Вопреки. Хроники Империи. Мир. (часть 1)

— А если они перестанут совпадать?

— Не думаю, что это случиться. Вы всегда будете нуждаться в поддержке Курии, а церковь в свою очередь — в сильном государе, готовом защищать и ее интересы.

— Я польщена, что таким государем вы видите меня, — улыбнулась Альберта, — Так значит, вы подозреваете, что здесь могли быть применены запрещенные чары... Но ведь это невозможно доказать!

— Все возможно, — покачал головой отец Урбан, — наше братство занимается этой работой не первый год, и не первый век. Но господа гильдейцы, прошу прошения за вольность, плевали на анафемы и отлучения. Мы не имеем возможности применять к отступникам ничего, кроме слова...

— А если я дам вам такую возможность... — медленно начала королева, — вы найдете для меня убийц Фредерика?

Он даже не имел никакой задней мысли, когда произносил эту фразу, но за предложение королевы ухватился бульдожьей хваткой. Приравнять церковные суды к светским! С теми же полномочиями! Проводить аресты не только книг и артефактов, использовать любые методы допроса, выносить приговора, в том числе смертные — да о таком Курия мечтала со времен своего основания, но еще ни один король не соглашался дать им такую громадную власть!

Архипрелат Петр, говорят, услышав радостное известие, пустился в пляс и покрыл поцелуями эдикт Королевы.

Отто Эренвер едва не получил разрыв сердца.

Однако Альберта, тоже не собиралась упускать из своих рук этот инструмент, и приговор суда церковного подлежал утверждению владыкой светским. Смертный приговор — ею самой.

Но даже это не примирило господина канцлера с решением королевы. Оно шокировало его даже больше, чем варварское распоряжение конфисковать имущество арестованных членов Парламента, и часть взысканных средств потратить на вознаграждение армии. Альберта считала эти действия вполне оправданными и логичными, тем более, что казна даже оказывалась в прибытке.

Их отношения с канцлером можно было охарактеризовать как 'холодная война'. Отто Эренвер и по этому вопросу бился до последнего, обрушивая на королеву сплошной поток аргументов. Запутавшись в юридических хитросплетениях, различных условиях, которые были применимы к одним, но ни в коем случае не могли применяться к другим, законах, которые действовали только в одной из частей Империи и распространялись только на ее жителей, определениях, формулировках, и окончательно отчаявшись хоть что-то в этом понять, — Альберта впала в уже знакомое состояние бешенства. И распорядилась что бы немедленно, срочно — ей представили нормальный свод законов. Единый для всей Империи и пригодный для понимания.

Это была единственная идея королевы, которую канцлер поддержал сразу.

— Ненавижу, — захлебываясь говорила она отцу Урбану.

— Дитя мое, — голос прелата был строг, — ненависть бесплодна. А вы — Королева! Вверенная вам Господом страна — не бремя — ваш долг!

— Королева, — повторила за ним Альберта, вслушиваясь в звучание этого слова.

— Да, — серые глаза полыхнули недобрым огнем, — И забывать об этом я не позволю!

Каждый раз после визита канцлера, у нее начинала болеть голова, но приходилось признавать, что он ей нужен, ведь Отто Эренвер как никто знал Империю. А она хотела знать ее еще лучше.

В это зимнее утро Альберта уныло смотрела на ворох бумаг, полностью скрывающих огромный стол. Разобраться в этом было возможно только одним способом — сжечь.

Рескрипты, реестры, калькуляции, доклады... И все это было срочно!!!

Королева желает вникать во все мелочи — пожалуйста! Вникай!

Она чувствовала себя нерадивым и тугодумным учеником. Однако сдаваться было не в ее характере. А помощи ждать не откуда.

Визит канцлера грозил лишь еще больше испортить настроение, но сегодня ему удалось ее удивить.

— Ваше Величество, рекомендую. Ивейн, — представил он сопровождавшего его молодого человека, — Секретарь и посыльный. Сообразителен и расторопен.

— Благодарю вас, канцлер, — отозвалась Альберта, не мало удивленная этим фактом.

— Вашему Величеству нужен постоянный помощник. Кто-то, кто сможет разложить письма по тематике и датам, грамотно составить ваше расписание, записать распоряжение и выполнить проект документа, — излагал Эренвер.

Королева придирчиво рассматривала предложенного ей секретаря: среднего роста, сухощавого, скромно и строго одетого — застегнутого на все пуговицы — молодого человека с прямыми светлыми волосами и светло-голубыми немного отсутствующими глазами. 'Секретарь' был до неприличия смазлив, с чувственным ртом с вызывающе пухлой губой.

Правда, рот этот сейчас был плотно сжат. Ивейн стоял, потупив взгляд, как и полагается хорошо вышколенному слуге.

'Ненавижу', — думал он, — 'Ненавижу его! Их всех...'

— Вы можете идти, канцлер, — Альберта подождала, пока шаги барона Эренвера затихнут.

Встала, обошла его вокруг.

— Ивейн, — она словно попробовала его имя на вкус.

— Готов служить Вашему Величеству.

— Да уж, — Альберта откровенно смеялась, — И-вей-н-н! И какой же ты фамилии?

У него чуть дрогнули ноздри.

— Господин канцлер не счел нужным сообщить Вашему Величеству, но я... — Ивейн умолк.

Не потому, что это его задевало — он привык! Но потому, что благородное 'бастард' не слишком подходило к нему, а 'ублюдок' прозвучало бы не уместно в присутствии Королевы.

— Да? — протянула она, догадавшись, — а по тебе и не скажешь!

В голосе звучало неприкрытое веселье.

Надо же, оказывается у канцлера есть люди на все случаи жизни! Королеве нужен толковый личный секретарь — с этим не поспоришь. Королева не любит аристократов — есть человек, который не связан вообще ни с одним дворянским родом. Королева молода — секретарь будет близок ей по возрасту, что бы легче было перейти к более доверительным отношениям...

Ха! Отношения... Его внешность — это же просто... не-при-ли-чно!

— Ивейн, значит!

Ивейн поднял глаза. Было абсолютно ясно, что ей хорошо известно для чего на самом деле прислал его канцлер. Что ж, ему по силам сыграть с ними в эту игру

Если конечно, ему дадут такую возможность...

— Ну что ж, приступай, — королева, так и не переставая улыбаться, повела рукой в сторону стола.

'Надеюсь, что ставки тоже будут соответствующими...'

Под пристальным оценивающим взглядом Ивейн погрузился в надежный мир цифр и формулировок.

* * *

Альберта не сомневалась, что протеже канцлера приставлен к ней, что бы шпионить. А может быть и для чего похлеще!

Но приходилось признать, что с его появлением дышать в кабинете стало как-то легче. Свое дело молодой секретарь знал, а держался — безукоризненно: вежливо, незаметно, приложением к чернильнице и письменным принадлежностям.

Альберта незаметно для себя начала расслабляться в его присутствующем отсутствии.

Это было странное чувство. Ведь даже при верном служаке Таггерте, приходилось держать марку, а при ее главном союзнике и учителе — приоре экзекуторов, — и вовсе приходилось быть всегда начеку.

Особенно — в его присутствии!

— Сообщение маршала Верлена о новых назначениях среди старших офицеров, — Ивейн опускал бумаги на стол перед государыней.

— Не интересно, — отмела королева, — все равно, все они сыновья его старых товарищей...

— Доклад метра Регрена о беспорядках в Университетском городке.

— Опять Университет... — поморщилась Альберта, — Ну что им всем надо?

— Нота Курии, — продолжал Ивейн.

— Чего им еще?

— Они сообщают, что группа злоумышленников во главе с метром Фонтеро оскверняла могилы и останки, — безэмоционально дополнил Ивейн.

Королева выпрямилась в кресле.

— Что за бред?!!

Оказалось, что ноту составляли не экзекуторы, а другая конгрегация, поскольку речь шла не о черной магии. В послании указывалось, что профессор Корунского Университета Гаспар Фонтеро и часть его студентов, организованные в так называемый кружок естествоиспытателей, были неоднократно замечены в разрывании могил на кладбище Невинных мучеников, и кроме того — за мзду могильщики регулярно поставляют им невостребованные тела из покойницких.

Продолжение Альберта читала уже при канцлере, и Отто фон Эренвер с некоторым злорадством наблюдал, как меняется ее лицо по мере описания того, что происходило с телами 'невинных мучеников'. Странно, что ее еще не стошнило, но королева дослушала до конца, проявив незаурядную выдержку.

Ни при канцлере, ни при его ставленнике — она ничего отвечать не стала, ограничившись общими фразами.

Зато ректор Ренсар, декан факультета медицины метр Крести, и сам профессор Фонтеро, доставленные ночью гвардейцами неизвестно куда и увидев перед собой хрупкую светловолосую девушку в темном платье — были сокрушены.

Сразу.

Все они впервые видели королеву вблизи, после прискорбного инцидента на Рыночной площади. Никто из них троих, увещевая школяров и коллег — ни на грош не верили своим словам. Эдикт королевы 'О Святом Трибунале' и унисоном последовавшая булла Архипрелата 'О магии, ересях и ересиархах', — были у всех на слуху.

Ночь, подъем, конвой... 'Потрудитесь объяснить...' — и тонкая ручка, швыряющая впечатляющий каллиграфией лист.

Метр Крести неподражаем, он даже не врет — он ничего не знал. Он — этого не одобряет!

Метр Ренсар молчит — метр Гаспар его друг! Но между ними вдруг оказывается пропасть: интересы науки и интересы Университета.

Метр Фонтеро — крепкий, плотный, но не грузный мужчина, слегка за сорок, с аккуратной бородкой, и блестящими, глубокими глазами, — берет все на себя. Его студенты не виноваты: авторитет, экзамены сдавать опять же надо... ни ректорат, ни кафедра, хотя и знали о его взглядах, извещены не были, и кружок действовал на свой страх и риск.

А дальше, отчаявшись и не видя в том никакого смысла, — он пускается в объяснения. Медицина и хирургия — что это такое. Не псевдо научный бред про флегестоны, четыре стихии и прочее, а настоящая, которую он изучал полевым хирургом в армейских обозах. Насколько важно знать строение и развитие человеческого тела, возможные отклонения...

Метр Фонтеро тоже говорит воодушевленно и искренне, глядя королеве прямо в глаза. Ясно, как на лекциях.

И королева слушает: внимательно, не прерывая. Она — готова это понять: тем, кто умерли все равно, а тем, кто живы, понадобится знающий медик, а не шарлатан. А метра Фонтеро — и канцлер, и ректор характеризовали как настоящее светило, творящее едва ли не чудеса.

— Я подумаю, метр, о том как можно будет развивать вашу науку. Пока же воздержитесь от действий, оскорбляющих мораль и веру. В противном случае, я буду вынуждена уступить Священному трибуналу.

На этом очередной инцидент был закрыт, но не забыт всеми участвующими сторонами.

Последняя фраза была взята из составленного Ивейном проекта и звучала весомо и солидно.

Надо сказать, что королева была впечатлена пылкой речью профессора и им самим не меньше, чем студенты. Ей понравилось то, что она получила объяснения четкие, полные и обоснованные логически. С практической точки зрения: не дай Бог случись что, она предпочла бы видеть подле себя его, а не какого-нибудь карьериста... Впрочем, метр Бетти тоже не плох.

Однако если уж даже канцлер с приором братьев-каритатов пришли по этому вопросу к полному согласию, то больше надеяться на понимание было не у кого.

Правда, опять-таки с точки зрения пользы, отдавать несчастных естествоиспытателей на растерзание монахам — было жаль.

И Эренвер прав — нельзя же исполнять каждое желание Курии! Она дала им возможность всерьез заняться ересью и магами, вот пускай и занимаются — именно ересью и магами. Единственное же что можно было счесть ересью в рассуждениях метра Фонтеро, это то, что он не желал полностью полагаться на Божью волю, считая, что Господь помогает прежде всего тем, кто помогает себе сам.

Были оба советника правы и в другом: всякая тайная деятельность, даже самая благая, имеет опасные тенденции, а потому подлежит пресечению...

В общем, королева запуталась: официально разрешить исследования она не могла, хотя они и импонировали ей своей смелостью. Запретить и наказать, как того требовала церковь — было бы слишком сурово и не выгодно. Следовало найти пограничное решение, при котором и волки сыты, и овцы остались бы целы.

Решение следовало найти побыстрее, поскольку Альберта не сомневалась, что медики не угомонятся и продолжат свои сомнительные занятия.

Решение — не находилось.

Следовало выбирать, и это был второй урок, после первого: право на стороне того, кто может подкрепить его силой.

Священнослужители устали ждать и предали богомерзкие опыты анафеме со всех амвонов. Их речи были страстными и горячими, и как и следовало ожидать на любого, кто мало мальски походил на школяра стали смотреть косо. Метр Фонтеро лишился половины своей практики.

Скандал был предсказуемым. Но сколько еще можно мириться с узколобыми крайностями!

По Университету гуляли шаржи на монахов, пугливых мещан, и непристойные песенки, авторство которых приписывалось Ромулену и его приятелям из кружка 'вольнодумцев'.

Господин ректор просил их утихнуть, не дергать лишний раз тигра за усы. Обещанию королевы не то, что бы не поверили, но звучало оно несколько двусмысленно. Возмущал и способ приглашения на конфиденциальную беседу: ночью со стражей. Это можно было расценить как символический знак, ведь недавно на Судебной площади загорелся первый костер.

Сумасшедший философ был казнен за то, что посмел изложить 6 доказательств отсутствия Бога. Братья-каритаты молились на эдикт 'О Святом Трибунале' и радостно шуршали списками отлученных и прочих неблагонадежных.

А в эти списки Университет можно было записывать весь разом, поголовно — воздух там, что ли, был такой...

Истинное же возмущение вызвало ошеломляющее нововведение — лицензии.

Они предусматривались на занятие юридической практикой — частной: к полиции, стряпчим, господам королевским судьям сие не относилось.

А так же на занятие медициной и — да, преподаванием!

Господа адвокаты, натасканные на то, что бы во всем видеть двойное и тройное дно чрезвычайно обеспокоились. Поскольку, как и их еще не доучившиеся, но не менее сообразительные коллеги первыми усмотрели в устанавливаемой системе безотказный рычаг давления.

Ведь лицензии можно было запросто лишится, в том числе — именно!

За 'деяния, словесно либо действием, оскорбляющие мораль и веру'. Понятие чересчур широкое и размытое. Выражаясь языком юридическим под этот состав можно было подогнать все, что душеньке пожелается. И слишком вызывающее декольте некоторых дам высшего— и полусвета, не говоря уж о самом Дне. И любое противодействие, как действием, так и бездействием, монаршей воле, ибо она идет от Бога, и власть его священна.

Когда ей объяснили суть, Королева была изумлена, потрясена и даже немного горда: собой — что придумала нечто, настолько изощренное, и своим секретарем, чье перо и оформило ее путанную мысль.

Собственно, Альберта выдвинула эту идею, что-то вроде офицерского патента для гражданских, из озорства. Она занималась государственными делами совсем недолго, но уже достаточно, что бы нетерпимо относится к некомпетентности, халтурщине и попустительству. Отличаясь природной старательностью, и все более усугублявшимся, просто фанатичным чувством долга, Альберта не понимала и не желала понимать разного рода небрежения.