Ветер из Междуморья. Книга 1. Джай

— Та, кода я так казав?

— Молчи лучше! Вот, менястрель, спробуй! — протянул ему Дишик чашу, наполненную мутной жидкостью.

Пить Джай не хотел. Нет — опьянеть не боялся. Он не пьянеет. И не потому, что междуморец, а потому что Путь Целителя-Отсекателя тут же выведет из организма всякий яд, коим эта брага и является. Ему не нравился внешний вид и запах пойла.

— Что это? — скривился Джай. — Конская моча?

— Да ты шо!!! — Дишик вскочил, выпучил глаза, похоже — оскорбился не на шутку. — Пе-е-ей! — заорал он громовым голосом.

И Джай, решивший не злить больше кузнеца, зажмурившись, залпом выпил налитую жидкость... Язык и горло обожгло, во внутренностях полыхнуло похлеще пламени Огненосца и пробрало жаром до самых костей.

— Молодец!.. — похвалил Дишик. — Давай еще!

— Наливай всем! — потребовал пастух.

— Наливай!..

В этот раз попробовать огня на вкус придется и Адонашу со Скайси.

Аккуратно и трепетно разливая по чаркам вуривиху, Дишик представил Джаю с друзьями всех, кого привел в корчму. Те же алчно смотрели на содержимое чаш, с нетерпением ожидая, когда будет произнесен очередной тост.

— За гостив! За чужестранцов! — Пуйс вскочил, высоко поднял руку, запрокинул голову, вылил в глотку вуривиху, задрожав, сказал: "У-ух!", и только после этого сел на место.

Увлеченные уничтожением содержимого бутыли, низинчане не заметили, как Скайси склонился к Джаю и тихо спросил:

— А можно ли исцелить душевную болезнь?

— Можно... — вздохнул Джай, понимая, что он об Асии, — но только если человек не противиться?

— Противиться?.. Исцелению?

— Да. Бывает такое... Но если физическую болячку можно исцелить и без желания больного, то душевную...

— Эй, менястрель, давай! За нашу Низинку!

Адонаш, судя по всему, собирался после этой чаши, выскользнуть из корчмы вместе с хорошенькой пухленькой блондиночкой, которая щебетала с подружками и не переставала подмигивать Мастеру.

— Тайця?.. — вдруг крикнул один из пришедших с кузнецом мужиков, обращаясь к девушке. — А ты шо тут делаешь?

— Я слушала... баллады, тата... — полепетала она.

— Ишь, шо удумали! Баллады они слушали! А ну кыш усе по домам!!! Шоб я вас тут не видел, а то щас выломаю хворостину и погону через усю деревню!!! — Слова эти были сказаны тоном, не терпящим возражений, и девушки мгновенно разбежались.

На суровом и хладнокровном обычно лице Адонаша, на долю мгновения отобразилось выражение искреннего разочарования. Он схватил свою чашу, залпом, не поморщившись, выпил и откинулся на спинку стула, сложив на груди руки — признаки, крайней для него степени недовольства.

Снова разлили вуривиху, Скайски спрятал свою чашу, со смиренно-печальным видом поведав собутыльникам, что:

— Монах во всем должен соблюдать сдержанность... — И это говорил Скайси, поглощающий за один присест больше всяческой еды, чем они с Адонашем вместе взятые за завтрак, обед, ужин да еще и завтрак следующего дня.

Джай отправил в горло новую порцию вуривихи, ощутил себя так, будто проглотил собственный огненный меч, которым убил гипока... Кстати, про гипока... Ведь именно в Низинку тварь, должно быть, наведывалась, выползая после спячки.

— А много тут в окрестностях поселений? — спросил он.

Икнув, ответил невысокий и круглый ткач Мирик:

— Да не-е-е... Вы откудова? С востока приехали? На востоке тама ничего нет... Пустошь... И как вы токмо туды забрели? Ну забрели-забрели — и ладно, а вот как вас тама не сожрали? Вот это вопро-о-ос!

— И кто бы нас сожрал?

— Есть кому! Не зря ж мы частоколом огородилися и башню выстроили...

— Я думал это от разбойников.

— Какие здеся разбойники, побойся Мастера Судеб, менястрель!.. Князь их давно поперевешал. А вот нечисть всяку не так-то просто поперевешать... Истребляет он ее, конечно, на то он и есть — Истребитель, да вот только много ее очень. Есть такие гады, которых железо не бярёт, — слизень, к примеру! Он пока у нас одного-двоих не сожрет... не успокоится... Огня только боится... Мы, как дожди начинаются, вокруг деревни навесы строим и костры палим... днем и ночью... Вот и в этом году, скоро начнем. А иначе — не спастись...

— Шо ты чешешь там, Мирик? — встрял, вслушавшись в разговор, мельник Вайк — обладатель лоснящейся лысины и голубых водянистых и мутных глаз. — Если б не ведьмы, то не лезла бы к нам нечисть. Кажу те, шо нужно эту Асию повесить! И все! Не одна тварюка не залезет!

— Нечисть, Вайк, як лезла, так и будет лезть! — авторитетно заявил Дишик. — Воробей меня склюй! Слизень и год назад приходил и два года, и при деде моем приходил, когда еще Аськи и в помине не было!

— Другие ведьмы были! Вот Броды — сдали Рыцарям свою ведьму, и живут! Ни одного кафтайфа с тех пор не видывали!

— Это ты про ту, что в Белой роще на сосне висит?

— Про нее самую — Киласа, вдова тамошнего кожедела. Мужа извела, детей собственных малолетних со свету сжила! На самого старосту бродского порчу наложила, он есть не мог, пока ее не повесили! Исхудал, шо скелет! Говорю тебе — убрать нужно эту Аську! В ней ужо ничего от девки не осталося — она скоро кафтайфом станет — вот поглядишь! Говорять, шо она ужо ночью на смаргиху летучую оборачивается!

Дишик сплюнул, но, как заметил Джай, не из-за отвращения к проделкам ведьмы, а скорее выражая презрение к сплетням.

— А как сдадим ее, — не унимался мельник, — так поглядишь, что слизень не придет!

Слизнем они, должно быть, называли гипока. Конечно, в этом году, и в последующие тварь здесь уже не появиться. Гипоки не терпят себе подобных в округе миль в сто. Убитый им — был единственной особью. Только если они в скором времени таки повесят эту несчастную, то припишут исчезновение гипока именно своей борьбе с ведьмачеством, а значит, продолжат с фанатичным рвением убивать женщин, выкалывать им глаза и выставлять, привязанные к деревьям трупы, на всеобщее обозрение.

— Мастер Судеб не одобрит, если вы убьете девушку! — заявил вдруг Скайси.

— Так ужо и не одобрит? — усмехнулся мельник, зло смерив монаха мутными глазками. — Когда это Мастер Судеб был на стороне всяческой нечисти? А как, по-твоему, монах, одобряет Создатель то, шо ведьмы вытворяют: детей жрут, кровь пьют, болезни насылают? Со смаргами кувыркаются? Ежели скажешь, что Он такое ободряет, — Вайк смачно харканул на пол, — то никакой ты не монах! А посланник той самой нечисти! Не зря ж вы с востока пришли — целехонькие! От любого нормального человека тама на востоке побывавшего, и косточек не осталось бы! А вы трое как выжили?

Адонаш привстал, наклонился к Вайку, посмотрел сверлящим взглядом и спокойным ледяным тоном произнес:

— Ты забываешь, селянин, что я Мастер Меча! Меня сожрать не так-то просто!

Мельник побледнел и отпрянул, он и в самом деле, по-видимому, позабыл, что Одаренный боец может убить десятерых, пока падает перышко... На самом деле — десятерых хорошо вооруженных и тренированных воинов, а обычных мужиков — гораздо больше.

— Извиняйте меня, добрые люди, — сказал, вставая, Джай, — но мне нужно отлучиться. Вот сапоги себе купил, а они, зараза — жмут! Схожу-ка я к сапожнику, поругаюсь!

— Так ты ж босым привык... — рассмеялся Дишик, — тебе любой сапог будет не в пору, овца тебя оседлай!

— Не ходил бы ты один ночью! Погодь до утра! — выкрикнул пастух Курог.

— Ага! Да еще и к сапожнику собрался! — подключился мельник. — Ежели тебя синяя смерть не поберет по дороге, то Аська точно сведет со свету!

— Дело они говорять, менястрель, — Дишик стал серьезен, — я тебя чумазого в своей телеге пол дня вез, ты мне, вроде как, не чужой ужо... Не ходил бы ты, подождуть твои черевики!

— Энтих междуморцев нечисть не берет, — доверительно сказал Пуйс — большой дока касательно земляков Джая, — мне купец рассказывал. Казав, шо однажды смарг пришел, его понюхал и не стал жрать. Их мать в детстве в специальной жиже раз скупает — и усе — они для нечисти, что для нас свинячий навоз — подойти противно!

— Правда это? — нахмурился кузнец, обращаясь к Джаю.

Тот ухмыльнулся:

— Чистая правда!..

Вырваться ему удалось лишь после еще одной порции вуривихи. Он направился к выходу под одобряющие слова кузнеца:

— Куница ему в подмышку! Вы только поглядить! Пять чарок в себя влил, а идет прямо, как танцует! Молодец, междуморец! Смарг тебя скрути! Молодец!..

Междуморец-молодец, еще, слава Мастеру Судеб, не скрученный смаргом, направился по окутанной вечерним сумраком деревне к знакомому уже ему дому сапожника. Улицы опустели. Кое-где лаяли собаки, а кое-где подвывали. Раздавалось блеяние, мычание, ржание и прочие звуки, издаваемые домашним скотом в стойлах.

Молодежь, которая, как он видел в других поселениях, обычно прогуливается по вечерам улицами деревни, распевая песни, Джаю не встречалась. За весь свой путь он столкнулся лишь с древней бабкой, волочившей пустое ведро. Поравнявшись с ним, та остановилась и приняла выкрикивать:

— Чего в сумерках один бродишь? Не боишься? Кто такой?

— А ты отчего одна, бабуль? Тоже не боишься?

— Так кому я, старая нужна? А ты молодой есче! Поживи, сынок, поживи — не спеши ложиться с синей смертью-то?

— Что за синяя смерть?.. — заинтересовался Джай, слышавший это выражение уже не первый раз за сегодня.

— Ты чи не знаешь? Откудова ты будешь такой?

— Из Междуморья.

— А... далече... Ну, лучше тебе и не знать... Иди, в дом иди, под крышу... Не шляйся после захода солнца, — и с этими словами бабка поковыляла дальше, а Джай принялся перебирать в уме всех тварей, созданных когда-то Штаймесмаром, размышляя, кто же из них может быть синей смертью. Или это какой-то неизвестный ему вид?

Асия

1188 год со дня основания Города Семи Огней. Завалонская долина. Деревня Низинка.

— Чего тебе нужно, междуморец? — хмуро спрашивал сапожник Бирбис, рассматривая не лицо Джая, а его ноги — по-видимому, узнал свои сапоги. — У нас после захода солнца не принято ходить одному. Да и двери мало кто открывает...

— Но ты открыл.

— Я — пропащий человек, — вздохнул Бирбис, тряхнув посеребренной головой — он поседел рано, раньше, чем обычно снег появляется в волосах других людей. — Да и сапоги, вижу, ты у меня купил, если они тебе не подошли, то это дело безотлагательное. Я не дозволю, чтобы ты распустил молву, будто я делаю непотребные вещи. Проходи.

Джай вошел, озираясь. Здесь он раньше не бывал, а днем приходил в мастерскую — пристройку с правого крыла. Дом сапожника не был богат, но Бирбис и не нищенствовал. Широкая лавка у стены крытая полосатой тканой дорожкой, бычьи пузыри на окнах, широкий стол с резьбой — грубоватой, но похвальной попыткой приукрасить предмет мебели. Такие же, как на лавке, дорожки устилали тщательно выметенный деревянный пол. Напротив входа был еще один дверной проем, занавешенный шторой и ведущий, похоже, во вторую комнату. Дар Пророка подсказал Джаю, что у Бирбиса, кроме дочери, родственников нет. Ничего больше фиолетовая мгла прорицания открывать не желала, и случившиеся с Асией — причина ее безумия, оставалось для Джая такой же загадкой, как и для любого неодаренного человека.

— Садись. Чем богаты... — сапожник указал открытой ладонью на стол со скромным ужином: две миски с кашей, хлеб, колечко колбаски, отваренные овощи и молоко. Джай мимоходом заметил, что правая рука хозяина чуть повыше запястья перевязана.

— Сам ужинаешь? — спросил Джай.

— Разве не видишь — две миски, две чашки — не сам... С дочкой!.. Асия! — крикнул сапожник, обернувшись к занавешенному входу. — Иди сюда! Подай еще одну миску гостю!

Ничего не происходило, ни звука, ни шороха, ни отклика не раздалось из другой комнаты. Хозяин молчал несколько минут, угрюмо уставившись на свой ужин, затем произнес тихо и мрачно:

— Она у меня... разум утратила... Но не совсем... Людей боится... Ты уж прости... Не выйдет она. Я сам миску тебе дам.

Бирбис поднялся, Джай открыл рот, чтобы сказать, что он сыт, и в этот момент штора, прикрывающая вход в другую комнату, приподнялась. Джаю открылся вид на кровать, устланную желтым покрывалом с пирамидами пухлых подушек в вышитых наволочках. Асия выглянула из-за шторы осторожно, испуганно тараща при этом огромные глаза на него.

— Ты мне поможешь? — вдруг произнесла она так тихо, что легче было бы разобрать комариный писк.

Но Джай услышал, и отец девушки... тоже...

— Иди, лучше, Асия... Гость не может тебе помочь.

— Отчего же? — Джай обрадовался: если девушка говорит о помощи, то не будет противиться исцелению.

Отец сердито зыркнул не него:

— Тоже считаешь ее ведьмой? Знаю я вашу помощь — веревка на шею и на сук! Нет уж, братец! Не пойдет! Иди, откуда пришел!

— Я не причиню ей вреда, — умиротворяюще произнес Джай, но Бирбис не верил и распалялся все больше.

— Ты случаем не из Рыцарей? То-то ты мне странным показался! Я же вижу, что ты не тот, за кого себя выдаешь! Ты пришел с востока, где людей вовсе нет, кроме тех, кто князю служит. Друг твой — Мастер Меча, такие тоже в наших краях только у князя! И женщину из Бродов совсем недавно повесили... тело еще вороны не поклевали... Это твоя работа! Теперь Низинку пришел очищать?

— Она мне верит, — Джай кивнул на девушку, все еще скрытую наполовину шторой, — А ты нет?

— Она полоумная! Она много чего делает непонятного! А я еще разум не растерял! Знай, что ее ты заберешь, только когда переступишь через мой труп! У твоего Мастера Меча, который ждет на улице... это не займет много времени... Так что хватит плести языком всякие враки, — прибереги их для мужиков в корчме, особенно для мельника — он их любит, — и кончай поскорее с этим!

— Я пришел один, Бирбис... — Джай не ожидал такого оборота.

— Опять враки! Что ж вы за люди такие! Ну, хоть что-нибудь сделайте, не сдобрив брехней! Никто после захода солнца по улице у нас в одиночку не ходит! Даже такой как ты — прихвостень Истребителя, на это не решится! Синяя смерть не спрашивает, кому ты служишь!

"Что же это, смарг их сожри, за синяя смерть?.."

— Слушай ты, — Джай разозлился, он пришел помочь, а не спорить, — баранья твоя башка! Я этого твоего смаргового князя — Истребителя, знать не знаю! Рыцарей очищения ни разу в жизни не видел! Да и что такое эта "синяя смерть" не догадываюсь! Но в исцелении я кое-что смыслю! И я бы на твоем месте не гнал такого гостя, а изо всех сил упрашивал остаться! Если я ее не исцелю, то не сегодня-завтра с ней сделают то же, что с женщиной из Бродов! Не я это сделаю — другие!

Но сапожник по-прежнему глядел хмуро исподлобья. Ну не драться же с ним... Убедить упрямца могла лишь демонстрация.

— Что это у тебя? — Джай указал на забинтованную руку.

— Какое тебе дело?.. Поранился!..

— Руку поранил или голову?.. — Джай усмехнулся, призывая потоки Исцеления. Порез был глубоким, давним и плохо обработанным, отчего уже начинал гноиться.

Бирбис дернулся, видимо, почувствовав холод Отсечения, удаляющего гной и тепло Созидания, закрывающего рану... Для сапожника Джай мог сделать это на расстоянии, а вот, чтобы исцелить девушку, нужно положить руки ей на голову, иначе он давно бы совершил все необходимое, не растрачивая время на пререкания с, безусловно, любящим, заботливым, но бестолковым отцом.