Сказка - ложь...

-Ну-ка, погляжу толстухин бред!

0ткрыл судоходство и, присев на стул, не заметил, как пробежало время, с все возрастающим интересом вчитывался в эти записи, ухватил со стола красный карандаш, начал делать пометки и очнулся только от вопроса жены.-

-Что, заинтересовали мои мысли?

-А? — он поднял на неё непонимающие глаза. — Ты что-то хотела?

-Да, вечер уже, пойдем вечерять!

-Как вечер, я только недавно тут, — он замялся, — ...без разрешения вот... но увлекся — кой с чем не соглашуся. Но в целом — мысли дельные!

-Правда? — просияла толстуха. — Может, возьмешься все обсчитать? У меня времени нехватка страшная, идеи захлестывают, хочется много чего сделать для княжества — негоже весчанам в хвосте плестись.

Устин с удивлением заметил, что при всей её толщине, она очень даже симпатичная. -Надо же, а вот сбрось она с десяток килограммов-то, отбою от желающих не станет, — задумался Устин. — Я эдак по друзьям, а у неё полюбовники появятся??

-Не позволю! — вслух выдал он.

-Что не позволишь? — удивилась жена.

-Не позволю с другими мужиками даже улыбаться.

-Окстись, какие мужики, я с раннего утра на ногах и вот в это время прихожу домой?

-А днем-то, со всякими ведь видишься?? — сам себя не понимая, завелся Устин.

Досифея, внимательно поглядев на него, расхохоталась:

-Это что, ревнуешь что ли?

-Ревную-не ревную, а изволь быть верною женою.

-А как насчет тебя, милочек? — она уперла руки в боки.

-Да кто в здравом уме со мной при такой ... э-э-э... грозной связываться станет?

-Вот и порешили, пошли вечерять, а там посмотрим, как пойдет.

При всей её толщине двигалась она легко, стал Устин приглядываться потщательнее и через пару дней знал, что у его толстухи очень красивые руки и ступни, а уж когда приехав к болящему отцу, увидел Досифею во гневе, чего-то и загордился ею.

Как она быстро разобралась с вороватыми слугами, поставила своего верного Митяя на хозяйстве, отцу знахарку самую дорогую, да понимающую привезла, так вот и дошло до него, как до зверя диковинного, длинношеего — жирафля, что от добра добра искать не надобно.

А уж когда еще через день он понял, что его грозная, резкая, бесстрашная жена ещё и мужика неспознала, да и была совсем неопытною, тут уж от гордости чисто индюк раздулся. И ночи-то стали случаться сладкие, да вот одно печалило — короткие. Отец сразу тогда еще сказал:

-Повезло дураку несказанно!

Вот он сейчас и понял, да и горевал, столько лет потерял, сейчас бы уже и детишков двое-трое бегало.

Устин сам от себя не ожидавший такого, с каждым днем все больше очаровывался Досифеей. Все нравилось в ней: ее практичность, умение быстро просчитывать все плюсы и минусы, неиссякаемый оптимизм, умение вежливо, но действенно поставить на место любого хама, жесткоть и наказание виновных и в то же время — доброта, готовность помочь и милая стеснительность по ночам. Никак не получалось у них выспаться, Досифея иной раз ворчала:

-Можно подумать, у тебя подружек навовсе и не было!

-Феюшка, то подружки, вспоминать не хочу даже, а ты... ну не получается тобой насытиться! Да и сейчас никто не назовет тебя толстухой, вот что значит старательный муж!

Устину нравились их совместные вечера, они увлеченно обсуждали все, накопившиеся за день, мелкие и не очень проблемы, обоим нравилось такое взаимопонимание.

Одно только расстраивало Досифею — подружка ее верная — Забавушка.

-У вас глаза на заду что-ли у всех, такое сокровище не углядеть?

-Шут его знает, — чесал макушку Устин, — даже и не скажу, перво-наперво она княжна, щекочет самолюбие стать княжеским родственником, а за Забаву и не думается, типа — жонка во всем мужу должна подчиняться. Тшш, тихо, тихо, я уже все свои взгляды полностью пересмотрел и так не думаю. Поверь, сокровище, я совсем по-другому на многое сейчас стал смотреть и точно могу сказать — углядит твою Забавушку достойный!

Задумали они договориться с купцом Велизаром, чтобы закупил он понемногу разных заморских диковинок. Была у подружек давняя задумка — сделать княжество свое одним из самых достойных, а диковинки и пригодятся для привлечения любопытствующих. Были в княжестве и необычные места с источниками, что в студеную зиму не замерзали, местные-то давно вызнали великую пользу для здоровья, вот подружки и надумали обустроить там небольшие гостевые домики и бросить клич по соседям. Много желающих уже пожелали полечить свои ноги-руки-спины в чудесной водице. Да средств не доставало, никак не могла Забавушка выкроить лишние деньги из казны. А Досифее и стукнул в ум такой план — от продажи диковинок большую часть выручки отдать на постройки, Забавушка же отдавала ей всю торговлю там с уменьшенным налогом.

ГЛАВА 5.

-Дядечка Васечка, чевой-та порты у меня не держутся?

-Разносилися, сколь уж бредем-то, у батьки небось, окромя двух дён и не нашивал, а здеся одне все время, вот и поширели! — обстоятельно пояснил Васька, незаметно показывая Даньше сжатую в кулак лапу.

Схуднул Петяня знатно так, но кот с выжигою условились не говорить ему.

-Неча раньше лошади телегу выставлять, только начал выправляться чудок, отдыху помене стало, да нытья убавилось! Смотри мне, Даньша, болтанешь ежли, сам с им и оставайсь!

-Не, Василь Баюныч, я не согласный совсем!

-Тогда молчи, пока сам себя не увидит, не сказывай!

Васька втихаря, замечая даже крохотные изменения в поведении недоросля, плевался через левое плечо и крутил фиги. Петяне страшно не хотелось к царю Тритошке, он пыхтел, надувался сычом на Даньшины ехидные слова, но капля камень точит, вона уже плошки за собой стал намывать, сперва-то полохо, да вот последние пару дней совсем как иная бабенка — чисто отмыл.

Васька сам себе удивлялся, но так легко стало у него на душе, понравилося ему об мальцах заботиться — они вона и прислушивались к ему, совета спрашивали, вечерами, замерев, слушали Васькины истории, которых он знал великое множество.

-Довелось, когда еще совсем сопливай был, с Ягусею в ступе пассажиром полетать.

-Чё, дядечка, и не боязно было?

-Ну, впервой, конечно, поорал дурниною, Ягуся меня за шкирмон и возьми:

-Будешь так-то верещать, сброшу.

-Ну, замолк, куды денешься с энтого... хмм, отстойного дерьмолёта, назвал так-то ступу дракон Вэйка. Другому-то моя дурища бы не спустила, а с им связаться... — это же во сто раз дурее Горыныча. Тому простительно, об трех головах, всякая главною стать хочет, а у энтого дурь-то своя, не покупная, на сто голов хватит! Ох и учудит иной раз, одно хорошо, друг у ево Кощеюшка — мужик ума здравого да хладного, откуль только энтого драконищу дурного, — Васька понизил голос, не ровен час услышит, спалит в миг, и не станет кота славного, — не выручал-то.

-Дядечка, а какой он, Кощей-то?

-А ты как думаш? — прищурил один глаз кот.

Петяня подумал:

-Страшной, худой, вона, как древо засохшее, кости-то как у шкилета, зубов нету, глаз недоброй, брр!

-Ну, может, и так-то выглядеть, а может и по другому, умеет лики менять-то. Ну отвлеклися, вот так-то и привык летать, упросил дырочку маленькую сделать в ступе, повидать чего, где летаем. — Кот задумался.

-Дядечка?

-А... да. Где только нас не носило, я пообвык, потом вот на помеле летал с ею, тама похужее, ветрище, да старушка моя, любительница выхвальнуться-то, виражи закладывает, а Вася на прутьях еле удёрживается. Но скажу я вам, чего только не видывал, однех шабашов ихних, они ведьмы, девки фулюганистые, я бывалоча чую — в разнос начинают итить, за метлы схоронюся и шепчу:

-Метелочки, родненькие не выдайте на погибель-то!

С их, дурищ, после погановки-то, станется — зачнут над единственным мужчиною куражиться. Но метелки понятливые были, распушатся, хозяйки-те спьяну и не углядят меня.

-Баюныч, а сказывают, есть такие специальные... — Даньша замялся. — Ну на их тожеть летают?

-Ковер-самолет, што ли?

-Ну да, он. -Летал я на ём, неудобна штука, нет бы ровно доска, метерьял же — ямами, горбится, неприятственно, с дурищей моею сподручнее.

Вплетал в свои рассказы Васька всякие поучительные моменты, дело молодое, ум не засоренный, запомнют и, глядишь, сгодится когда.

Так-то и до Апрошкиной вотчины добрели, а тама, в первой же захудалой деревеньке Петяня и удивил, да не только Ваську с Даньшею, а и самого себя.

Дело-то случилось такое, не хотел кот заходить в неё совсем, не пондравилася она ему, да ребятёшки заныли:

-Хлебца мягкого давно не ели!

Дал Васька им алтын, наказал по-быстрому обернуться, да и прилег в тенечеке. Только глаза призакрыл-по дороге пыль столбом, Даньша бегит.

-Ба...юныч! — едва выговаривая слова, молвил. — Та...ма, тама, Петяня, в драку... я за тобой.

-Ах, Ягусино горе! — подхватился кот и рванул в деревню, увидел вот...

У столбов, недавно вкопанных, стояли крепко привязанные два тощих пацаненка, явно из чужедальних — не водилися такие, как перехженный сахар цветом у их ребятишки-то, а к третьему тащили упирающегося, вопящего всякие угрозы Петяню.

Командовал всей этой безобразией мужичонка, плюгаш — такой, соплёй перешибить.

-А позвольте узнать, — вкрадчиво так спросил кот, — чево тут у вас стряслося?

-Да вот воришек спымали, ко столбу привяжем, а тама как вон Ксанко и решит. — Кивнул нечесаный мужик на плюгаша.

-А много украли-то?

-Да две ковриги хлеба будто, поначалу орал Ксанко, потом добавил, што муку и маслице тоже.

-А что у их нашли?

-Да краюху только одну, вот будем спрашивать, куда остальное дели.

-Так-так, а этого, — кот кивнул на Петяню, — за што жа?

-А пусть не заступается, ишь, нашелся, — визгливым голосом завопил Ксанко, — поносные слова молвит, не допущу! А ты шел бы отселя, мил челове... — он, разглядев кота, замолк. — Тыы хтоо?

-Я-то? Я совесть твоя! Сколь, говоришь, маслица и муки у тебя украли?

-Мешок целай и масла баклагу, весь собранный ясак, хозяину Апронтию сготовленнай.

-Сильны робятишки, муки куль унесть, это даже ты под им упадешь, а тут щуплаи доходяжки.

-А и шел ба ты отсель, покудова и тебя не привязали, — рассерчал отчего-то Ксанко.

-Меня? Внука кота Баюна кака-то воша привязать собралась?

В одно мгновение кот заметно вырос и не спеша двинулся к пятившемуся плюгашу.

-Я тебя даже когтем не трону! Я щас, — кот оглушительно засвистел, пригодилися уроки Соловья разбойничка-то.

Унесло мужичонку свистом и впечатало в забор.

-Кто еще желает? — грозно вопросил кот.

Молчали мужики, а чья-то бабенка всхлипнула:

-Последнее ведь отдала на ясак-то.

-Подь сюды! — поманил её Васька. Та несмело вышла.

-Как звать?

-Палашка я.

-Вот возьми двух стоящих из этих болванов, и сходитя к ему на двор. Много чего найдете али в подполе, али в погребе, да бегом — один лапоть здеся, другой тама.

Даньша уже перерезал веревки на Петяне, тот, утирая расквашенный нос, погрозил кулаком мужикам.

-Вот выучуся на мага, приеду, я вас запомнил!

Два других отвязанных ребятенка, бессильно опустились на землю.

-Дяденька кот, голова кружится, три дня ни крошки, а этот поманил, дал по куску и тут же напраслину на нас возвел.

Кот вытащил из котомки по небольшому кусочку:

-Нате-ка, много вам пока нельзя, а чудок подкрепитеся.

По улице,загребая босыми ногами пыль, бежал мальчонка:

-Дяденька Баюнов, тама... у Ксанко, нашли... ужасть чево!

-Вот, — кот повернулся к деревенским. — А вы за два куска хлеба детишков, с голоду умирающих...

-Апронтий! — заорал неожиданно кот, — у тебя под носом всякое непотребство. А ты... спишь?

-Нет, — ответило что-то басом из кустов. — Наблюдаю!

Деревенские повалились в пыль, а из кустов вышел кряжистый, кривоногий, угрюмый мужик.

-Ясак, значит, для хозяина собирал?

-Дда, — заикаясь ответил плюгаш.

-И сколь раз он его собирал в этом годе?

-Дак, вот ужо третий! — робко проблеял кто-то.

-Аха, третий? А не я ль тебе, паскуднику отсрочку на три года зимою дал?

Деревенские охнули, потом враз загомонили.

-Тих-ха, скажи, женщина, что нашли у этого? — Апронтий кивнул на съежившегося Ксанко.

-Ах, господин, много чево! — торопливо начала перечислять Палашка.

Чем больше перечисляла, тем сильнее гудели люди.

-Вот так, значит, я задавил деревню непосильным налогом? Видишь, Вась, и есть-то соплёй перешибешь, а сколь гадости успел наделать? Эхма, людишки, жадность глаза застила. Ты думаешь, я тебя сразу живота лишу? Неет, ты у меня у этого вот столба и сдыхать станешь, медленно. Кто даст воды — рядом привяжу. Ослушаетесь — всю деревню отправлю на Кудыкину, тамошний Ухарь давно людишек просит, рабы у него перемерли. Пошли, Вась, до меня, отведаешь хлеба-соли.

-А эти? — всунулся все еще злой Петяня. — Ты што же, оставишь так? Ведь тут же водицы поднесут.

-Не смогут! — ухмыльнулся Апронтий. — Слуги мои верные не дозволят! — он как-то тоненько свистнул, и возле столба с уже привязанным Ксанком закачались две змеи.

-Ух ты, силен ты, дяденька Апронтий!

-Апрош, робятенки-то итить не могут, здеся оставить тожеть не резон, найдутся какие родня-приятели, ведь и каменьев не пожалеют!

-Вась, ты меня чевой-то за совсем дурня числить стал?

-Да нет, но тако пакостничество столь времени твОрится, распустилися твои людишки!

-Как распустилися, так и заплетутся. Я ишшо посортирую их, кой кого точно на Кудыкину закину! Пущай у нового хозяина хлеб-от попробуют!!

-Палашка, подь сюды! Грамоте разумеешь ли? -Да, батюшка Апронтий, обучена, прислугою у барина-то Авксентия числилася.

-Понятно, а ребятенок твой где жа?

-Не губи, владыко! — она повалилась в пыль.

-Тю, дура! Я ево забираю отсель, штобы тебя никто не мог... как, Вась, слово-то мудреное — девки ведьмачки его все талдычут на шабашах-то?

-Оконфузить!

-Во, ставлю я тебя тута старостихою, не бойсь, пригляжу. Значицца, такое мое слово — ни в жисть не поверю, не мог этот один так провернуть все, признавайся, кто ещё?

Толпа угрюмо молчала.

-Значит, никто? — Зловеще протянул Апронтий.

-Ты уйдешь, а нам тута жить! — пробурчал кто-то из толпы.

-Ещё хужее, чем я думал! — Он опять тоненько свистнул, появились ещё змейки. — Слуги мои верные, желаю я вас поставить на пригляд за порядком, подраспустилися здесь, проверите все, как следоват, и мне доложите к утру-то, а я уж и решу, кого куда заслать. Вот эту бабенку, — он указал на Палашку, -охраняйте — кто даже одно слово плохое скажет — можете укусить, дозволяю!

-А ты не тушуйся, запиши все найденное, завтра и раздадим по едокам!

-Ну-ка, бедолаги, — Апронтий как пушинок поднял обессиленных робятишков и попер с ними из деревни, следом поспешал Вася со своими двумя. Петяня беспрерывно шмыгал носом-то, Васька вытащил чистую тряпицу, намочил её и сунул ерою. Идти пришлось совсем недалеко, там Апронтий и преобразился. -Экой ты, дядечка Апронтий, симпатишнай, чисто какой-то лыцарь! Вон дядечка Вася Баюныч, нам про ево сказывал! — восхитился Петяня.