Теnь

С тех пор прошло много времени.

Он блуждал, сам не зная где. Сначала Nicolasу пришлось преодолеть гряду холмов, потом идти по запутанным дорогам, минуя поля и леса, иногда встречая знакомых или совсем незнакомых ему людей.

О духах воздуха — сильфах и сильфидах — Nicolas знал немногое, он спрашивал о них у ручьев и деревьев, некоторые из них могли говорить. Иногда ему приходилось часами слушать особенно болтливых из них, соскучившихся по собеседнику. Одни истории Nicolasу запоминались, другие — проходили мимо. Особенно внимательно он прислушивался к рассказам о Харольте. Но откуда приходили эти истории, никто не знал.

Истории о Харольте

Харольт был хитрым малым и никогда не сидел на месте. У него, действительно, был такой длинный нос, что приклеилось прозвище: Харольт Длинный Нос. Он хорошо стрелял из лука, но еще лучше влезал во всякие истории. Однажды в приграничной степи лучники нашли умирающего человека. Вернее, его нашел Харольт, потому что другие прошли мимо. Человек был старым, в черной драной хламиде с капюшоном, надвинутым на лицо.

— Я могу чем-нибудь помочь Вам?

Человек кивнул. Харольт наклонился к нему ближе, и тогда он прошептал какие-то слова, на незнакомом языке, юноша не мог понять их, но почему-то очень хорошо запомнил. После этого человек умер. Харольт похоронил его в степи.

С того времени две черные тени стали преследовать его, а Харольт — убегать. И так длилось долго, пока он не нашел способ избавиться от проклятия.

В другой раз Харольт влюбился в красивую девушку, у которой были такие чудесные белокурые кудри, что всех сводили с ума, но такие холодные глаза и улыбка, что никто не решался ухаживал за ней.

Напрасно его отговаривали. Он стал ухаживать за ней с настойчивостью, сколько бы она не намекала, что он ей надоел.

В конце-концов он нечаянно выследил ее, когда она хотела убежать из замка. И тут бедному Харольту пришлось туго. Его нашли с ножом в спине. Но и девица не успела далеко убежать.

Нет, конечно, Харольт не умер. В это время слова чужеземца не так тревожили его.

Говорят, что Харольт Длинный Нос ловко стрелял из лука. Однажды, на пирушке, какой-то человек так показушно, громко смеялся за столом, что всем надоел.

И вот, когда он опять стал громко смеяться, Харольт натянул лук и выстрелил... в ветку яблони над его головой. Стрела срезала черенок яблока и оно упало прямо в рот гостю, надежно заткнув его. Тогда засмеялись все люди вокруг.

А столы стояли достаточно далеко. И сам Длинный Нос смеялся своему удачному выстрелу.

Харольт Длинный Нос покинул лучников и ушел в лес. Там он избавился от слов Черного Мага, навсегда отпустив их в Небытие. Он исполнил свою задачу и она больше не обременяла его плечи.

Для всех он остается самым веселым человеком. И если вино на празднике хорошо ударяет в голову, развязывает язык, говорят: "Это старина Длинный Нос подмешал в бочки веселья". Вот так.

Nicolas наклонился к ручью, чтобы напиться, и с удивлением не увидел своего отражения... Вода не отражала ни деревьев вокруг, ни облаков, она текла словно бы сама по себе. Длинные зеленые волосы дриады, хранительницы ручья, качнул ветер. Nicolas поднял голову, обратился к ней:

— Я ищу одну женщину и ребенка. Их смех дарит радость моей душе, он словно красивая музыка или звон серебряных колокольчиков. Они похожи на духов воздуха — сильфов.

И Nicolas подробно описал дриаде свою встречу на берегу моря.

Выслушав его, дриада вздохнула:

— Нет, они не духи природы, слишком много в них человеческого. Мы только эхо... Лишь то, что поверяют нам люди... Люди дают всему имена, это их свойство... Тебе придется идти в земли людей, чтобы найти тех, кого ищешь.

— Разве я брожу не по этой земле? — спросил ее Nicolas.

— Сюда часто заходят люди, это правда. Но многие из вас все же предпочитают жить только среди своих, ибо они очень пугливы. Им так привычнее.

— Хорошо, я пойду туда. Ведь я и сам человек, мне нечего бояться.

Дриада вздохнула.

— Если тебе будет трудно, вспомни что любую темноту можно преодолеть, если зажечь хотя бы фонарь.

— Разве там нигде нет огня?

— Ты все увидишь сам, — ответила дриада, и Nicolas понял, что пора прощаться. Здесь всякий ответ нужно заслужить.

Nicolas не стал медлить, он пошел в землю людей и скоро стоял у края долины, затянутой не то дымом, не то туманом. По дороге — стук камней под ногами напомнил ему берег моря — Nicolas спустился вниз, в эти волны тумана, туда, где не было ни дня, ни ночи.... Каждый его шаг глухо отзывался на этих улицах, но тишина здесь являлась только иллюзией, обманом первых минут пути. Он проходил мимо жилищ, в окнах их горел свет, но никто не открыл ему дверь, не предложил зайти к себе, обогреться, предложить хоть воды с дороги. Дома стояли словно прилепившись друг к другу, и тяжелые двери, глухие стены, узкие улицы не давали ни воздуха, ни света.

Время от времени Nicolas прислушивался к этой "тишине", и ему становилось очень душно и тяжело продолжать свой путь. Люди замурованные в своих домах, как в клетках, запертые по собственной воле, собственному желанию — что-то шептали незнакомцу, тому, кто не выдаст их секретов, безликому прохожему. Nicolas словно бы видел их пальцы, вцепившиеся в решетки, их горящие глаза. Но они не пытались открыть незапертых дверей, выйти из своих домов. Они страдали и боялись. Их было жаль. Хотя в пору было бы пожалеть самого себя. Nicolas сходил с ума от того, что слышал. Для него толстые стены не составляли особой преграды. И слишком часто доносились оттуда крики или мысли, повторить которые было невозможно — так ему казалось. И лишь противный холодок омерзения скользил по его спине.

— Епрст... — ругался тихо Nicolas, — так стонать можно только на толчке, с двадцатидневным запором и холодной клизмой... От совершенной безысходности произведённого действа...

Подбадривая себя скабрезностями, он шел дальше. И ему больше не хотелось стучаться ни в одну из этих дверей.

.... Сколько ни шел по этой стране Nicolas, он не видел живших здесь людей. Все они носили маски. Вечно суетились, кричали друг на друга и в густом тумане мало что могли разобрать. Nicolas очень устал. Улицы затягивались словно петли. "Зачем я пришел сюда?" — не раз задавал он себе один и тот же вопрос. И понимал, что иного пути просто нет. На него находило отчаянье и снова отступало. Окружающая грязь мутила разум. Уж очень давно он не слышал радостного смеха, ни с кем не мог толком поговорить. И казалось, что и сам он мельчает. Но Nicolas-то знал, что еще есть море, и закат, и сияние морских раковин, он-то беседовал с теми, кто ходит по своим, хоть и запутанным, дорогам. Пусть даже никто из них не знает, куда они ведут... Nicolas помнил другой мир, до которого, на самом деле, было не так уж далеко. Он знал, что туман не может простираться бесконечно.

Но все же с отчаяньем иногда думал (и это приходило как короткая вспышка боли), что никак не может выбраться из запутанного лабиринта улиц. И никого-то он здесь не нашел, несмотря на все свое стремление. Тогда слова дриады пришли ему на ум. Она не могла сказать их без всякой цели, Nicolas стал вглядываться в сумрак. Огни здесь были... Огни все тех же окон, мимо которых он проходил уже без всякого чувства. Обратил на себя внимание только один — не самый яркий. Он появлялся всегда в одно и то же время, горел ровно, мягким спокойным светом и погасал так, словно бы кто-то устало закрывал глаза, засыпал до следующего, не им назначенного часа.

...Именно сейчас Nicolas наконец-то подошел к нему совсем близко — ни серые стены, ни туман больше ему не мешали. И Nicolas увидел, что свет идет из старинного, достаточно тяжелого фонаря. Какой-то старик уже взял его за кольцо, чтобы одеть на длинную палку, поднять повыше. Он заметил Nicolasа, улыбнулся и снял свою шляпу в приветствии, обнажая большую лысину и белые как пух остатки волос.

— Здравствуйте, сэр, — сказал старик, улыбаясь. — Меня зовут здесь Фонарщик. В один и тот же час я зажигаю для всех свой фонарь. Это моя работа.

— Добрый вечер, отец, — отозвался Nicolas, чувствуя глубокое уважение и признательность к старику хотя бы за его улыбку. — Не подскажите ли мне, что здесь такое?

— Страна карликов, сэр, — весело ответил старик. — Карлики порождают карликов. Иногда здесь так же появляются монстры... Лестница любит равновесие, она не так крепка, с нее можно упасть. Но я все равно прихожу сюда зажечь свой фонарь, вдруг кому-нибудь захочется по ней подняться?... А уж спускаются вниз они просто толпами, тот путь шире, и лестница построена на совесть. Идти вниз совсем легко, уверяю вас, и путь этот очень короткий. Если только спускаться, а не подниматься наверх. Все же случается, что и отсюда поднимаются вверх по лестнице. Да. И не так редко, как можно было бы подумать. Вот вы, я вижу, вполне нормального роста и сложения. Куда пожелаете направиться, сэр?... Еще запамятовал я! Быть может вам хочется посмотреть эту забавную страну? Я иногда беру с собой кого-нибудь в попутчики, не отказываю. При свете фонаря здесь многое можно увидеть. Мы поболтаем с вами, пройдемся. Славная выйдет прогулка!

Nicolas отрицательно покачал головой.

— Как-нибудь в другой раз. Извини, отец. Лучше покажи мне свою лестницу.

— Нет ничего проще! — отозвался старик, высоко поднял свой фонарь на загнутой как багор палке. И Nicolas увидел лестницу. Часть ее, более крепкая, с потертыми от многих шагов ступенями, уходила вниз. По ней деловито спускались карлики: со своими тяжелыми ношами, тележками, домашними тварями, они шли целыми группами или поодиночке. Они гомонили, что-то говорили, беспрерывно суетились, кричали...

— Я же говорю вам, сэр, здесь очень забавно, — услышал Nicolas над ухом голос старика. — Однако я не стою долго на месте, лучше бы вам поторопиться.

Nicolas шагнул по лестнице вверх. Та часть, что поднималась, была шаткой конструкцией, и совершенно без перил. "Старик прав, — подумал про себя Nicolas, — здесь нельзя быть ни слишком легким, ни слишком тяжелым." Лестницу словно бы колыхало ветром, и ему не раз пришлось отказаться от гордой поступи, просто ползти наверх. Но вот ступени перестали цепляться за ноги, опора стала устойчивее. Nicolas добрался до террасы, где лестница заканчивалась — не навсегда. Nicolasу не терпелось идти дальше, но он ничего не мог разглядеть. "Терпение, — успокоил он себя мысленно — Значит, время еще не пришло." Так он подумал."

III

"Значит, время еще не пришло," — это была первая мысль, с которой он проснулся. Nicolasа редко посещали яркие запоминающиеся сны. В основном, он их забывал, не придавал "символике снов" никакого значения.

Эта мысль касалась отношений домашних, которые все больше запутывались. Nicolas не находил для себя никакого выхода. Жена как будто снова начала проявлять интерес к совместной работе, но он видел, что все это было "из чувства долга", слишком натянуто. По крайней мере, они стали чаще видеться, о чем-то говорить, хоть какое-то время проводить вместе.

Все произошло вчера, когда жена в десятый раз на одном и том же месте допустила ошибку. Nicolas разозлился, сорвал раздраженно наушники, бросая их на стол. Она вздрогнула. Заметив ее молчание и испуг, Nicolas только усмехнулся. Потом взял себя в руки, сказал угрюмо:

— Все, довольно на сегодня. Ты устала.

Достал пачку сигарет и ушел курить на террасу.

Было холодно, уже выпал первый снег. Он стоял с непокрытой головой, завернув шею в первый попавшийся под руку шарф, который пах ее духами. Nicolas вздохнул, выкинул недокуренную сигарету. Теперь он почти всегда выходил курить на улицу, чтобы не было искушения "заглотить" сразу четверть пачки. Nicolas огляделся, погода стояла сырая, но вполне подходящая для прогулки. Он вернулся в дом, собрался и вышел пройтись, немного успокоиться.

Ее испуг доставил ему — как это ни странно! — удовольствие... И жена поняла это. Nicolas больше не усмехался, остановился возле небольшого, заболоченного озерца. Камыши были черными от сырости, так же как ветви деревьев. Он смотрел на черную воду, вспомнил, что когда-то они любили бродить здесь вдвоем. Находились и темы для разговора, ни минуты не проходило впустую... Куда все ушло! Nicolas не ожидал от себя такой пустоты теперь. Вновь мелькнула мысль о том, что нужно решить все окончательно, половины здесь не дано. И снова жить одному? Вот что его удерживало. А ее? Nicolas ходил и ходил беспокойно. Чистый влажный воздух наполнял легкие, он кутал горло в свой шарф. Ведь улыбнулся же он когда почувствовал ее запах, такой привычный! Но кроме простого и грубого желания ее тела — ничего не осталось. Да и то он постоянно ловил себя на мысли о ее нынешней нечистоте.

Хотя, почему он так считал? Nicolas не знал и знать не хотел к кому, зачем она уходила (одна мысль об этом нагоняла на него мрачное, злобное настроение). Но прошло уже много времени, жена вела себя хорошо — за исключением той постыдной для обоих сцены, за которую Nicolas ее не винил.

Вчера он так и не видел ее больше. Нынче они вместе обедали. Жена молчала, не обиженно, но как-то покорно, стараясь ничем не досадить ему. Nicolas несколько раз взглядывал в ее сторону, в голове мелькали посторонние, холодные мысли: " Мог бы я ее ударить? Мог... или не знаю?" Окончив еду, Nicolas обратился к ней:

— Ты чем-то занята сегодня?

— Хотела позвонить подруге. Может, съездим куда-нибудь.

— А! — коротко протянул он.

Слова "позвонить подруге" по старой привычке вызывали в нем неприязнь. Тогда она тоже "уехала к подруге"... Nicolas встал с места, но медлил уйти, внезапно едко заметил:

— Послушай, ты ведь знала, что я не сахарный ангелок, которого можно обсосать и бросить, когда во рту станет слишком сладко!

Жена покраснела до самых корней волос, вспыхнула вся румянцем, жарким как кровь. Закрыла лицо руками. И этот жест был искренним, Nicolas почувствовал это.

— Я не альтруист, — вздохнул он мягче и печальнее, — ты знала об этом. Я пытался найти какую-то точку, что-то, что могло бы помочь мне зацепиться за прошлое... И не нашел. Но я не хочу, чтобы ты ушла. Пойми, с моей стороны это не пренебрежение или злоба.

Жена кивнула согласно. Выходя, Nicolas сжал легонько ее плечо и прошел мимо. Она сидела так тихо, вся замерев, что у него было большое искушение вернуться, подойти... Но Nicolas этого не сделал. Ушел к себе и снова надел наушники, прекрасно понимая, что его работа по большому счету ничего не значит. Он работал до отупения, потом рано лег и заснул едва только выключил свет.

"И он увидел себя все на том же берегу, словно и не было этих долгих-долгих, много дольше, чем может измерить привычный счёт времени, странствий. Холодный ветер гнал к берегу волны, было пасмурно, вечерело. Nicolas поднял голову к небу, и несколько раз сглотнул, прижал на секунду ладони к глазам, крепко зажмуривая их.

Потом отнял руки от лица.