Когда ультиматум насчёт миссии пришёл к Манко, это привело его в лёгкое недоумение. Он не понимал, какое место в жизни белых людей занимает религия. Конкистадоры, в плену которых он провёл юность, хотя и поминали всуе бога и черта, не были религиозны в том смысле, в каком религиозны люди, сверяющие свою жизнь с писанием. Даже поверхностному наблюдателю было очевидно, что в основе их действий лежит не вера, а вполне земные мотивы, которые лишь иногда пытались прикрыть религиозными соображениями, не особенно-то искусно. Ну а купцы, с которыми он имел дело потом, специально предпочитали плавать на кораблях такого водоизмещения, чтобы не брать с собой священника. Конечно, в плену Манко случалось слушать и христианские проповеди, но он их откровенно не понимал. Для него с детства было само собой разумеющимся, что у каждого народа есть свои боги (они же были часто и предками), которым он оказывает почтение. Конечно, при случае нет ничего плохого в том, чтобы почтить чужих богов, в том числе и с целью оказать почтение их народу, а когда инки присоединяли к себе другие народы, они не лишали их своих культов, если только те не были связаны с человеческими жертвоприношениями. Но Манко искренне не понимал, почему христианского бога может оскорбить непоклонение со стороны жителей Тавантисуйю, и тем более их поклонение другим богам. Но, так или иначе, он рассудил, что открытие миссии будет меньшим злом, чем широкомасштабная война, и дал своё согласие. Постфактум можно сказать, что он совершил ошибку, но в тот момент он не мог этого понимать. К тому же открытие христианской миссии всё-таки задержало войну на несколько месяцев, за время которых во многом удалось шире развернуть собственное оружейное производство, и если бы выгадать удалось не месяцы, а хотя бы пару лет, то Великая Война не была бы столь кровопролитна. Но, увы, Манко не мог предвидеть будущего.
Христианская миссия не достигла в Тавантисуйю сколько-нибудь значительных успехов. Поначалу некоторые проявляли к христианству интерес, и даже крестились, но потом многие отошли, кто тихо, а кто даже с некоторым скандалом, но ни один из этих случаев не был вызван давлением со стороны властей. Причина была в другом — образ жизни тавантисуйцев был совершенно не рассчитан на церковь, и принявший христианство в силу этого оказывался в довольно сложном положении. Например, как ему было быть с тем, что каждый здоровый юноша должен был пройти армию и там приносить присягу по языческому обряду, кухня тавантисуйцев была совершенно не рассчитана на посты и т. д. У многих тавантисуйцев недоумение вызывало также безбрачие монахов. Идея, что брачная жизнь заключает в себе нечто грязное, какую-то вину, была чужда язычникам, незнакомым с понятием первородного греха. Наоборот, с их точки зрения любой нормальный мужчина (женщина — уж как жизнь сложится) должен был позаботиться о том, чтобы оставить потомство. Итак, при добровольном распространении христианство в Тавантисуйю было обречено оставаться религией незначительного меньшинства, но миссионеров такое положение дел устроить не могло.
Также надо подробнее рассказать о самих миссионерах. Сначала миссия состояла только из одного человека, монаха Маркоса. Это был прямолинейный фанатик, готовый без разбора накидываться на всё языческое, не особенно-то заботясь о том, как его филиппики выглядели в глазах обличаемых им окружающих. Точнее, их гнев и возмущение казались ему наилучшим доказательством собственной правоты. В глубине души он, видимо, мечтал стать христианским мучеником, убитым за веру, и ради этого один раз устроил весьма рискованный демарш — сжёг со своими немногочисленными сторонниками одну из уак, обставив это как самое настоящее аутодафе и читая при этом "Te Deum". Этот провокационный поступок, естественно, вызвал возмущение, многие требовали казни негодяя, однако его спас сын Манко, Титу Куси Юпанки. Отличавшийся здравым умом и незаурядными дипломатическими способностями, он сумел убедить даже самых яростных сторонников высшей меры, что это неизбежно приведёт к войне, в результате которой будут осквернены сотни уак, а те, кто требует казни монаха, сами могут попасть на костёр. В результате монаха только выпороли.
О самом Титу Куси надо сказать несколько слов отдельно. Самый талантливый и самый любимый из сыновей Манко (впрочем, у инков обычно самый талантливый сын и был самым любимым), он не без основания рассматривался многими, в том числе и отцом, как будущий Первый Инка. Конечно, было несколько против традиций, чтобы наследником становился не тот, кто имеет опыт управления какой-либо областью или крупным городом, а человек, отвечающий за дипломатию и внешнюю торговлю, однако было ясно, что после прихода испанцев обстановка изменилась, и само существование Тавантисуйю зависит в первую очередь от внешней политики, так как:
— Только через внешнюю торговлю можно было добыть новые технологии.
— С помощью дипломатических мер было необходимо не допустить, чтобы христианские страны объединились против языческой страны в единый фронт. Тут необходимо было тонко играть на противоречиях между ними, а для этого, в свою очередь, необходимо было быть в курсе всех европейских дел.
Только успешное решение этих двух задач могло обеспечить для Тавантисуйю мир, и их пытались решить, но обстоятельства, в конечном счёте, оказались сильнее.
Итак, Титу Куси Юпанки должен был стать преемником Манко, и именно по этой причине вызывал интерес у христианских монахов. План их был таков — обратить принца в христианскую веру с тем, чтобы он потом насильно крестил свой народ. Титу Куси первое время с охотой слушал христианские проповеди, так как присланный на помощь брату Маркосу брат Ортис был, в отличие от коллеги, человек образованный, и к тому же не ограничивался проповедями, а рассказывал немало интересного о жизни в христианских странах. Титу Куси слушал монаха с интересом. Поскольку он старался быть с монахами как можно более дипломатичным, в какой-то момент Ортис решил, что наследник престола находится полностью под его влиянием, и потому был неприятно удивлён, обнаружив, что это не так, ибо проявлявший интерес к христианской вере Туту Куси не думал отказываться от участия в языческих обрядах, да и обращать свою страну в христианство не собирался. Тогда миссионеры решили его убрать, дав ему яду под видом лекарства. Заговор, однако, вскрылся, и убийцы были казнены, но это уже не могло воскресить несчастного Титу Куси.
Смерть любимейшего сына Первого Инки не могла не поставить ситуацию на грань войны, но, как ни велико было горе Манко, он понимал, что война принесёт во много раз больше бед, и всё-таки попытался решить проблему дипломатическим путём, говоря, что казнь убийц ни в коем случае не означает враждебности к христианству как таковому и что войны он ни в коем случае не желает. Он был даже готов согласиться на присыл ещё одной миссии, но белые люди поступили хитрее. С одной стороны, от лица Испанской Короны пришло прочувствованное письмо, в котором изъявлялось соболезнование горю несчастного отца, потерявшего своего сына, с другой — при помощи Церкви нагнеталась истерия, готовившая общественное мнение к очередному крестовому походу против язычников, поднявших руку на Служителей Божьих. Однако об этой истерии в Тавантисуйю не знали, вот почему нападение на корабли, охранявшие побережье, было воспринято как неожиданность, и не все даже догадались, что это начало большой войны.
Именно так, без объявления войны и предъявления каких-либо претензий к Тавантисуйю, началась Великая Война. Поначалу испанцам сопутствовала удача. После непродолжительной осады главный порт страны Тумбес был взят штурмом (говорили, что тут не обошлось без измены), и далее враги шли по стране подобно лавине, сметая всё на своём пути. Они дошли до Кито, окружили Северную Столицу кольцом осады, однако не смогли ни взять город штурмом, ни принудить мучимых голодом и жаждой жителей к сдаче. Те слишком хорошо помнили, каково было под испанцами в прошлый раз, и по сравнению с этим даже смерть от голода и жажды в осаждённом городе казалась не такой уж страшной участью. Тем более что де Толедо, объявленный вице-королём покорённых территорий, установил на них жуткие порядки. Всё население там обязательно должно было быть крещено и воцерковлено, что позволяло установить за всеми жителями полный контроль при помощи регулярной исповеди. Тот, кто от неё уклонялся, немедленно попадал под подозрение.
Де Толедо запретил и велел сжечь все до единой книги, напечатанные в Тавантисуйю, а также велел убивать всех инков вместе с семьями, объявив их потомками взбунтовавшихся против Бога ангелов, семя которых, в Старом Свете уничтоженное потопом, должно быть уничтожено очистительным огнём инквизиции и в Новом. Также должны были быть сожжены все "языческие жрецы", то есть амаута, запрещены все языческие обряды, театр, песни и танцы. Де Толедо дошёл даже до того, что запретил матерям носить маленьких детей в подвязке за спиной, сочтя это, видимо, или слишком национальным обычаем, или решив показать, что ничего полезного индейцы до завоевателей создать не могли, и потому всё, что у них было отличного от европейцев, должно быть предано забвению, ведь вице-король хотел даже местные языки запретить.
Но завоеватели не рассчитали одного. Манко тоже учёл опыт прежних войн, и тоже сделал из него немало важных выводов. Прежде не все хотели бороться, потому что не понимали, что под испанцами жить невозможно. Значит, надо донести это до всех и каждого. Пропаганда во время Великой Войны была на высоте, тем более что грамотные крестьяне теперь могли не ждать публичных зачитываний информации гонцами, а передавали друг другу газеты, в которых рассказывалось как об ужасах, чинимых врагом, так и о подвигах, совершённых воинами инков. Последнее предотвращало панику и уныние. Войска испанцев, дошедшие почти до Куско, были отброшены назад, и постепенно вся страна была очищена от врага. Да и полководческий талант Манко испанцы слишком рано сбросили со счетов.
Да, победа была достигнута, но какой ценой — страна опять лежала в руинах, население её было ополовинено. Правда, плановая экономика позволяла сравнительно быстро восстановить хозяйство, но не менее тяжёлыми были политические последствия. То, что большинство инков погибло в боях, означало тяжёлый урон, который, однако, теперь уже не так было трудно восполнить. Уже можно было набрать новых кадров из ставшими грамотными крестьян. Хуже оказалось другое: война очень сильно подкосила здоровье Манко, и встал вопрос о преемнике, однако война же выкосила почти всех его сыновей. Те, чтобы доказать, что они достойны своего отца, должны были идти в бой впереди всех, увлекая в атаку других, и гибли нередко одними из первых. Впрочем, и плен для любого инки означал смерть. Хотя когда в плен из-за предательства попался Тупак Амару, среди испанцев были те, кто уверял, что проливать королевскую кровь ни к чему и что сын монарха может быть ценным заложником, да и вообще лучше уговорить его сначала хотя бы креститься, нежели казнить, обрекая на адские муки, но де Толедо был непреклонен — казнить потомка Солнца, чтобы другим неповадно было. При этом обставив это как можно более торжественно-издевательским для инков образом. По форме казнь представляла собой издевательскую пародию на коронацию. Надо сказать, что юноша повёл в плену себя очень достойно, креститься отказался наотрез, а перед казнью оттолкнул палача, и прямо с эшафота обратился к народу с призывом продолжать борьбу, таким образом сорвав планы де Толедо. Казнь Тупака Амару не запугала народ, а, наоборот, подхлестнула партизанскую борьбу.
Но как бы то ни было, оставшемуся почти без сыновей Манко нужно было выбирать наследника. Правда, у него некоторых из его погибших сыновей остались внуки, плюс у него всё-таки был едва заставший войну краешком юности сын по имени Горный Поток, но было неясно, насколько он пригоден к престолу. Кроме того, он в детстве перенёс одну из завезённых из Европы болезней, от которой дети обычно умирали, а немногие выжившие нередко становились бесплодными. Последнее, конечно, не мешало исполнению государственных обязанностей, но впоследствии могло породить тяжёлый кризис, так что некоторые советовали Манко выбрать себе преемника из внуков, при том, что те ещё слишком малы. В конце концов Манко решил всё-таки в качестве наследника выбрать Горного Потока, с тем чтобы если он и впрямь окажется бесплодным, то никто ему не помешает выбрать наследника среди племянников.
Хотя Великая Война уничтожила большую часть аристократии и путь наверх не был закрыт для людей из простого народа, но всё-таки деление на аристократию и народ упорно воспроизводилось. Любой тавантисуец был должен закончить школу-четырёхлетку, после которой, если он хорошо сдавал экзамены, можно продолжить образование. Взяток и липовых отметок в Тавантисуйю не было в принципе, но... гораздо сильнее был стереотип, что сын должен наследовать профессию отца, поэтому рыбаки и крестьяне не особенно стремились к тому, чтобы их дети становились большими начальниками, а для детей инков, наоборот, было позором хорошо экзамены не сдать, потому что в противном случае в жизни не оставалось никаких перспектив — жить с клеймом неудачника очень сложно, и единственный выход для таких был — уехать на малозаселённую окраину страны, где о своём происхождении можно было не распространяться.
Однако низкая вертикальная мобильность почти никем, кроме самых дальновидных инков, не воспринималась как проблема. В Тавантисуйю сама возможность подняться из низов наверх отнюдь не всеми рассматривалась как удача. Дело в том, что хотя высший чиновник или военачальник имел ряд привилегий, мог жить двухэтажном дворце и есть мясо ламы не только по праздникам, он в случае нарушения законов или просто серьёзной ошибки мог поплатиться жизнью, и уж во всяком случае, мог быть лишён своего поста с позором, а это было даже пострашнее смерти. Ведь опозоренный был обречён на всю оставшуюся жизнь стать слугой. Само по себе быть слугой не входило в реестр наказаний, но законы Тавантисуйю были таковы, что каждый человек обязан был работать, а поскольку бывший чиновник не владел навыками земледелия или ремесла, то ему только слугой быть и оставалось.
Под слугами в Тавантисуйю понималась не только и не столько домашняя прислуга, слугами называли всех тех, кто выполнял те или иные работы, которые в других обществах выполнялись неквалифицированными наёмными работниками. В государстве инков, разумеется, частного найма не существовало, как не было и парий, лишённых всего, и потому вынужденных идти в подёнщики. Слуг по работам распределяло государство, следя впрочем, за тем, чтобы объём работ был работникам по силам, слабосильных не ставили ворочать камни.
Сам по себе труд в Тавантисуйю был одновременно и правом, и обязанностью. (С точки зрения европейца, право и обязанность кажутся чем-то противоположным, второе воспринимается в лучшем случае как плата за первое, но для тавантисуйцев это были скорее две стороны одной медали). В стране не было и не могло быть нищих и бродяг. Каждый человек был с рождения прикреплён к своему айлью, из которого он не мог уйти в никуда. Разумеется, это не значит, что жители были прикованы к своим айлью как крепостные и не могли покинуть его ни при каких обстоятельствах, как это рисовали в своих воспоминаниях некоторые конкистадоры. Во-первых, все здоровые юноши должны отслужить пять лет в армии, а во-вторых, Тавантисуйю не было застывшим и закостеневшим обществом, там строились новые города и заселялись полупустынные окраины, а значит, нужны были люди, чтобы их заселять. Если человек по каким-то причинам не мог ужиться в своём айлью, он мог решиться на переселение, естественно, уведомив местные власти о своём намерении. Война также изрядно перемешала население, так что после двух войн с европейцами родственники нередко оказывались в разных частях страны, и нередко, найдя потом друг друга, желали воссоединиться, и это тоже была вполне себе причина для переезда.
