Дикая Дика

Буланого жеребца Даннаи кличут Ферасом, и он куда резвее и стремительнее белой в серую гречку Каури андалузской породы. По сравнению с этим конём она у меня уже старушка, хотя многим малолеткам фору запросто даст! Но состязаться с Даннаей в скорости я не собираюсь — слишком хорошо разбираюсь в лошадях, чтобы понять, что на данном поприще мы с кобылой потерпим сокрушительное поражение. Вот уж чего не хватало! Пущай себе гарцует впереди, проворно преодолевая препятствия — мне дела нет!

Жгу завистливым взглядом тонконого Фераса и его стройного наездника. Знатная парочка... Значит, вот таким Данная и предстаёт своим нанимателям — хваткий парень на ретивом коне. Что ж, признаю, я бы доверила ему обоз охранять — этот справится. Распахиваю глаза, наблюдая за высоким прыжком Фераса, посланного седоком через поваленное дерево на обочине дороги... Да он выделывается! Приструняю заплясавшую в нетерпении Каури и, криво морщась, оглядываюсь по сторонам. Мы с Даннаей здорово оторвались от основной группы, так что показушничество его явно направлено в мою сторону. Ой, больно оно мне надо! Мы и сами с усами! Не сумев усмирить задетую гордость, хлопаю кобылу икрами и с места бросаю вперёд — на то самое дерево. Несколько переборов крепких лошадиных ног, быстрый взгляд, отмеряющий расстояние, рывок, и мы, пролетая над бревном, с копытным грохотом приземляемся на противоположной стороне. Возбужденная Каури, давненько не знавшая таких радостей, танцует подо мной широкими петлями и кивает огромной головой, расстилая по ветру длинную белоснежную гриву. Одобрительно оглаживая лошадь по жилистой шее, вскидываю глаза на стоящего неподалеку Фераса. Спина Даннаи как всегда пряма и чуть прогнута назад, пальцы крепко сжаты на кожаных поводьях, ледяной взгляд ползёт от ходуном ходящих ног Каури до моего лица, и он, коротко кивнув, неспешно посылает коня в сторону, будто бы оставшись довольным увиденным. Стискиваю зубы, чтобы не улыбнуться сему факту. Я не его похвалы ради прыгала через дерево! Просто самой захотелось!

Мама с прислугой хлопочут у собранного посреди поля стола, а я сижу на краю телеги, грызу яблоко и со странным чувством наблюдаю за Даннаей и отцом. Они, не спешиваясь, разговаривают о чём-то, скрывшись за редкими деревьями на опушке леса. Мне совершенно не слышно слов и почти не видно лиц, но каким-то шестым чувством чуется, что наедине с отцом парень этот ведёт себя совсем не так, как в присутствии посторонних. С такого расстояния не разглядеть лица, зато видны жесты, и их сейчас куда больше, чем обычно — Данная то и дело взмахивает рукой, пожимает плечами и даже резко вскидывает и опускает голову, наверняка ведя оживлённую беседу. Отец же, напротив — на редкость сдержан в движениях, скован, зажат. То ли ему не нравится тема разговора, то ли просто боится спугнуть внезапно разговорившегося молчуна.

Отбрасываю огрызок в траву и откидываюсь спиной на сваленные в телегу кули с одеялами и провизией. Смотрю в синее небо, размышляя об отношениях отца и наёмника. Когда же мне представится возможность расспросить папу о родителях Даннаи? Уже устала жить в неведении! Правда ли этот тип не убийца? Что ему надо в нашем городе? Почему он остановился именно у нас в доме? Кто те люди, которых он посетил за три недели проживания здесь? Что он искал в библиотеке? Сколько вопросов! А ещё... мне не даёт покою бумажный журавлик. Не знаю почему. Безделка безделкой, а из головы не идёт... Подозрительной я стала! Совсем мне нервы покалечил, пёс хромой!

Есть совсем не хочется. Пользуясь тем, что мать отвлеклась на разговор с отцом, подхватываю со скатерти пару красных яблок и, жонглируя ими, направляюсь на пешую прогулку по окрестностям. В этот лес мы с Питом редко ходим — он за рекой и сюда добираться пешком будешь полдня! Одной в чащобу лезть страшновато, да и скучно! Сейчас предпочитаю побродить в перелесках, собирая малину и высматривая затаившихся птиц. Вот нашла гнездо пеночки, сплетённое под редким кустиком, можно улечься в траве и, немного подождав, посмотреть, как хозяйка вернётся домой и, зарывшись в комочек сухой травы, сольётся с окружающим миром, ловко скрываясь от возможных опасностей.

Но тут схоронишься, как же! Какие, к чёрту, пеночки, когда один тупорылый болван никак не может бросить привычку палить направо и налево из револьвера?! Подбираю подол и решительно шагаю к тому месту, где Данная отрабатывает и так до блеска отточенную меткость. Буравлю глазами прямую спину в белой рубахе и, дождавшись, пока очередная пуля собьёт поганку на замшелом пне, швыряю в нарушителя спокойствия яблоко, целясь точно между лопаток. Проклятье! У него глаза на затылке? Резко отпрянув в сторону и развернувшись в стремительном движении этом, Данная ловит яблоко свободной от револьвера рукой и как ни в чём ни бывало впивается в него зубами. Нет, ну до чего же он меня бесит порою! Так бы и вцепилась в глотку! Ничего-ничего, сейчас мы тебе нос утрём!

На ходу задираю подол, ничуть не стесняясь демонстрировать штаны, достаю из прилаженных к ремню ножен короткий узкий клинок, привычно взвесив на ладони, перехватываю за лезвие и метаю в пень. Сталь с визгом рассекает воздух, срезает по пути тонкую былинку и входит ровно в корень рыжего гриба. Тот чуть вздрагивает и печально шлёпается на землю. Каково, а? Вредно ухмыляюсь в безразличные глаза. Съел? Думал, один такой проворный? Много о себе мнишь, гриф общипанный! Оттолкнув Даннаю плечом, подхожу к пню и рывком выдираю нож из гнилой древесины, счищаю мох и кусочки коры краем подола, поигрываю блестящим на солнце лезвием, без всякой опаски подбрасывая его в воздух и ловя между пальцами. Синие глаза прищуриваются, и я обмякаю под тяжестью нежданной похвалы:

Ђ Отличная техника. Кто научил?

Так я тебе и сказала! Гнись в неведении, стрелок фигов!.. Нет, я, может быть, и сказала бы, но что-то не могу припомнить, учил ли меня кто-нибудь или я сама со временем освоила метание клинков. Такое ощущение, что мне посчастливилось родиться с этим умением. По крайней мере, уже лет в шесть я лучше управлялась с ножами, чем с пером и чернилами. Упиваясь гордостью и нахальством, язвлю в каменное лицо:

Ђ Мне стоит составить тебе конкуренцию и тоже пойти в наёмники!

Пряча револьвер в кобуру, Данная отрицательно мотает головой, размётывая в стороны тёмные пряди, и опять надкусывает яблоко. Не в силах отвести взгляда, слежу за работой его челюстей. Яблоки любит. Обожает просто... Ну и что? В сердцах топаю ногой, направляя кончик лезвия ему в нос, шиплю обиженно:

Ђ Туда, скажешь, только стрелков берут?

Ђ Туда берут тех, — мирно отвечает парень, одним пальцем отводя нож в сторону от лица, — кто по живым мишеням бить обучен.

Ђ А я могу! — Вру с ходу.

Да и почему, собственно, вру? Я ещё ни разу не метала нож даже в муху, так что не могу с уверенностью сказать, умею я убивать или нет. Оставляя мой выпад без ответа, Данная подходит к кусту, выламывает толстую палку, без спросу отбирает у меня нож и, расщепив её конец, отправляется куда-то в поле. Склонив голову набок, несколько минут тупо наблюдаю за его бесцельным брожением кругами и вздрагиваю, когда он резко ударяет палкой в землю. Через минуту мы уже стоим на положенном расстоянии от пня, на котором кольцами извивается пёстрая гадюка. В омерзении и низменном страхе смотрю на плоскую треугольную голову с мерцающим языком. Всегда побаивалась и потому ненавидела змей. Гадкая пресмыкающаяся тварь.

Скашиваю на Даннаю поблескивающие желтым глаза. Это и есть моя живая мишень? В таком случае, убить будет просто! Парень осматривает меня оценивающим взглядом синих глаз, достает из кармана ленту, которой обычно стягивает волосы, и, повергая в шок, завязывает мои волосы в тугой хвост на затылке. Подбородком кивает на змею:

Ђ Дерзай.

Двумя руками поправив неопрятный хвост, разворачиваю плечи, набираю в лёгкие воздуха, беру нож за лезвие и прищуриваюсь на живую мишень. Блестя на солнце мелкой чешуёй, ничего не подозревающая змея ползёт по кромке пня, свешивая голову вниз и осторожно ощупывая мшистую кору серым раздвоенным языком. Глаза мои фокусируют взгляд на круглом пятне у основания треугольной головы — именно туда надо направить острие ножа. Состоящее из одних только мышц гадючье тело сжимается пружиной и растягивается, перемещаясь на край пня, голова уходит далеко в низ, позволяя языку дотянуться до высокой травы. Сейчас самое время метнуть клинок — мишень заняла весьма удобное положение. Кончиками пальцев ощущаю холод металла, закусываю краешек щеки и отвожу назад локоть. Плоская голова отклоняется назад, змея на секунду зависает в воздухе, хвостом держать за край пня, и возвращает тело обратно на его вершину, свивается кольцом, глядит на меня рыжим выпирающим глазом. Мерзкое создание. Пальцы крепко стискивают лезвие. Так крепко, точно боятся отпустить. Не хотят, не желают, не смеют. Свесив голову, змея засыпает, нежась на солнце, а я опускаю руку. Что за чертовщина?

Ђ Никак. — Без желания бросаю стоящему рядом Даннае, не решаясь поднять взгляд на суровое лицо.

Он цокает языком, выжидает секунду и вдруг молниеносным движением выхватывает из кобуры револьвер. Время размазывается в широкую полосу, позволяя мне разглядеть каждую деталь происходящего — жестокий блеск равнодушных глаз, взмётывающиеся волосы, выбрасываемую вперед руку, скользящий по спусковому крючку палец, остро блеснувшее на солнце дуло. С отчаянным криком кидаюсь вперёд и всей тяжестью повисаю на смертоносной руке Даннаи, незнамо для чего спасая отвратительную мне животину, спокойно дремлющую на пне.

Ђ Не надо! Зачем?! Что она тебе сделала?!

Смотря апатично и холодно, Данная сгибает руку, отстраняя меня на место, и произносит самую длинную фразу, из всех, что я от него слышала.

Ђ Это змея, Дика. — Говорит он наставительно, отчего-то вставляя моё прозвище. — Возможно, сейчас она не сделала ничего. Но она может причинить вред в будущем. Или уже навредила кому-то в прошлом. Надо уметь убить змею просто потому, что она змея.

В синем стекле глаз не отражается ни одна эмоция, но я впервые в жизни умудряюсь заглянуть за их поверхность и увидеть там, на самом дне, что-то такое, что тёмной густой тенью лежит за плечами этого человека. Есть в Даннае таинственная деталь, которая отсутствует во мне. Именно этот факт и мешает мне убить змею только потому, что той не повезло ею родиться. А для Даннаи таких препятствий нет. Что бы я ни говорила, как бы ни пыхала огнём и ни сыпала искрами из глаз, я не умею ненавидеть. Совершенно лишена такой возможности. Я слишком горяча и несдержанна, чтобы в разуме моём и сердце сумело поселиться это гнетущее чёрствое чувство. Я злюсь, взрываюсь, полыхаю лесным пожаром! А ненависть... ненависть — это лёд. Безмолвная несокрушимая холодная глыба. Чтобы уметь ненавидеть по-настоящему, нельзя быть мною — надо быть Даннаей.

Я смотрю ему в глаза, погружаюсь, тону, захлёбываюсь в их синей бездонной глубине, физически ощущая, как пробегает острый взгляд по факелом горящим волосам, согретой солнцем коже, слегка вздёрнутому носу и приоткрытым губам. Он делает шаг ко мне, и я отпрыгиваю назад. Не задумываясь. Не зная, что он хотел сделать. Инстинктивно. В животном страхе. И видя это, чувствуя, сознавая, Данная вновь взбрасывает руку с револьвером, направляя дуло и взгляд на пень. Но змеи там уже нет, и заранее выпущенная пуля сбивает очередной гриб.

Отец взял привычку уходить из дому вместе с Даннаей и принимать пациентов в офисе. По этой причине лишаюсь шансов продолжать слежку, а вместо этого получаю возможность созерцать постылую рожу за завтраком — распорядок дня у моего соседа изменился. Теперь Данная встаёт позже, завтракает с нами, отстреливает барабан патронов, дожидаясь, пока отец соберётся на работу, и они покидают дом в одно время. Возвращаются, правда, в разное: отец — к ужину, а Данная — как Бог на душу пошлёт.

Стала совсем уж параноиком — замечаю, что мать вздумала ревновать отца к Даннае. Внешне она, безусловно, остаётся вежлива и почтенна, мило улыбается и произносит исключительно любезные слова. Но взгляд... Это надо видеть! Такое ощущение, что услужливая мамочка моя готова морду парню расцарапать! Ерунда какая-то, ей-богу! Совсем я рассудком повредилась. Пытаюсь выкинуть глупую мысль из головы.

Однако такое положение дел пуще разжигает моё любопытство, и сейчас я мелкими перебежками сопровождаю отца и Даннаю, отправившихся в город. Так как кепку я потеряла, ботинка лишилась, штаны порвала, а тунику испачкала в крови злейшего врага, вынуждена облачиться в платье и туфли на низеньком каблучке. Для маскировки на городских улицах, решила воспользоваться уроками давешней пеночки — платье выбрала мышиного цвета и с минимальным количеством нижних юбок, а огненные волосы спрятала в капор, который к тому же и лицо при нужном повороте головы скрывает.

Сегодня целью путешествия нашего опять становится библиотека, и на сей раз я прохожу в здание следом за преследуемыми. Присев на скамью у маленького фонтана, расположенного в просторном холле, из-под козырька капора слежу за мужчинами и внезапно понимаю, что никакой литературой Данная не интересуется — папа вслед за своим спутником сворачивает в коридор, ведущий к помещению городского архива. Они определённо что-то ищут, пытаются вызнать, ведут расследование! Как же охота поучаствовать! Всю жизнь свою торчу дома и, кроме как вылазок с Питом на речку да в лес, никаких приключений не знаю! Только с появлением в нашем доме Даннаи в скучные будни мои вошли настоящие тайны и радость их разгадывания! Эх... а я даже немного рада, что появился в моей жизни этот смурной гриф! По крайней мере, он привнёс в серость безликих дней азарт охоты и ветер перемен. Был бы ещё Данная поболтливее, да подоброжелательнее, позволил бы мне участвовать в расследовании, позвал бы с собой в городской архив, научил бы стрелять из револьвера, разрешил бы пронестись галопом на резвом Ферасе, рассказал бы о своей семье, поведал бы, кем на самом деле является... И что? Что бы тогда было? Неужели, мы бы сдружились? Кривлюсь и, подскочив в гневе, вылетаю из холла на свежий воздух. Ну, ты дала, Даннакия! Не смей больше делать ему поблажек даже мысленно! Ни за что и никогда этот синеглазый надутый индюк не перекочует ко мне в приятели! Ведь и тайн своих не раскроет... Сама всё узнаю!

После часа, проведённого в библиотеке, мы отправляемся к церкви, что стоит на окраине города. Туда отец с Даннаей едут в повозке, а я на всей доступной скорости несусь следом, петляя подворотнями и чертыхаясь на начинающую постанывать тихой болью ногу. Когда, наконец, достигаю цели, похожу на взмыленную лошадь! Волосы выбились из-под съехавшего набок капора, я снимаю его к чертям и прокрадываюсь за невысокое каменное здание часовни, куда, как мне показалось, свернул мужчина, походящий на отца. За стеной глазам моим открывается протяжённый старый погост. Новое кладбище разбили справа от церкви, на поле, где раньше устраивали воскресные пикники — именно там похоронены обе мои бабки и старший брат матери, погибший в сражении, когда мне было пятнадцать лет. Они стали одними из первых, кто лёг в землю нового кладбища, не успевшего ещё покрыться густой растительностью. А старый погост походит сейчас на хвойный лес — практически полностью засажен туями, елями и тисами. Это позволяет мне незаметно красться следом за шагающими по аллеям Даннаей и отцом.