грязно-желтое пятно, старательно симулируя дыхание. Мужчина с птичьей головой приближался ко мне и все сильнее становился приторный аромат, в котором смешались травяной чай в бумажных вспухших пакетиках, прогорклая тьма пустого читального зала вечерней библиотеки, тоскливое очарование умирающего первоцвета и многое другое, о чем мне никогда не хотелось забыть. Он прошел мимо меня, не заметив или не обратив внимания, не сочтя нужным признать меня существующим или не имея на то времени и не желая отвлекаться. Каталка проехала мимо меня и я увидел глаза старика — две полупрозрачные зеленые сферы, напомнившие мне зеркальные шарики, которые я так любил, будучи подростком, за то что долгий взгляд на них награждал меня тяжелым головокружением и волнующей головной болью

Эти глаза испугали меня, я почувствовал в том, как смотрели они на потолок над ними, в том, как выгибались на поверхности их отблески ламп, горевших над перекрестком коридоров, предзнаменование скорых страданий, лишь приближающих избавление от боли, обещание великолепнейших катастроф и прекрасных катаклизмов. Маятником, отсчитывающим оставшиеся до них мгновения покачивался подвешенный на стальном изгибе пакет, выбрасывавший из себя тонкую трубку, неровно заполненную прозрачной жидкостью, уходящую под простынь и завершающуюся, как только и мог я предположить, пробравшейся в вену иглой.

Двое других толкали перед собой каталку и больше поразил меня тот, чьи волосы были седыми. Шедший с моей стороны, фигурой и статью он напоминал мне тех молодых пловцов, за чьими играми я так любил наблюдать на пляжах Зеленого Моря. Глаза его неподвижно смотрели вперед, он придавал движение каталке едва касаясь ее ладонями, выпрямив пальцы и старательно избегая прикосновения ими к тому бесстрастному металлу. Размеренно ступал он черными грязными сапогами, темно-серая униформа с золотистыми крупными пуговицами выглядела смутно-знакомой, как если бы у меня была прошлая жизнь и в ней некто, носивший такой же мундир допрашивал меня, пытая, стремясь узнать секреты, о которых мне ничего не было известно. Странные серебристые значки на петлицах, напоминающие ловушки для сновидений ни о чем не говорили мне, составленная из разноцветных полос планка на груди хранила в тайне от меня свой недоверчивый смысл.

Этот мужчина пугал меня.

Третим же был светловолосый санитар, левую щеку которого скрыла под собой темная, влажно поблескивающая, жадно мерцающая, упруго набухшая, упрямо лезущая в глаза красавица — язва, возбуждавшая горькое желание обладать если не ею, то хотя бы любым, пусть и до жалости малокровным подобием ее, нисколько, казалось, не беспокоившая его, так как шел он жизнерадостно улыбаясь, уверенно толкая вперед каталку, насмешливо посматривая по сторонам, но все же не заметив меня.

При других обстоятельствах я мог бы решить, что этот счастливый гнойник был следствием болезни, которую он, как то множество раз происходило со мной, мог получить от моей сестры, но в данном случае сама мысль о том вонзала улыбку в мои окаменевшие губы и казалась совершенно неправдоподобной.

Они прошли мимо меня, я растерянно смотрел на них, но не стал, как захотелось мне сперва, преследовать их, чтобы узнать, куда повезли они несчастного старика и что собираются делать с ним. Не было ни страха, ни бессилия — безволие стало слишком привычной, чтобы притворяться ими, но я почувствовал, что увидел и узнал достаточно и большее будет уже тем, что может, но не должно принадлежать мне, как черноволосая любительница кроликов, обожавшая, когда я читал ей вслух книги, неожиданно ставшие запрещенными, как часы в позолоченном корпусе с маленькими светящими цифрами и тигриной белой головой на мечтательно-красном циферблате, слишком безвкусные и дорогие для меня. Осторожно, стараясь не произвести ни одного лишнего, ни одного громкого звука, я закрыл дверь, отвернулся от нее и увидел, что мой сосед не спит, приподнявшись на локтях и с тревогой глядя на меня.

-Что-то случилось? — он выглядел слишком напуганным для того, чтобы принять увиденное мной.

-Ничего. — я махнул рукой, отгоняя его настороженность, усилием воли не позволяя темной безысходности, пробужденной увиденным, подняться от сердца к глазам, лег на кровать, укрылся тонким одеялом и долго лежал, не способный уснуть, намеренно и со всем усердием, со всем возможным вниманием к деталям и подробностям вспоминая фильм, увиденный когда-то, восхитивший меня призраками, жившими в гнездах, сделанных из наручных часов их добровольных жертв. Я слышал, как беспокойно переворачивается с бока на бок мой сосед, я видел полупрозрачные радужные тела, облегающие беспомощных перед ними вооруженных людей, девушку с красными прядями в светлых волосах, мечтавшую стать одним из призраков, мне было холодно и я чувствовал себя усталым от того, что вселенная была для меня слишком предсказуема. Мне доводилось встречать людей, уверявших, что они обладают даром предвидения и большинство тех встреч произошло в заведениях, подобных этому, но сам я всегда относился к таким заявлениям с презрительной ухмылкой, равно как и ко всему прочему, что пыталось убедить меня в наличии неких сверхъестественных сил. Собственный опыт позволял мне утверждать, что чем сильнее вера человека во что-либо, тем менее развито его сознание, тем меньше пользуется он разумом для осмысления окружающего и это есть мое единственное убеждение. Никакое предсказание, конечно же, не было доступно мне, поскольку мои родители были людьми, а сам я не был достаточно безумен. Мне довелось пережить несколько странных совпадений между действительностью и теми моими снами, которые можно было бы назвать вещими, но я уверен, что во всех этих случаях происходящее вызывало к действию те механизмы моей психики, что способны были заменить имевшие место когда-то сновидения на то, что соответствовало событиям настоящего. Причины и цели этого изменения оставались неизвестны мне, но только этим объяснял я себе эти всегда пугавшие и настораживавшие меня случаи, от которых начинала чесаться моя левая рука. Конечно же, я не мог предвидеть того, что произойдет со мной, что мироздание предложит мне в следующее мгновение, но я знал, что все будет именно таким, каким оно должно быть, что никогда не будет второго варианта, запасного пути, подземного хода, что успокаивало меня и позволяло даже нечто смертоносное и непосредственно угрожающее мне встречать с улыбкой, какую обычно

берегут для возвращающих деньги друзей.

После завтрака и приема таблеток, уже направляясь в палату, кончиками пальцев касаясь стены, чтобы не позволить усилившемуся головокружению превзойти меня, я был остановлен медсестрой, высокой худой блондинкой средних лет, за которой пытались ухаживать многие из пациентов, но которая мне казалась слишком старой и резкой в движениях, чтобы привлечь меня.

-Зайди к своему доктору. — она стояла передо мной, опустив руки в карманы халата, я смотрел перед собой, видя маленькую золотую голову богомола на тонкой цепочке, обозначавшую, вероятнее всего, знак зодиака, -Ты знаешь, где его кабинет?

Я покачал головой.

Она махнула рукой в ту сторону, куда отвезли старика. Повернуть направо, повернуть налево, дойти до третьей двери — я запомнил все в точности, но перед тем, как отправиться в путь мне пришлось сесть в кресло и, откинувшись на спинку, сжав ладони между ногами, несколько минут провести в этой унизительной позе, сосредоточенно дыша, размышляя о предстоящем и предоставляя себе одну за другой причины, способные потребовать моего визита в кабинет доктора. Желая от себя смелости, сжав губы и тратя больше сил на то, чтобы избежать падения и не опереться рукой на стену, чем на ходьбу, я дошел до уводящего в правую сторону темного коридора, где стены были светло-зелеными а пол прикрыт выцветшей красной ковровой дорожкой. Повернув налево, я запнулся о стальную ножку стоявшего в сужающемся пространстве между стен и занимавшего половину его зеленой кресла, ступая против яркого света из большого квадратного окна дошел до второй двери, на которой не было таблички, что показалось мне странным, и постучал. Никто не ответил мне и я осторожно толкнул дверь, легко открывшуюся передо мной. Стоя на коленях, Алена держала во рту показавшийся мне огромным член молодого врача, сидевшего, опустив брюки, во вращающемся кожаном кресле. Когда я увидел их, он с неким изучающим подозрением смотрел на нее, слегка удивленный и недоумевающий, как если бы впервые женщина дарила ему наслаждение таким образом. Подняв взгляд и увидев меня, он улыбнулся как усталый палач делает то, получая оплату за свои услуги и я почувствовал себя смертным, предчувствие близкой и неотвратимой, но, что самое страшное — уродливой и обычной гибели возопило во мне яростным отчаянием, отозвавшись дрожащим холодным эхом во всех внутренних органах.

Закрыв дверь, я опустился в то самое кресло, от удара о которое все еще болела моя левая нога, уперевшись локтями в колени сжал ладонями голову, чувствуя себя обманутым и преданным. Истощающая горечь поднялась к моему горлу, меня тошнило от того, как пошло и глупо выглядело происходящее, именно в этом я обвинял его, именно это волновало меня больше, чем сами предательство и обман. К ним я уже давно привык и прежде всего потому, что сам производил их во множестве, с легкостью и наслаждением. В общении двух человек всегда и неизбежно наступит время обмана и предательства, мастерство игры заключается в том, чтобы точно угадать тот момент, когда твой противник готовится обмануть и предать и совершить то же самое на мгновение раньше, в тот самый момент, когда он уже поднимает руку, напрягает голосовые связки или сбрасывает одежду. На сей раз я проиграл. Улыбнись.

Вернувшись в палату, я не узнал ее пол. Он стал мокрым и белая нитка исчезла, я присел возле изножья кровати, держась за нее рукой и увидел, что пропали и два маленьких черных паука, еще вчера разбросавших свои паутины между ножками.

-Что случилось? — я вспомнил, что на правой стене в кабинете висела картина с океанским парусником, изумрудно-зеленым клипером, корпус чей исходил редкими и длинными черными волосами, синие паруса на мачтах и он торопится, торопится, трюмы его полны благовестного опиума.