Репетиция (Тень Командора)

Суфлера Гюбер не держал никогда, из принципиальных соображений.

Франсуа почувствовал, что его лицо совершенно ненужным для роли образом заливается краской, вскинул отчаянные глазищи на Колло, который спокойно ждал, когда он очухается и скажет хоть что наконец...

Едва сдерживаясь, чтоб не закусить губы от стыда, Франсуа, полуотвернувшись от зала, одними губами попросил у Колло: "Подскажи". Тот так же, незаметно для зала, состроил гримаску удивления: что? Не понял?..

— Подскажи мне, — отчетливо прошептал Франсуа. Шепот был горячечным, умоляющим, Франсуа больше всего на свете боялся провала, боялся, что все актеры посмотрят на него с недоумением и жалостью, а Гюбер разочарованно вздохнет... Вид Франсуа, в полной растерянности торчащего возле раскрашенного щита, с пунцовой мордашкой и бегающими глазами, мог тронуть даже самое черствое сердце.

А Колло молчал, сделав непроницаемую физиономию.

"Да как так можно!!" — Франсуа был потрясен, и действительно, это шло вразрез с актерским кодексом — не выручить на сцене товарища...

— Подскажи мне!!! — простонал он отчаянным шепотом, — Колло, пожааалуйста!..

— ...дело неба...

— Ну-ну, довольно, это дело неба и мое...

Тут же поймав ускользнувший было образ, Франсуа принялся возвращать потерянное внимание зала — и, кажется, немного перестарался. Он сам чувствовал, что его несет, что он непозволительно быстро и лихорадочно пробалтывает куски текста, но это, как ни странно, оказалось то, что нужно: зрители тут же снова заинтересовались столь темпераментным Дон Жуаном и вскоре забыли о непонятной паузе, следя за происходящим с большим интересом. А зараза Колло, уловив этот ускоренный ритм, очень умно и своевременно принялся "разбавлять" его своей игрой — зритель не может постоянно быть в напряжении, он устает от этого... И потому чем быстрей и чаще билось на сцене злое сердце Дон Жуана, тем меланхоличней постукивало рядышком сердце его слуги. И вскоре романтические чувства Сганареля к хозяину уже никому не казались чем-то странным: мечтательный, а в силу этого несколько заторможенный верзила выглядел безумно трогательно со своими философскими сентенциями — "просыпался" он только в присутствии хозяина или же если о нем заходил разговор, и говорил о Дон Жуане с плохо скрытой нежностью в голосе, и с тою же нежностью на него пялился, как на некое высшее существо...

Зрители не понимали, не могли объяснить, что еще происходит на сцене помимо собственно действия всем известной пьесы, но происходящее очевидно волновало их, тревожило тайной, которую они не могли разгадать...

Вот только Франсуа такое счастье было совсем ни к чему.

Гюбер, собрав труппу в пустом зале, сдержанно поздравил всех с успехом премьеры. А потом, конечно же, спросил:

— Фабр! Что за молчание странное было во втором явлении?..

Франсуа повернул к нему бледную, жалкую, как у провинившегося примерного ребенка, мордашку. Он уже успел раза три или четыре вообразить себе свое позорное изгнание из труппы...

— Я... текст забыл... — выдавил он и едва подавил искушение зажмуриться.

— Ну что ж, со всеми случается, — сказал Гюбер добродушно, — переволновался, сынок, ничего страшного. Колло, а ты почему ему не подсказал?..

— Между прочим, подсказал, — спокойно отозвался тот.

И вот этот спокойный тон вывел издерганного Франсуа из себя окончательно. Тем более что именно Колло был виноват в том, что Франсуа совершенно себя потерял на сцене — с этой-то новой трактовкой образа Сганареля!

— Да! Подсказал! — взвизгнул Франсуа, повернувшись к нему, — После того, как я тебя три раза попросил!!! Может, еще на колени встать надо было?!

В полной тишине Гюбер спросил:

— Колло. Это правда?

— Что?

— Он три раза просил тебя подсказать?.. И ты... прекрасно видя, что он "плавает"... что сцена тянется... Ах ты скотина безрогая!!

— Я не слышал, что он просил подсказать! — Колло вскочил, из глаз у него сыпались почти зримые искры. — Не смейте орать на меня, мсье Гюбер!

— Все сказал?..

— Не все! Чем вопить, лучше б смотрели, из-под какого забора людей в труппу берете! Я, видите ли, виноват, что он текста не знает!

— Я ЗНАЮ текст!! — заорал Франсуа. — Если б не ты!.. Играть не надо черт-те-что!

— Ах, черт-те-что?!

— Хватит, — вдруг негромко, но властно приказала Мари Фюзиль. — Франсуа, не волнуйся так. Жанно, уймись.

Она устремила спокойные глаза на Гюбера, который, казалось, готов был лопнуть от переполнявших его чувств.

— Андре Гюбер, к чему все эти страсти, тем более что спектакль закончился?.. Если ты не заметил, мальчики сыграли прекрасно... Могут и лучше, я знаю, но и это было отлично. Зал просто обмирал, уж мы-то видели... Даже Лагранж из-за кулис следил за действием с неослабевающим интересом.... А ты дергаешь их с какими-то глупостями, с забытой репликой — о Господи, да покажите мне актера, с которым это ни разу не случалось... Ребята хорошо поработали и заслужили отдых и по бутылке дорогого вина на брата. Остальное неважно.

— Ну, если они, когда выпьют, не убьют друг дружку...

— Глупости какие.

— Ну хорошо, — смягчился Гюбер. — Завтра, стало быть, играете наоборот.

Вечер у камина проходил довольно мило. Гюбер раскошелился-таки на выпивку для всех. Франсуа после пережитого потрясения довольно быстро окосел, но ему было хорошо — его все хвалили и утверждали, что роль ему удалась, вот обкатать бы немножко... Один Колло молчал, но его мнение Франсуа, собственно, и не желал слышать. И все бы отлично, но бесцеремонно-пристальный и насмешливый взгляд раскосых глазищ прямо-таки не давал ему покоя...

Франсуа знал за собою досадную слабость: с пьяных мутных глазок "говорить правду" и выяснять отношения с людьми, собою и Богом. В трезвом виде он обычно со стыдом вспоминал то, что мог вспомнить из этих выяснений, и давал себе зарок никогда больше не распускаться так. Но спьяну никогда не мог одолеть соблазна...

Тем более что старшие актеры каминный зал уже покинули, оставив молодежь развлекаться дальше, коли есть силы и охота...

Так что Франсуа выждал момент, когда и Иветт куда-то удалилась с диванчика, по причине чего на нем появилось много свободного пространства. Правда, была еще Аннет, но та была узка, как шпажный клинок, и места почти не занимала.

— Колло, — позвал Франсуа, — П-поди сюда, а?.. Поговорить хочу...

Колло нарочито-медленно подошел и по привычке уселся на пол напротив Франсуа.

— Нет, ты сюда сядь... вот сюда. Поговорим... Что ты все на полу, как... некое животное. Ноябр-рр на дворе, холодно. Дует! Яйца застудишь...

Колло — тоже уже с дурными глазами — перебрался на диванчик.

— Какая трогательная забота... о моих яйцах. Из тебя растет Лагранж.

— Я был бы... польщен... если б Лагранж...

— Не надейся. До Лагранжа тебе как... до Ля-Рошели раком.

— Сознаю и преклоняюсь!!

— Не ори! Предмет в кресле...

— Какой... п-предмет?

— Твоего преклонения. В кресле. Дрыхнет. Не буди лихо, пока оно тихо.

— З-звиняюсь покорнейше... Колло, дай бутыль.

— Не дам. Вставать не хочу. Аннет, дай бутыль. Спасибо, крошка.

— Колло, зараза, сколько раз говорила, не смей меня так называть!! И дайте мне выпить, пьяницы несчастные...

— Ай! Колло, дитя уподобилось. Этим, как их... Нам, короче. Отбери у ней бутыль.

— "У ней"! Лагранж тебя не слышит, Франсуа. Ты из какой деревни?

— Я эт, иронизирую я... Дурачка строю. Специально для тебя, Колло, чтоб ты почувствовал ко мне д-доверие как к себе подобному... Короче, ты мне вот чего скажи: почему ты врушка такая?.. Соврал ведь Гюберу, что не слышал меня... когда я подсказать просил...

— Ну соврал, и что?..

— Бессовестный он, — пожаловался Франсуа небесам, а точней, закопченному потолку, — Ему все равно, что я мог спектакль завалить... он просто хочет, чтоб м-меня выгнали. Ревность и зависть окончательно з-затуманили его и без того невеликий разум...

— Ой молчи, кому завидовать-то...

— А за что ты меня так ненавидишь?..

— Тебе приснилось, деревенщина. Убери южный свой говорок в карман, что ли, а то понимать спьяну трудно... Я, может, испытываю к тебе двойственные чувства.

— А не тройственные?..

— Не, именно двойственные. С одной стороны, раздражает твоя бездарность, а с другой — давно я не шкворил таких тоненьких лохматеньких красавчиков...

— Чегооо?! — возмущенно и растерянно взвыл Франсуа, — Забудь! Я... настоящий мужчина.

Он с удивлением посмотрел на теплую и тяжелую лапу Колло на своем бедре, искренне не понимая, откуда она тут взялась и как давно это случилось. А потом грубо сбросил ее.

— Колло... В рыло дам!

Тихий хрипловатый смех...

— Ой, не пробуй... Я ж тебя узлом завяжу, Ромашечка, точней, веночек из тебя сплету — а наутро скажу, что так и было. Что это ты сам с пьяных глаз завязался...

Аннет, слушая этот возмутительный разговор, сухо заявила:

— Колло, тебе девок шкворить надо. Чтоб на дурь не тянуло.

— Когда я захочу узнать твое мнение, крошка, о том, кого мне шкворить, я тебя о-бя-зательно спрошу, — Колло мягко улыбнулся девчонке, и от этого слова его были еще оскорбительней. — Если же ты себя имела в виду, то мне без разницы, кого из вас шкворить. По одной простой причине — тебя бы я драл в той же позе, что его. Чтоб не видеть твоей кислой рожицы...

Звон оплеухи сошел для Франсуа за сладкую музыку. Аннет убежала, всхлипывая. Колло же задумчиво потер пострадавшую щеку.

— Ну что ж ты за скотина такая... — сказал Франсуа, — Ну что за язык поганый. Зачем ты девку обижаешь...

— Нравится? Забирай, век благодарен буду.

— Она же любит тебя... мог бы и поласковей...

— Чтоб еще больше любила? Спасибочки.

— А ты сам-то... никого не любишь, да ведь вот? — Франсуа тянуло, неудержимо тянуло на эту теплую пьяную откровенщину, которой по сути грош цена...

— А это не твое дело, да ведь вот? — Колло один-в-один передразнил его. И вдруг засмеялся:

— А ты забавный...

— Да ведь вот?..

Колло, заржав уже в полный голос, вовремя зажал себе рот, чтоб не разбудить Лагранжа. Который несомненно заметил бы Франсуа, что "да ведь вот" — идиотское прилипчивое сочетание, и в таких случаях достаточно просто "да?"

— Дай бутыль! — потребовал Франсуа в какой уж раз.

После чего в его сознании опустился большой черный занавес, и лохматая каштановая головушка беспомощно упала на плечо Колло.

— Дон Жуан! Кто закоснел в грехе, того ожидает страшная смерть... — многозначительно пробубнил Колло, сделав величественный жест. Тут Франсуа, как по заказу, вполне конвульсивно захрипел, и на плечо Колло хлынула из его безвольно приоткрывшегося рта дурная, как раз для этого случая, театральная имитация крови — все то красное вино, что Франсуа сегодня вылакал... Когда за ней почти последовал явно ненужный для мизансцены бутерброд, Колло возмущенно принялся запихивать его обратно. Тут проснулся Лагранж, дал ему подзатыльника, вытряс из задыхающегося Франсуа бутерброд и потащил его спать.

Утро пришло к Франсуа так эффектно, что он дал себе зарок никогда больше не пить. Ну, по крайней мере, тут же оговорился он, не пить с Колло. Зарок был, кстати, дан про себя — говорить Франсуа не мог вообще, язык был как кусок сухой коры.

Мутными глазами Франсуа обозрел окружающее и нашел себя в своей комнатушке. Значит, кто-то любезно перетащил его сюда... Знать бы кто... Хорошо бы Колло, а не кто другой, Франсуа не нужны были лишние свидетели его свинского состояния...

Затем Франсуа заметил нечто, заставившее его вытаращить красные глаза: а именно, свои расстегнутые брюки.

Это что за...?

Франсуа пошевелился — нет, задница определенно не болела. Стало быть, самого ужасного с ним не случилось вчера... а что же в таком случае произошло?..

Франсуа готов был продать родную Францию за стакан воды, но боялся вылезти из своей норки и услышать от кого-нибудь подробности о своем вчерашнем поведении...Но тот неизвестный святой, что покровительствует пьяным актерам, услышал его молитвы: в дверь комнатушки постучали. Франсуа издал слабый хрипо-писк, должный означать то ли "Войдите", то ли "Спасите", то ли "Избавьте меня от мучений".

Похмельным ангелом оказался Лагранж с кувшином воды.

— Или тебе вина лучше?.. — сухо поинтересовался он.

Франсуа качнул тяжелой головой — нет, нет... и страстно присосался к кувшину. Живительная влага вернула ему дар речи и даже отчасти ясность разума.

— Спасибо вам огромное, Рене...

Лагранж с легкой усмешкой глядел в смазливую, но сейчас удручающе помятую мордашку с отпечатавшимся на щеке рубцом от подушки.

— Эх вы, чудики... Как играть-то будете, если до вечера в себя не придете?..

— Я... я уже почти... да-да... — заверил его Франсуа. — Пришел в себя, я имею в виду. И текст я... помню...

— А помнишь ли ты, что теперь, как честный человек, должен на мне жениться?.. — раздался из-за плеча Лагранжа до головной боли знакомый глумливый баритончик.

— Что-оо?! — прошептал Франсуа, обмирая от ужаса.

— Чего-чего? — добродушно поинтересовался Лагранж у Колло, который, слегка отодвинув его широким плечом, ввалился в каморку.

— Уйдиии, кошмар моей жизни!!! — Франсуа сделал слабую попытку натянуть одеяло на голову.

— Я не Кошмар Твоей Жизни. Я Первое Красноглазое Чудо. Так мне сказала великая трагическая старуха, она же почтенная Мари Фюзиль. Кстати, ты — Второе.

— Я счастлив, — пробормотал Франсуа. — Но все равно уйди...

— Вот так всегда! — скорбно заявил Колло. — Все вы такие, гнусные совратители! Живете по марсельским понятиям, словно в порту родились!

— По каким... че ты несешь?

— Я имею в виду, что все вы одинаковы — отматросить и бросить! Ты не из Марселя?..

— Из Каркассона, а что?..

— Надо же, какие горячие жеребчики вырастают на тамошних лужках! До сих пор сидеть не могу. Так ты будешь на мне жениться или нет? Или мне удалиться в монастырь, отмаливать грехи твои и страдать о своей оскверненной чести?..

Франсуа открыл рот, словно деревенский дурачок. Слушать эту дичь и верить ей было свыше его сил.

— Яаа... что... что я дееелал вчера?.. — проныл он, жмурясь, чтоб не видеть пакостную рожу.

— Ах, он еще и не помнит! Ты алчно и непотребно до меня домогался и безжалостно, если не сказать цинично, лишил меня девственности... в том месте, где она еще имелась... — сообщил Колло мерзейшим шепотом, а потом искренне сказал:

— Сволочь, это было больно.

И вот эта-то искренность была как удар наотмашь.

— НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!!! Я... ты... — Франсуа скорчился на кровати, дрожа и прикусив губы.

Очень жаль, что он не глядел в тот момент на Лагранжа.

Лагранж переводил свои спокойные серые глаза с одного на другого, и в них жило какое-то непонятное выраженье, казалось, Лагранж хочет что-то сказать, но зачем-то сдерживает себя. Но, глянув в очередной раз на побелевшего Франсуа, он нехотя, но все же разомкнул губы:

— Вот я не знаю — то ли аплодировать, то ли смеяться, то ли плакать... Франсуа, будь чуть поуверенней, ладно? Он же еще не так тебя купит, если будешь вестись на его кретинские шуточки. Колло, сгинь. Этот выход тебе удался.