— Ну, эт она зря! Ты по округе пройдись. Так, почитай, в кажном селе мужик найдётся, который жене сказки сказывает, опосля того, как налево сходит. — посмеялся Иван. А Змей помолчал, после вздохнул тоскливо и молвит:

— Эх, Ванюш-ш-ш! Завидую я тебе. Чай, сама Василис-с-са учить станет, кажный день ты её видеть сможеш-ш-шь! Я за такое что хош-ш-шь бы отдал! Ну да ладно, вот тебя свезу, так хоть одним глазком гляну на Василисуш-ш-шку!..

Ванька подумал, поскрёб затылок.

— А давай мы её попросим, чтоб она и тебя грамоте выучила?

— А можно?!! — все три головы разом уставились на парнишку.

— За спрос денег не берут! А вдруг не откажет? — отвечает Иван. — Ты б, Горыныч, за дорогою смотрел. Вон град какой-то показался, сронишь ещё ненароком маковку с терема высокого да на люд честной...

За теми разговорами неблизкий путь коротким обернулся. Опустился Змей посреди сада Василисиного, а к ним уж сама хозяйка встречать выходит.

Увидал её Горыныч, стоит не жив не мёртв, головы до земли склонил, когтём на дорожке вензеля выводит. Василиса к нему с приветом, а он только встретился с ней взором, сразу заробел, в краску кинулся, аж даже чешуйки пунцовыми стали.

Иван с хребта змеева слез, к Премудрой с поклоном поясным подошел и стал просить вежливо. За себя, за Горыныча слово замолвил. Согласилась Василиса взять их обоих в ученье. И потекла жизнь у Ивана со Змеем по-новому.

Один за другим пролетают дни, сменяет седмица седмицу. Сидит Иван, смотрит, что на доске аспидной Василиса мелком начертала и шепчет под нос себе тихонько:

— "Веди" и "аз" — "ва", "нам", а к нему "и" с "азом" рядышком — стало быть, это будет "ня". "Ва", "ня" — Ваня!

И левая голова Горыныча от него не отстаёт, тоже своё усердно твердит:

— "Земля" и "мыслете" — будет "зм", потом "есть" и "и" — "еи". Выходит, "змей"! О как! "Земля", "мыслете", "есть", "и" — Змей! То бишь, я!

— А далее? — спрашивает Василиса.

— "Глаголь", "он", "рцы", "еры", "наш", вдругорядь "еры" и "червь". Г-о-р-ы-н-ы-ч. Горыныч! Здорово! Токмо, пошто "Горыныч" червём заканчивается?

— А что у тебя сзади? — встревает Иван. — Хвост! Издаля глянуть, так червяк он и есть!

— Ах, ты дразниться?! — Тут же лезет в драку правая голова. Она-то к учению прохладна была, всё больше иль картинки в книжках глядела, иль Василисой любовалась. А вот попроказить, побузить, страсть, как любила. — Вот я тебя!

— Цыть! — Рявкают на неё левая и средняя головы в две луженых глотки

Два месяца минуло, пока овладели грамотой Иван со Змеем. Давно уж зима на двор пришла: то снег сыпал, то пурга метелила, а они каждый вечер собирались в большом покое, где днём ученье шло. Ванька с левою головой Горыныча сказки читают, а средняя с Василисой беседы умные ведёт. Средняя-то голова самая умная была, ей грамота быстро далась. Стала она книги Василисины почитывать, покуда Ванька с левой головой ыщщо буквицы зубрили. Сначала сказки перечитала, а там и до мудрых книг добралась. Вот и начиталась, а с тем и разума набралась на диво, всем на изумленье.

Одна токмо голова правая, как была пустой, таковой и осталась. То к Ваньке в книжку смотрит, картинки разглядывает, то на Василису любуется. Но не просто так, а с озорством: вытянет длинную шею под потолок и норовит к деве за пазуху заглянуть, иль по полу змеёй проползёт, чтоб под подол глянуть. Тут уж средняя голова как долбанёт её по темечку, чтоб та не зарывалась и дальше речи ведёт:

— Не серчай, Василисушка, на убогость непросвещенную. Что с неразумной возьмёшь? А, к беседе нашей возвращаясь, мнится мне, что Птолемей не прав суть...

Видит Иван, что прижился Змей да позабыл про все договоры. Давай теребить его, когда они наедине бывали.

— Выучились мы грамоте, и ты, и я. Давай полетим книгу твою читать. Пора уж!

А Змею неохота, зело лепо ему близь Василисы. Ванька его и так и эдак, насилу всё же уговорил.

Прилетели они к пещере змеевой, книгу достали, глядь, а там буквицы все незнакомые, иноземные. Средняя голова их латынью обозвала, дескать, видела таковые. Что делать? Вспомнил тут Иван про корабельных дел мастера, что кораблик им снаряжал, когда они с Горынычем птах на Буян отвозили.

— Давай, — говорит, — ему книгу покажем? — А змей молчит, мнётся.

— Жалко книгу в чужие руки отдавать, дажить на время. — молвит левая голова.

— А давай из неё листик дёрнем? Там их вон сколько. Выберем один, чтоб без картинок. — Влезла правая. За что тут же и получила от двух других.

— Не, давай лучше мы с один лист перепишем, чтоб буквы в точности были, а переписанное мастеру и покажем. Разберёт он язык, тадысь всю книгу можно показать. — предложил Ваня.

Головы змеевы переглянулись меж собой, потом разом посмотрели вниз, на лапы свои когтистые.

— Да-а! — протянул Ванюшка. — Твоими лапами токмо бревном писать, никак не пёрышком! Ладно, сам перепишу. Давай за пером с бумагой к Алёнке на мельницу слетаем, она тут рядышком.

Стоит у ворот мельницы Аленка да с мужиками беседы ведёт. Те зерно привезли для помолу, а жернова крутить-то некому! Медведи давно всей семьёй в спячку легли, их ныне до весны не добудишься. Жаль Алёнке отказ давать, а что поделаешь? Не самой же в мельницу впрягаться — чай, силушка-то не медвежья!

Вдруг с неба шум, гам, крылья хлопают, ветер нагоняют. "Все прочь! Сажусь!" — Кричат в три глотки змеевы головы. Кони перепугались, мужики тоже. На сани попрыгали и ходу. Миг, и никого у Алёнкиных ворот не осталось!

Опустился змей с разгону на дорогу, а она укатана, что лёд речной. Вот и заскользил, закружился юзом да кубарем. Ванька вперёд него летит, кувыркается. Мимо стоящей у ворот Алёнки промелькнул, лишь "Здравствуй" крикнул да прямиком в курятник и ввалился!

Пару мгновений тишина стояла, токмо слыхать как Горыныч дышит тяжко, от полёта утомившись. Вдруг как взорвался курятник истошным гвалтом: петухи орут, куры кудахчут, крылами бьют. Выскочил на белый свет Ванька таков, что и не узнать его: от головы до пят перьями да пухом облеплен, словно чудище какое. А на макушке у него петух сидит да в самое темя его долбит. Не снесла такого разора Алёнка, давай бранить Ивана:

— Ты почто буянишь, ирод?!! Неужто так курятинки захотелось?

-Да на кой мне та курятина? Мне перо нужно одно-единственное, да и то гусиное! И бумаги лоскут, дабы письмецо написать. — Молвит ей Ванька, скидывая с головы петуха. — Вот жить, зараза! Всю шапку клювом издырявил!

Рассмеялась Алёнка, вынесла из избы всё, что Иван просил, дажить склянку с чернилами прихватила. Поклонился ей Ванюшка, "спасибо" сказал и улетели они со Змеем. А молодая мельничиха одна у ворот стоит, им в след смотрит, смотрит да вздыхает.

Не сразу, но переписал Ванька пол листа так, чтоб в точности да без клякс вышло. Полетели они с Горынычем к мастеру корабельному. Но и там незадача — не латынь на листе оказалась. Мастер молвил, что вродь как на аглицкий похоже. Так, не солоно хлебавши, вернулись они в лес, к бабе Яге в избушку.

Сидят рядком, совет держат — Иван и баба Яга на лавке. Василиса, та из терема через блюдце всё видит да слушает. Горыныч сам в избе не помещался, так он головы в оконце просунул. Вот.

А перед тем советом обсказали Ванька со Змеем всё Яге с Василисой, ничего не утаили. И как порешил Горыныч в человека перекинуться, дабы Василисе по сердцу прийтись, и как грамоте учились, чтоб книгу колдовскую прочесть. Книгу ту дажить показали.

Пригорюнилась ведунья, поскольку не ведомо ей зелье таковое, чтоб змея в человека обратить. Прослышав о задумке, Василиса поначалу глянула на Змея с лукавством, после на Ваню, но с уважением. Апосля задумалась — сидит, да тожить в растерянности: ведь и она не встречала в книгах мудрых хитрости такой. Сообща думу думают, а что тут поделать — не знают! Токмо один Иван на месте не сидит — в дорогу рвётся, в земли аглицкие, дабы язык тамошний выучить, да понять, что в книге прописано.

— А вдруг не сказано там про обращение? Что ж зазря время тратить? — спрашивает его Змей.

— Я обещал помочь? Обещал! Что я за мужик буду, коль от слова своего с лёгкостью отказываться стану? — упирается Иван. Глянула Яга на внука приёмного с одобрением родительским, "Совсем уж вырос! Вон речи каковы ведёт." — думает, а сама говорит ему:

— Так никто тебе и не перечит! Порешил — делай! Токмо, почто спешить, да дорожным опасностям подвергаться? Слыхала я, там в Европах разбойники дюже злы, а по зиме так особливо. Дождись весны, тогда и в путь собирайся.

И Горыныч с Василисой ей вторят, подождать уговаривают. Согласился Иван, а чтоб не сидеть сиднем, зачастил к Алёнке на мельницу: у него-то, чай, силушки поболее будет, всё помощь в хозяйстве.

Голодно в лесу зимою зверью. Как навалит снега, попробуй, добудь траву пожухлую из-под сугроба! Стали лоси с оленями к жилью человеческому тянуться. А Иван тут как тут: и сена разложит, и соли насыплет. Взамен же изредка попросит ворот покрутить, что к жерновам привязан был. Коль брюхо сыто, как не помочь, как отказать в такой малости? С охотой лоси шеи под хомут подставляли, без принуды. И Ванька с ними рядышком: то мешок оттащить, то сбрую поправить. Так и перезимовали.

К весне возмужал Иван, в плечах раздался да силушкой налился. Оно всегда так, коль в трудах да на воздухе. Алёнка на него смотрит — не нарадуется. Токмо одно её печалит: весна всё ближе, а с ней и разлука.

Когда отзвенели весенние ручьи да лес в зелень оделся, стал Ванюшка в путь-дорогу собираться. Котомку взял, посох дорожный, да дубинушку себе вытесал, чтоб, значит, с лихим людом на понятном им языке беседовать. Прилетел Горыныч с Василисой на проводы. Предложил Змей отвести парнишку, но тот не схотел. Мол, ты без чудесной водицы и до Буяна не долетишь, в море синее сверзишься.

А Василиса ему в дорогу письмецо дала. Дескать, есть в краях заморских Оя, дочь купеческая. Она ранее туточки жила, в стольном граде. Да даве за моря подалась в поисках лучшей доли. Ныне там обретается. К ней, мол, и обратись, поможет по-первости.

Так и ушел Иван в края чужестранные, слово верное держа. А что там было и с чем он вернулся — про то совсем другая сказка!

Но это ещё не весь сказ, а токмо четвертинка.

Сказ, что сам Иван Яге после сказывал об учении своём.

Ой, хорошо-то как, душевно! Я, бабуль, опосля баньки твоей, словно заново на свет народился... Не то, что в заграницах энтих: из лоханки с щепоть и лик себе ополоснут, и руки вымоют, ещё и тело обтереть норовят. И ведь тем весьма довольны, им более не надобно. Во как.

А снедь тамошняя? Дык, её ж в рот взять противно! Разварят луковицу до киселя и молвят, что энто суп особливый. От него, сказывают, у студиозов в уме просветление и тяга к знаниям зело великая пробуждается. Не ведаю, как оно у ихних студиозов, а у меня от того супа лишь одна мысля в башке сновала: до трактира б добраться. Там хоть мясца спросить можно. Как я о пирогах твоих тосковал, бабушка, да что там пироги, сгибня бы рыбного иль хоть кашки гречишной, с маслицем...

Пьют в заморье тоже невесть что: иль воду черну, горьку — кофием прозывают, или в трактирах эль подают. Как по мне, так это пиво худое, разбавленное. И вкус столь же мерзкий, как у тех зелий, коим меня учить пытались. Вот ты, бабушка, когда свои отвары готовишь, чего токмо туда не кинешь: и пауков сушеных, и мухомор, а то и лягву норовишь опустить. А всё одно, твои зелья не чета заморским. И на вкус приятственней, и сила куда как крепче. Ажно до косточек пробирает!

Так о чем это я? А, об ученичестве...

Долго ли, коротко ли, добрался я до этого Хоргвардса, будь он неладен. Стоит громада камена, чудищами изукрашена, а те уродцы хоть и из глыб гранитных высечены, а глазищами всюду за тобой следуют, да сверкают злобно. Ну, мне-то сие не впервой, знамо дело, у нас леший в лесу тож любит корягой с очами обратиться, да страху на путника навести. А вот мальцам тамошним с перепугу иной раз дурно делалось, особливо, когда те страшилища выть принимались.

Вот значица. Приняли меня там без вражды, но и не сказать, чтоб с лаской особливой. Первым делом вызнали, сколь у меня в мошне, да заставили палочку волшебну прикупить. В лавке у мастера Олливандера, молвят, самые наилучшие палки продаются. Делать нечего, побрёл я к нему, а мастер мне и говорит:

— Стой здесь. Я чичаз зачну шкатулки с палочками по одной открывать, какая к тебе потянется, ту тебе и продам.

Куда он указал, туда я и притулился. Мастер давай коробушки отворять, а палки в них лежат, дрожат, даже норовят поглубже в ложе втиснуться. Все ларцы по очереди перепробовали, так ни одна палочка не вылезла. Осерчал мастер, вытряхнул все палки скопом на конторку.

"Подь сюды!" — я подхожу. Палки от меня что воробьи вспугнутые, прочь как ломанутся! В угол забились и дрожат там, к стене прилипши. Мастер Олливандер в загривке почесал, поразмыслил и молвит: "Не принимают тебя мои палочки, видно чуют магию чужую."

Да какая во мне "магия"? Отродясь ничего такого не водилось. Дурь, от-то да! Дурь да силушка молодецкая. Не даром Иваном-дураком с малолетства кличут, дык я то и сам ведаю.

Вернулся я от него не солоно хлебавши: сколь не бились, а не даются палочки в руки, разбегаются, яко тараканы запечные. Метресса, к коей меня приставили, крепко задумалась. "Как, говорит, тебя магом сделать, без палочки волшебной? У нас все чародейства с нею творятся! Может, есть у тебя что-либо взамен — вещь, что к тебе привычна?"

Я лоб поскрёб и отвечаю, что, мол, ничего при себе не имею окромя посоха дорожного. Вот, разве что, дубинка... На что метресса мне и отвечает, что, твоя дубинка, конечно неплоха и к тебе привычна, но тяжела больно. Ею в воздухе руны чертить зачнёшь, так пол замка развалишь. Я даж обиделся малость. Мол, да, неуклюж конечно, но не столь же! А она всё своё твердит: негодна дубина... Ничего не попишешь, пришлось ей посох отдать, пусть на него чары свои ложит. Мож, думаю, и вправду выйдет что путное?

Определили меня в светлицу, на проживание, а там уже два парня обретаются. Один рыжий, как подпасок в селе соседском, а другой чернявый, точь-в-точь барсук, которого ты, бабушка, по прошлой весне лечила. Рыжего Роней звали. Смотрю: кажись, парнишка неплохой, сдружимся. А другой, черноволосый, тот себе на уме. Сидит, молчит, меня в упор не замечает. Глаза спрятал за стёклышками и не понять, про что думу думает. Пригляделся я к нему — матушки мои, а у него шрам во всю морду! Таких там бретёрами, да дуелянтами кличут. Сиречь — задира и драчун. С ним, думаю, сторожко себя держать надобно, покуда мой посох не вернут. Дубинку-то отобрали, сказав, что не след держать оружие в храме наук...

Меня и ещё троих парней из стран дальних поначалу решили провести по замку. Хоть и прозываюсь дураком, но смекнул, что это нас удивить желают, трепет в сердца вселить пред мощью заморской, магической. Ну, водят, показывают и то и другое, а под конец стали нас с диковинками магическими знакомить. Афтер фак... нет, как их бишь, а, артефактами.