одержимость, как один из вариантов

Ленка сделала мне приветственную гримаску и продолжила разговор ни о чем, один из тех разговоров, какие можно вести бесконечно за чашкой кофе и прекратить без сожаления, как только чашка опустеет. Я пока не могла включиться в такие разговоры, потому что не была знакома с последней коллекцией Терри Мюглера, как, в общем-то, и с предпоследней. Ленка — красавица, тонкая паутинка, она никогда не прекращала начатой беседы с приходом нового гостя, она просто смотрела сквозь него, оправдываясь в случае необходимости близорукостью, хотя оправдываться ей приходилось редко: красоте прощается многое. Ленка не читала ничего из того, что читали все, но читала постоянно "Дафнис и Хлоя", она полюбила эту книгу за красивый небольшой формат и розовую перламутровую обложку, похожую на коробку от духов "Анаис-анаис". Разговаривая по телефону Ленка делала какие-то пометки в маленькой записной книжке, после ее очередного разговора с "милой Танюшкой" я заглянула в эту книжку и прочла: Танька — дура, набитая ссаными тряпками, ишачья башка. Однажды Ленка купила в магазине дорогой оптики стильные очки, в которых вышла в город и впервые посмотрела на людей стопроцентным зрением.

-Вы видели, какие все вокруг уроды! — ужаснулась она, вернувшись домой и навсегда забросила куда-то очки.

Мужчины млели перед Ленкой, она была одной из тех редких женщин, кому могут просто так подарить бриллианты. Она везде чувствовала себя как дома, потому что не знала, что такое дом: ее мама быстро ушла от папы-еврея к преуспевающему катале, от чего жизнь приобрела некоторый увлекательно-криминальный оттенок. После того, как отчим попал в психушку с диагнозом раздвоение личности, повзрослевшая Ленка ушла к известному самарскому бандиту, с которым по поддельным документам скрывалась, пока того не убили. С тех пор красавица-Ленка не находила себе места, которое бы смогла назвать домом и легко засыпала в гостиничных номерах или на съемных неуютных квартирах, красиво склонив голову набок.

Вадик ловко скрутил папироску с индийским гашишем и пустил ее по кругу.

-Я не могу, Вадик, ты же знаешь, мне нельзя наркотики, — у "мудрого кролика" оказался странный скрипуче-писклявый голосок как будто из японских мультиков.

-Не обращай внимания, — на ухо прошипел мне Вадик, — это Танюха, она гонит по поводу здоровья, один раз не спала три ночи подряд из-за вечеринок, днем работала, а ночью тусовалась, на четвертые сутки упала в обморок, конечно, теперь таблетки ест горстями. Не "Экстази", а те, что из аптеки, толстеет и не устает себя лечить.

Я выпила кофе, покурила травки и поняла, что никогда не буду здесь счастлива, я была согласна уже не на программу-максимум: дом на побережье, муж, дети, собака, а даже на тот минимум, что уже имела: каюта, камбуз, узкая кровать. Я чувствовала себя несчастной и одинокой, я даже впервые за многие дни не хотела есть, хотя если бы даже и хотела, то это было не принято: унисекс диктует моду на плоские формы и пустые холодильники.

Вечером наконец-то позвонил Эдвардас, его голос звучал грустно и издалека, он говорил, что любит меня, что скоро приедет в Москву, что все будет хорошо, я могла только кивать, потому что комок в горле стал нестерпимым.

-Почему молчишь? — спрашивал Эдвардас.

-Я не могу говорить. Сейчас заплачу, а здесь люди, — ответила я незнакомым глухим голосом и повесила трубку.

Мне хотелось сказать, что он сделал меня настолько несчастной, что пережить это просто невозможно, что любимому человеку нельзя доставлять столько страданий, если только он любимый, но что я готова все забыть и простить только за слабую надежду на счастье, за тень этой надежды. Я впервые, не считая поезда, спала одна. Мне было так странно, что рядом никого нет, что у меня от никчемности заболели руки: мне некого было обнять.

* * *

Мы стали насильно свободны в разлуке,

Любовь умирает, как звезды и звуки,

В квартирах пустых гулко хлопают двери,

Любовь умирает, как птицы и звери.

Грохочут сердца, как по рельсам составы,

Любовь умирает, как песни и травы

И мечутся в нас обгоревшие души,

Любить нелегко. Разлюбить — много хуже.

Я поняла, что с этого момента в постель мне можно будет только падать от усталости, встала и пошла на кухню, где Вадик сидел один с каким-то странным безразличным и брезгливым выражением на лице. Он посмотрел на меня, достал диск с небольшим количеством белого порошка, и пластиковой карточкой сделал из порошка полоску, потом протянул мне кусочек пластмассовой соломинки для сока и сказал без всяких эмоций:

-Нюхни. Заткни одну ноздрю пальцем, а в другую вставь трубочку и просто втяни воздух.

Я так и сделала, ощутила в горле странную неприятную горечь и закурила сигарету.

-Это героин, — опять же без всякого выражения сообщил Вадик.

Из газет я знала, что героин — самый страшный наркотик, даже испугалась, на всякий случай спросила:

-А когда подействует?

-А уже все, — безразлично ответил Вадик.

Это уже ни на что не похоже, как можно зависеть от того, что даже не приятно, чего не чувствуешь, только подташнивает немного.

-А ты не кури, — посоветовал Вадик, — а можно и поблевать, зато как приятно, пойдем, поваляемся, музыку послушаем, можешь еще и чесаться начать, это ничего, это побочки.

Стены в комнате стали вдруг более объемными, шероховатыми, три женские портрета, карандашные работы Вадика, приобрели реальные черты и характер, музыка "Porteshead" с диска звучала сонно и одновременно тоскливо, как моя душа, как песня опускающегося якоря.. Все это соединилось вместе под общим названием ГЕРОИН, соединилось, чтобы навсегда остаться во мне, потому что прошлое никуда не уходит, оно живет в тебе, как бы противно тебе не казалось впоследствии.

-Ну как? — глаза Вадика были стеклянными и прозрачно-желтоватыми, несмотря на то, что он задал вопрос, в них не было ничего, кроме равнодушия и безразличия.

-Мне нравится измененное сознание, — хотелось, чтобы ничего не менялось, ни время суток, ни моя поза, мне казалось даже, что все устроится как-нибудь удобно и прекрасно, это не была минутная эйфория спиртного или прозрачная дымка травки, это была тихая спокойная уверенность.

-Ленке только не говори ничего, понимаешь, она и сама не против нюхнуть, только любит раздуть проблему, это самарское, не обращай внимания. Чего ты глаза закрыла?

-У меня какие-то мультики.

-А я уже их не вижу.

Единственным и безоговорочным оправданием тому, что дал мне попробовать эту гадость, Вадику служит то, что сам он не знал всей глубины болота, в которое толкал меня и себя, болота, казавшегося на первый взгляд безобидной лужицей. Это нам предстояло пройти вместе.

В тот день мысли мои потекли в трех абсолютно свободных, не пересекающихся и не зависящих друг от друга направлениях. Я уснула.

ГЛАВА 2

Днем я пучилась в телевизор, листала журналы, читала Пелевина, делала зарядку для похудания, в общем, вливалась в новую жизнь. Есть было не принято, можно было что-то слегка перекусить, в самом крайнем случае сварить гречку или рис. Вечером приходил Вадик, собирались какие-то вечные приятели, пили кофе, курили, болтали, мне они были совершенно неинтересны, впрочем, как и я им. Я не старалась никому понравиться, может быть, это и есть самая верная политика. Вадик доставал маленькие трубочки для курения гашиша, зажигал свечи, тошнотворно-сладкие индийские вонючки, неизменно вызывающие у меня головную боль, а Юрик и Саша, самые частые гости, скрывались на какое-то время в ванной со шприцами и ложкой, откуда появлялись в совершенно тряпичном состоянии. Когда способность произносить членораздельные звуки частично к ним возвращалась, Юрик медленно и нудно рассуждал о том, что "гадость" пора бросать, что он должен заниматься музыкой, что ему необходимо разъехаться с Лешей, своим соседом по квартире, алкоголиком. Саша продолжал молчать. Иногда появлялся и Леша, удачливый ди-джей, несмотря на свой явный алкоголизм. Если он не пересекался у нас с Юриком, то, выпивая какие-то остатки былых вечеринок из бутылок, рассуждал о том, что надо разъехаться с Юриком, что с наркоманом жить невозможно, что уже ранним утром он видит его, то есть Юрика с этим ящичком, где лежит все его наркоманское хозяйство. Иногда появлялся и Лелик, который мог бы быть самым приятным гостем, если бы не его полное пренебрежение женщинами как таковыми и нами с Ленкой в частности. Лелик частенько ездил в Индию, откуда привозил превосходный гашиш и снабжал им всю компанию. С вымученной улыбкой я дожидалась окончания этих посиделок, когда мы с Вадиком могли, наконец-то, в тишине и покое достать свой заветный диск и огрызок пластиковой трубочки. Состояние Юрика и Саши меня не наталкивало ни на какие мысли, ведь все, что сейчас происходило, было для меня только переходным моментом, чем-то, что просто заполняет вакуум, временным и нестрашным. Главное — то, что Эдвардас звонил примерно раз в неделю, эти короткие разговоры были бесполезны и нелепы, как редкие капли в толстый слой пыли, они не увлажняют, а только сворачиваются сами маленькими пыльными шариками. Он обещал приехать, как только сможет. Мне казалось, что главное теперь — только его дождаться, что все изменится и решится. Больше ни о чем я не могла мечтать, ни о стихах, ни о том, как бы закрепиться в Москве, потому что, стоило мне повесить трубку, как жуткое отчаянье охватывало меня, отчаянье, что до следующего бесполезного разговора еще около недели. Отчаянье жило во мне своей собственной жизнью, оно никуда не девалось, только слегка бледнело после маленькой горькой дорожки белого порошка.

* * *

Боль моя меня отпустит

Понемножку, понемножку,

Белый порошок от грусти,

Две веселые дорожки.

На самом деле, конечно, эти дорожки совсем не были веселыми, но они были хотя бы переносимыми.

Однажды вечером появился человек с железным чемоданом, жестокий пирсер Тимофей. Оказывается, Вадик и Ленка давно его ждали и готовили свои девственные тела для прокола. Сам Тимофей плотно сидел на амфитамине, поэтому к двадцати пяти годам уже обладал регулярными провалами в памяти и инфарктом. За чашкой зеленого чая он рассказал о том, как долгое время тусовался с рокерами и гонял на мотоцикле, он настолько сам себя подготовил психологически к возможной аварии и ампутации конечности, что мысленно нарисовал себе будущий образ: весь в коже и красивый никелированный протез вместо ноги. К счастью, до этого не дошло, теперь Тимофей сидел весь целый, хоть и с инфарктом. Он раскрыл чемоданчик и разложил блестящие инструменты, стерильные, как у заправского хирурга. Со странным блеском в глазах и энтузиазмом садиста-профессионала, Тимофей поведал нам о новинках в пирсинге, татуировании и шрамировании, мы смотрели на него с обожанием и сладкой невозможностью избежать экзекуции, это был практически эротический мазохистский восторг. Нам, девочкам, Тимофей посоветовал проколоть для начала языки, в том, что на этом мы не остановимся, он не сомневался.

-Украшательство своего тела безгранично! — сообщил он и достал шприц для анастезии.

Вадик, единственный, кто давно и сам определил себе место будущего прокола — нижняя губа, а потом еще, возможно, верхние кончики ушей, где должны появиться такие маленькие рожки, при виде шприца приобрел зеленоватый оттенок кожи и прикинулся бледной немощью. Его под руки вывели на балкон, чтобы привести в чувство, но войти обратно он согласился лишь после того, как инструменты были убраны обратно в чемоданчик. А мы ничего, по очереди получили по маленькому золотому колечку на кончик языка.

Прокол языка делается не иголкой, а острой трубочкой, в которой остается навсегда кусочек твоего тела, закон природы, если хочешь что-то получить, пусть даже и золотое колечко в язык, с чем-то надо расстаться, например, с небольшой частью того же языка. Это потому, что язык очень быстро зарастает, можно не успеть вставить сережку. Язык захватывается такими специальными щипцами, на концах которых кольца, чтобы хитрая жертва не успела втянуть язык в рот до окончания процедуры. Звучит ужасно, но на самом деле это быстро и не больно, а заживает прокол языка за какую-нибудь неделю, быстрее всего, правда в это время он слегка распухает, превращаясь в непослушную котлету, и мешает кушать, зато появляется реальная возможность похудеть.

К утру мой язык совершенно окотлетился, а дикция испуганно металась от картавости к шепелявости, когда Вадик сунул в мою слабую спросонья руку телефонную трубку.

-Привет, Раганайте, как дела? — приятный иноземный акцент звучал бодро и весело.

-Псивес, — только и смогла я выговорить своим котлетообразным подобием языка.

-Что у тебя с зубами?

-С субами все то се, я язык пвоковола, пивсинг называется.

-А зачем?

Этот идиотский вопрос я слышала неоднократно и до сих пор не могу найти на него ответа. То, что мне просто хотелось проколоть язык, что, в общем-то, и является единственной правдой, никогда не устраивает спрашивающих, женщинам средних лет, носящим юбки исключительно ниже колена, лучше всего сказать: потому, что дура, они поверят, так как их тела служат для того, чтобы их скрывать под мешковидной одеждой, маскируя признаки пола. Мужчинам, в том числе и Эдвардасу, лучше всего подойдет ответ одной из героинь Тарантино: это хорошо для секса.

-Эсо два секса ховосо, — так это прозвучало в тот день.

После этих слов наступила минутная пауза, за время которой мой любимый явно подумал, насколько это может быть хорошо для секса, и оценил жертву. Потом он как-то замялся и уже более радостным голосом сообщил, что желает скорейшего заживления ран и позвонит позже.

Ленка, как и я, терпеливо переносила неудобства, связанные с колечком в языке, но Танька очень страдала от того, что не может как следует поесть, она ныла, что все болит, что очень хочется кушать, что ей надо вытащить сережку.

-Терпи, Танюха, — убеждал ее Тимофей, который остался ночевать.

— Не могу я терпеть, — с шепелявостью Танькин голос стал совсем кукольным, — сними ее с меня.

-Смотри, она специально при Тимофее это делает, думает, что он ей деньги вернет, — шепнула мне Ленка.

Тимофей снял колечко, отдал его Таньке, и в дверях обернулся:

-Ну, что, Ленка и Юлька, желаю вам быстрого заживления, а тебе, Танька, даже не знаю, чего пожелать.

И ушел. Деньги Таньке не вернул.

К вечеру у Таньки поднялась температура под сорок, Вадика и Ленки не было дома, за неимением лучшего объекта, Танька от души терзала меня.

-Вызывай 911, Это СПИД! Ты слышала, как Тимофей со мной прощался, я умираю, вызывай кого-нибудь.

-Тань, я вызвала "скорую", сейчас приедут, а 911 — это в Америке, терпи.

-Как ты думаешь, мне сказать, что я делала прокол в домашних условиях?

-Послушай сначала, что они тебе скажут.

-Ты знаешь, мой парень, Леша, он переспал с Леной, поэтому мы расстались и я теперь временно здесь.

-Как же ты с ней живешь под одной крышей?