Мы ушли и не пришли назад

Это нам вскоре аукнулось,

потому что через открытый фланг в наш тыл стали проникать мелкие группы немцев, да еще и переодетые в нашу армейскую форму. Мне говорили, что часть немцев была в нашей милицейской форме тоже. Ну да, рядом довольно большой город Новороссийск, в котором и милиция была, могла случиться и школа милиции, поэтому увидеть такого под городом-это не особенное диво. Если он, конечно, свой.

И вот с 4 сентября они и поползли в открытый фланг 142 батальона. А поскольку КП бригады находился на ее левом фланге, то это добавило сложностей.

Дальше случилось еще одно, про что говорили еще тогда, но негромко. Потом я и в документах прочитал, что приблизительно первого числа на сторону врага перешла группа в десяток человек из бригады.

Я их краснофлотцами или матросами принципиально не называю, недостойны они того. Шваль и есть шваль. Причем нескольким из них отсидку заменили отправкой на фронт. Вот они как за милость и доверие отблагодарили. Та же шваль явно и провела немцев в обход и показала, где штаб бригады. Почему? Потому что в атаке кто-то из них кричал: 'Мы покажем сто сорок второму батальону!'.

Кто бы еще мог кричать по-русски и понятно? Только они. Я много пленных видел, и много разговаривал с людьми, кто воевал в других местах. Полиглоты среди немцев-пехотинцев никому из них не были известны. Иногда немцы орали: 'Рус, сдавайся' и иногда даже похоже, но всегда было понятно, что это не русский кричит. И когда допрашиваешь, то убеждаешься — слабо они знали язык наш, слабо, хотя и нам знанием немецкого похвастаться нельзя. Мой школьный немецкий немцы не понимали. Им становилось ясно, что я по-ихнему пытаюсь говорить, но разобрать можно только предлоги и артикли.

5 числа левый фланг бригады висел в воздухе, и только к вечеру удалось установить. где этот 105 полк. Хотя бы на местности, где именно. С утра отсутствовала и связь со штабом армии. Связи не было, как обычно в те дни, с 322 батальоном. И весь день она не появилась. 142 батальон находился в частичном окружении. Один его взвод за пару дней на обороняемой высоте уже четвертый раз оказывался в окружении, но продолжил держаться. Когда немцы прорвались на позиции артиллерии и минометов батальона, то артиллеристы не дрогнули и отбили атаку, сохранив свои пушки и 'самовары'.

6 числа связь со штабом армии кое-как восстановилась, но с 322м батальоном ее по-прежнему нет. С 105 полком связь была только по телефону, а локтевой связи не было, потому как между нами и его позициями существовал разрыв почти в два километра. Раненых вывозить нет возможности, 82мм мин уже нет совсем. Немцы снова атаковали, в том числе и при поддержке нескольких танков, и пробили-таки оборону 142 батальона.

К ночи настало давно ожидаемое: противник ударил в открытый фланг, перерезал дорогу Мефодиевский— перевал Неберджаевский, под ударом оказался и штаб бригады.

В полдевятого вечера подходящих к КП немцев контратаковали теми небольшими группами, что смогли сколотить. Под прикрытием их атаки транспорт ушел через перевал.

Через час немцы был в 150-200 метрах от КП. Снова собрали тех, что были, и при помощи полундры и такой-то матери отбросили атакующих автоматчиков. Стали отходить. Комбриг Гордеев был тяжело болен, бредил от жара, его тащили на носилках.

Отходили через горы, по компасу, в темноте. Носилки с комбригом тащили иногда аж ввосьмером, потому как надо было идти по горным склонам и осыпям в кромешной тьме. Впереди шел политрук и иногда подсвечивал путь фонариком с синим светофильтром. Почему иногда? Он регулярно ругался в адрес садящейся батарейки. Вот так и шли, дорогу освещали отдельные лучики света звезд и иногда политрук, небо черное, как черный атлас, не видно ни зги, поэтому пытаешься видеть подошвой, что там под тобой: еще склон или уже шагаешь в воздухе? Носилки гнут в дугу, на другое плечо давит винтовка, комбриг что-то бормочет, сосед спереди зло сопит, а сосед справа только иногда шепчет 'Мамочки'. Это ему кажется, что он про себя, а в темноте все слышно. За хребтом погромыхивало... Веселая ночка была, со многими ожиданиями. Мне еще потом долго снилось, как я во тьме тащу носилки с комбригом, и роняю в пропасть. Или то, что несу, несу, вроде бы под ногами все ровно и нести легче, а потом опускаю взгляд и вижу, что шел не по земле, а по воздуху. И обрываюсь вниз. Так вот из меня выходили впечатления от ночного похода.

Несколько раз чуть не упустили полковника, а тех, кто оступался, и покрыть было нельзя за неуклюжесть-кто знает, близко ли немцы. До места запасного КП добрались аж к рассвету.

На новом месте рации нет, как и не было прежде, связи с армией нет, но офицер связи послан с просьбой протянуть туда связь силами армейских связистов. Оборону держит 322 батальон, с которым есть связь, а с двумя другими аж до вечера не было.

По рассказам прорывавшихся из этих двух батальонов, оборона напоминала слоеный пирог— на этой высоте наши еще держатся зубами, а на этой высоте уже некому защищаться, там уже немцы. Но позиция еще стоит, поэтому немцы через нее валом не валят, как вода через разбитую плотину. Комбриг по-прежнему в тяжелом состоянии, без сознания, возле него колдовал наш самый главный медик, но пока толку было немного.

Что делал я в эти дни? Скорее всего, прибыл я в бригаду четвертого сентября, судя по событиям, но меня и еще половину скромной группы пополнения в батальоны не отправили, а оставили при штабе, в предвидении разных нужд.

И правда, пришлось мне бегать с донесениями то туда, то сюда, охранять КП, контратаковать немцев, прикрывая отход с КП. Ну и потом через горы тащить комбрига, периодически сменяясь. Утром пришли, пали на минутку на травку, а потом минутка отдыха закончилась.

-Краснофлотец Белозерский, соберите фляги и носите сюда воду, надо больному комбригу смачивать виски, да и пить давать. Остальные роют ячейки для обороны.

-Есть, товарищ старший лейтенант!

И краснофлотнц Белозерский собрал еще две фляги и пошел искать источник воды. Нашел довольно быстро, что было добрым знаком, сделал из трофейного перевязочного пакета фильтр и набрал потихоньку фляги. Самое странное, что мне тогда ничего не хотелось, ни есть, хотя не ел уже полсуток, ни пить, хотя воды из меня в виде пота вышло не менее ведра, ни курить. Дома я не курил, а на службе начал втягиваться. Пока вода набиралась во фляги, а родничок там был не сильно мощный, я и подумал, что судьба мне как бы посылает шанс бросить курить. И, если им воспользуюсь, то не буду потом страдать, что табаку нет, уши пухнут и прочее. К середине третьей фляги набрался сил и решил отказаться от курева.

Потом из 322 батальона привели немецкого пленного, его штабные недолго допрашивали, и затем приказали отправить в штаб армии. Повели его младший лейтенант из штаба бригады, и я для усиления. Разведотдел армии располагался аж за девятым километром Сухумийского шоссе, там были какие-то домики, вроде лесничества или чего-то другого. Так что мы сначала прошлись вдоль хребта, вниз спустились и пошли по шоссе, до 9 километра его.

Там, в подземных штольнях, располагался КП Новороссийской базы.

Мы сначала пришли туда, рассчитывая там разведотдел найти, но, оказалось, что он не тут, хоть и недалеко. Дошли, пленного сдали, попросили у разведчиков чаю, напились и снова в путь, только в обратном порядке.

К вечеру и дошли. Пока по горкам шли, еще до спуска в город, немец убежать вздумал, хотя и был со связанными руками. Пока младший лейтенант револьвер из кобуры дергал, я этого гада догнал и пинком в кормовую оконечность сбил с ног. Тут, по здравому размышлению, его надо было бы хорошенько отметелить, чтобы снова не бегал, убоявшись повторного массажа мордочки, но хорошо побитый враг идти не сможет, а кто его на себе тащить будет? Краснофлотец Белозерский, и не иначе, оттого надо придумать что-то другое, чтобы немец и убоялся, и идти смог.

Поэтому над немцем было проведено моральное надругательство.

Я вытащил свой складничок, сбрил несколько волосков у него на щеке (неточенным нож у меня не бывал) и жестами показал, что если он еще побежит, то я отрежу ему уши. И сказал это на том языке, что полагал немецким:

-Уши. Оба. Срежу.Ты понял?

Возможно, немец понял это как угрозу другой своей части тела, но смысл до него дошел, усиленно закивал в знак понимания, и больше он так не делал.

Но я себя даже реабилитировал. Когда мы его вели по шоссе, то какой-то чумовой пехотинец, что двигался в колонне нам навстречу, попытался до немца добраться, крича:

-Сволочь фашистская! Ненавижу!

Теперь настала очередь его укрощать, и тоже аккуратно, чтобы и немца не повредил, и идти дальше смог.

-Эй, пехота (тут еще пара ласковых слов), не ты его в плен взял, оттого не тебе из него пыль вытряхивать. Вон, впереди их еще много, иди и выбирай подходящего!

Тут подоспел политрук из колонны и уволок стонущего мстителя к себе.

А мы двинули дальше. Пленный понял, что мы его единственная надежда в чужом и страшном мире, и сам жался к нам. И когда его на некоторое время освобождали от веревки, чтобы восстановить кровообращение в руках, он на меня смотрел аж с благодарностью.

Это был первый пленный немец, которого я видел. И он мне запомнился, хотя ничего в нем особенного не было. Среднего роста, белобрысый, голубоглазый. Вчера и сегодня не брился по техническим причинам, именуемым пленом. На лице три неглубокие царапины. Наверное, к колючему кусту нежно прислонился, этого добра тут хватало, и многих видов. Френч на левом боку разорван от подмышки до низа. Если бы его переодеть, то вроде бы ничем особо и не отличался от наших.

Но это только на первый взгляд. Повидал я потом вермахт и люфтваффе в непарадном виде и на что они способны— тоже. И было у кого спросить и убедиться, что, когда немцев отлучили от тлетворного влияния 'химеры совести', то они резко морально упали даже по сравнению с временами кайзера Вильгельма. Оттого смотрит на тебя вроде бы человеческими голубыми глазами, а потом, по команде, колесики провернулись и подали к голове глаза убийцы. Тем же поворотом меняются не только глаза, но и мысли и действия. Это я в механицизм впал, потому как счесть одержимыми бесами немцев как-то неудобно. И мне по причине невоцерковлености, да и одержимость бесами описывают как умопомрачение, а немцы работали именно как разумные автоматы. И это страшнее всего, когда не в умоисступлении что-то наделал, а по команде нормальный человек превратился в живую смерть. А потом по команде, но другой, перестал быть ею.

Тяга к табаку, убоявшись моего решения, весь день молчала, как паинька, а на завтрашнее утро явилась во силе тяжкой. Возможно, оттого, что ночью плохо спал, так как пара немецких снарядов легла неподалеку. Я проснулся, прикинул, это прицельный огонь или случайный, вразумительного ответа от себя не добился и устроился чуть в стороне, решив, что там меня снаряд не достанет. Когда через часок снова прилетел немецкий подарок. он и вправду не достал, но разбудил. У невыспавшегося человека нервы чуть хуже, чем обычно, а тут уже вторая ночь приключений. Вот у меня и разгулялся змей табачный в организме. Возможно, если бы меня отправили куда-то по делу, то и некогда было про никотин думать и его недостаток ощущать,

Но я весь день долбил себе ячейку, потом щель для укрытия от бомб и так перемогался. Рытье окопов под Новороссийском-это тяжелое испытание, а иногда просто каторга. Все дело в каменистом грунте. Обыкновенная земля

найдется разве что в долине и неглубоко, на штык, максимум два. А так-камень. Мелкий вперемешку с глиною, хрупкий слоистый, в народе именуемый трескуном, мергель, то есть камень, из которого делают цемент, он поплотнее, но тоже слоится...Даже ломом и киркой работать не очень— вырыл щель, а проклятый трескун от близкого взрыва посыпался. Снова берешь и долбишь.

Работать же малой лопаткой— ощущения непередаваемые. Тяжела местность для войны на ней. и ровное место пойди еще найди. Когда я снова попал в Новороссийск, то увидел, что в центре города относительно ровное место-это только его исторический центр: полоса кварталов в пять. Пять это от моря вверх, а ширина этого участка восемь кварталов. И это после многочисленных строек, когда планировку местности проводили! Когда тебе надо просто прилечь под куст и поспать, то это можно делать и на склоне, абы не скатился. А вот пулеметчику, минометчику, артиллеристу— все это очень важно. Даже в случае ПТР

— завалил одну сошку, и тебе очень чувствительно бьет в плечо. И без того ружье лягается, а завалишь сошки или перекосишь, так еще более.

Так что рыл в тот день укрепления и боролся со страстью к табаку, а бригада потихоньку собиралась. С утра связь была только с 322 батальоном, который загнул фланг и отбивал не очень сильные происки немцев. Связи с штабом армии не было, но с соседями -таки установили.

Со всем остальным все также было грустно. С ночи и в течении дня потихоньку отходили те, кто не сгинул в окружении из двух остальных батальонов. Двое оттуда, один отсюда, остатки взвода еще, штаб 142 батальона... Потери были тяжелые, я даже не знаю, какие. И документы бригады хранят гордое молчание. Встречал только одно упоминание, что 28 августа у нас убито 94 челорвека, 173 ранено, а 11 пропали без вести. Хорошо, что уцелели комбаты Хлябич и Кузьмин.

Вообще на период боев под Новороссийском, Шапсугской и Туапсе лучшим в бригаде был 142 батальон. Хорошие там ребята подобрались, крепкие и стойкие. В обороне держались до конца, и потом наступали напористо и находчиво. И в Озерейке грудью проломили вражью оборону, пробив ее аж до Глебовки. И там остались. Из тыла врага вернулись единицы, а потом потихоньку приходили из госпиталей. Эх-ма...

Вышедшие из окружения батальоны приводили себя в порядок, 322й прикрывал их от удара вдоль долины. Штаб же получил распоряжение перенести КП дальше по долине, на высоту 294. Я туда уже не попал и не продолжил копание щелей уже этом месте.

Комбриг был еще болен, но уже ему стало полегче. А нас четверых, что раньше были оставлены при штабе, отправили в батальон, восстановив справедливость, хоть и с задержкой. Но вместо 14 батальона, куда должны были прибыть,

мы сбились с пути и прибыли в штаб 322 батальона. А там неплановому пополнению обрадовались и поставили в строй. Четыре человека -это немного, но хорошо и так. Семен Нечитайло, воевавший в Севастополе минометчиком, и здесь вернулся к привычному 'самовару', а нас троих раздали по одному в роту, чтобы никому не было обидно из ротных командиров.

10 числа с утра было получено распоряжение о переходе в наступление 11 сентября на гору Долгая, но в обед его отменили. Собственно, первая рота 142 батальона находилась на южных склонах горы Долгой и так, но я уже говорил, что эта гора была немалой, места на ней хватало всем.

11 и 12 сентября прошли спокойно, были только редкие обстрелы из немецких пушек и минометов. Наша разведка фиксировала переброску немцами подкреплений и даже танков, но пока все было действительно тихо. Зато ночь на 13е была бурная с сильным артогнем в полосе нашего левого соседа. Звуки боя продолжались и днем, постепенно стало понятно, что там все плохо.