@свидетель по делу о шабаше

— Сын мой, добеги до амбара и посмотри там мешки или что ещё годящееся постелить. Разложим себе дорожку и будем осторожно осматривать помещение. Ты слышишь меня?

Юноша помотал головой. Он пытался приноровиться к колебаниям факельного огня, чтобы высмотреть некую деталь в паре шагов от себя.

— Луна! Там луна! Там крошечная луна, расписанная вязью, — не оставив подержать факел наставнику, юноша прыгнул в груду обломков.

— Вот дьявол! — донеслось из клуба поднятой пыли.

Пыль скрыла графское отродье с головой и слегка притушила огни.

— Вот ведь дьявол, брат Бернар!

— Ты цел, сын мой?

— Да что мне сделается? Цел. Только нога застряла немного, — Вот же чёрт!

— Надо заметить, сын мой, ты выбрал достойное место, чтобы призвать нечистого.

— Да что его сюда звать? — юноша наклонился, чтобы освободить из груды обломков ногу и, надышавшийся пылью, зашёлся в надрывистом кашле. Пламя факела, предусмотрительно отведённого подальше от плаща, рисовало по воздуху эллипсами, кругами и рыжими мотыльками.

— Луна! Маленькая! Крошечная луна! И похоже, она — золотая! — юноша распрямился, он опустил факел, чтобы получше рассмотреть добычу.

Пламя высветило брату Бернару лицо графского отродья — чумазое, покрытое пылью и трухой. С дорожками слёз, которые вышиб из юноши кашель. Высмотренная сообщником луна оказалась очень странной монетой. Её можно было бы принять за динар, вот только золотой она была меньше, чем наполовину — этакий золотой полумесяц на медном поле. Брат Бернар никогда прежде не держал в руках динара, но слышал, что динары — это большой цены деньги, приметны арабской вязью, а сделаны они не из серебра, а из золота. В их-то глуши покупать на золото нечего, а вот на юге, говорят, магометанскими динарами охотно расплачивались князья и купцы.

Фальшивомонетчики?

Нашли способ позолотить медяшку?

Ещё до утра, аккуратно заглядывая под обломки разрубленной и поломанной мебели, сообщники-розыскники обнаружили на мельнице лужицу золотой жижи, припорошённую пылью и углём, много характерных осколков стекла и три целые колбы. Разбитую форму, в которую заливали медь, чтобы получить круглый медяк. А ещё — тигль, пробный камень и ступку. А потом — сундук, полный диковинных стеклянных сосудов, плошек из белой глины, стальных лопаточек, щипцов. А также — маленьких ларцов и бутылочек, наполненных жидкими, вязкими или сыпучими; прозрачными, мутными, пёстрыми — самыми разноцветными — веществами. В сундуке нашлось несколько круглых медяков. Полностью покрытых вязью: на одних — более, на других — менее выступающей. Со строчками вязи, занимающими только часть медяка — видимо, в начертании магометанских букв у фальшивомонетчиков случались ошибки. Совсем без вязи, лишь с намечающими её будущее расположение синими точками по медной глади.

— Не был этот выездной алхимический цех скрытым от барона, — сказал брат Бернар, — Вернее всего, барон его и возглавлял. Только зачем тогда резать такого полезного ему алхимика, а тем более, для чего травить своего благородного гостя?

— Конечно, не был! — отозвался из угла юноша, — я тут даже бутыль нашёл, которая с Франческо Кабири приехала и про которую вам барон в красном доме рассказывал. Зелёная. Из толстого стекла. Только ртути в ней уже на три четверти. Я заглянул. Взял немного на ладонь, поднёс к факелу, рассмотрел — правда, маленькие шарики живого серебра!

— Хоть здесь нас барон не обманул, — вздохнул брат Бернар.

— Так и не проникли мы пока в его замыслы против Хильды, — вздохнул его воспитанник

— Есть хотя бы, что ему предъявить.

— Ты хочешь сегодня же рассказать брату Фоме и брату Лотарю о нашем маленьком путешествии? — поёжился юноша.

— Да.

— И потребовать пристрастного допроса барона?

— Само собой. Я хочу забрать из красного дома Хильду до того, как мы успеем обыскать её жилище и допросить дочерей. Хильда с покойною августинкой Кларой очень дружила. А та руководила скрипторием. В нём и языческих авторов переписывали, и трактаты, составленные из поучений магометанских врачевателей. Мало ли, что может быть припрятано по чуланам у честной повитухи?

13. РАЗОБЛАЧЕНИЕ

Возвратившись в красный дом, брат Бернар застал братьев-доминиканцев приунывшими слегка от того, что он не выходил ни к заутрене, ни к завтраку. Захворал, верно? Решив не тревожить его до обеда, соследователи засели править план нового допроса Хильды Синей Ленты вдвоём.

Да какое там "захворал"?

Брат Бернар ворвался к ним, в сумрачную залу с широким столом, не сменив ещё походной одежды на рясу. Прочеканил каблуками высоких сапог, обдал свежестью снега и хвои, принесёнными на широком плаще из леса.

— Со свидания? — пошутил брат Лотарь.

— Мы переживали за тебя, — мягко упрекнул брат Фома.

— Я был на розыске и вернулся с уликами, — ответил брат Бернар.

А потом он долго и жарко рассказывал соследователям, что ещё позапрошлой ночью повитуха верно назвала ему имя обвинителя. Вот только имелось много сомнений, много неясностей в том, какая именно вражда привела барона к лжесвидетельству, и поэтому брат Бернар предпринял кое-какие розыскные действия прошедшей ночью. Сам. Втихаря. Успешные действия. Как оказалось, у его Милости была на заброшенной мельнице тайная мастерская, оборудованная затем, чтобы лить, наносить нужные надписи и окрашивать фальшивые золотые динары. А его гости из Генуи были ему сообщниками-фальшивомонетчиками. И эти фальшивомонетчики болели загадочной незаразной болезнью и мёрли либо от неё, как Франческо Кабири, либо от кинжала в груди, как алхимик Джовани Сизый Лев, чей труп они нашли в подземелье Беранжье, либо убегали из замка, едва очнувшись, как это сделал мавр карлик Юсуф.

Брат Лотарь таращил глаза и ёрзал на стуле, слушая про находки на заброшенной мельнице: о лужице золотой жижи на полу кладовки, о покрашенной наполовину монете, о бутыли ртути, уже опустевшей на четверть. Учёный монах сказал брату Бернару, что жижа эта — вернее всего — амальгама, и что медяки, похоже, красили путём погружения в неё, а ртуть была нужна фальшивомонетчикам, как амальгамный ингредиент — растворитель для золота. Со временем ртуть, имеющая свойство предаваться движению, должна будет испариться, а позолота на монетах останется. Тоненьким слоем на меди.

— Получается, ты не спал остаток позапрошлой ночи и проездил эту, — подытожил брат Фома, — Выходит, сегодняшний допрос Хильды Синей Ленты нам надо бы перенести, потому что тебе сейчас надлежит отдыхать, а готовиться к допросу нам лучше бы продолжать вместе с твоим неусыпным участием.

— Нам нужно сейчас написать план допроса барона Беранжье, — возразил брат Бернар, — а Хильду отпустить, поскольку лжесвидетеля, оклеветавшего её, она нам назовёт, а его мотивы вам расскажу я сам. Сразу после того, как мы допросим барона.

— Почему это отпустить? — удивился брат Фома, — Твой рассказ про изготовление фальшивых денег прекрасно подтверждает свидетельство Рауля Беранжье. Он сребролюбив, он любопытен до тайных знаний и загадочных веществ, поэтому и не устоял, поэтому и намазался волшебной ведьминской мазью.

— Барон любопытен до тайных знаний, барон знаком с генуэзсцами, а потому знает много загадочных историй, — парировал брат Бернар, — в бароновском замке творились странные вещи. Беранжье уморил зачем-то благородного генуэзсца. Вот и нашёл способ свалить вину за все свои ошибки и преступления на честную женщину.

— А может, она тебе умолчала о чём? — обеспокоился брат Лотарь, — Может быть, повитуха как-то узнала, что в Беранжье делают фальшивые деньги, вот барон и решился от неё избавиться?

— Отчаянный он выбрал для этого способ, — пожал плечами брат Фома, — Посодействовал тому, чтобы женщину заперли в тюрьме, окружили монахами, знающими законы, привели нотариуса и секретаря, а потом стали бы, угрожая дыбой, расспрашивать, кто из недоброжелателей и что мог бы против неё иметь?

— А барон Беранжье у нас в динарах знаток, а не в делах инквизиции, — возразил брат Лотарь, — Мог и упустить такую-то мелочь из вида.

— Тут, пожалуй, ты прав, — согласился брат Фома, — В эту волчью дыру до нас с тобой инквизиторы не доезжали. У барона, действительно, не было возможности предусмотреть такой нюанс. Он должен был думать, что мы не станем отвлекаться на его забавы с алхимией, просто дотошно расследуем колдовство уличённой повитухи.

— Даже если бы Хильда Синяя Лента и умолчала про фальшивомонетчиков, — сказал брат Бернар, — то, во-первых, разбирать это — не дело нашего трибунала, а во-вторых, мы сами увезли её из Беранжье до того, как у неё появилась хоть малейшая возможность донести на преступников герцогу. Но я не думаю, чтобы она скрыла от меня такие подробности, если бы знала о них.

— Я спущусь вниз, пошлю послушника предупредить, что секретарь и палач нам этой ночью не нужны? И стража дополнительная не понадобится до завтра, — поднялся было брат Лотарь, — Пускай брат Бернар отсыпается.

— Не нужно никого отсылать, — брат Бернар мягонько вернул брата Лотаря обратно на стул, водрузив тому руки на плечи. Руки оставались с дороги в тяжёлых воловьих перчатках, — Через пару-тройку часов я буду бодр и распишу вам план допроса Беранжье. Мотивом его лжесвидетельства была не сегодняшняя или прошлая вражда с Хильдой Синей Лентой. Какие счёты могут быть у барона к скромной повитухе, которая только что приняла тяжёлые роды у его жены? Барон оклеветал честную женщину, чтобы предотвратить вражду с могущественной семьёй Кабири.

Возможно, он на самом деле отравил Франческо Кабири и пытался отравить его спутников. Может быть, отравитель — не он. Это мы выясним. Возможно, все они заболели просто потому, что не сумели предвидеть неких опасностей своего алхимического промысла и должным образом предостеречься. Хильда мне рассказывала, что алхимик Джовани горевал о почившем господине, обращаясь к тому со словами: "Чтоже ты не уберёгся?" Я думаю, показания её подтвердят и живущие в замке слуги. В любом случае барон не мог никому открыть тайны незаконных и опасных занятий своих гостей, никому не мог доверить дел, которым те предавались в замке и на заброшенной мельнице. Вольные или невольные обстоятельства смерти Франческо Кабири и хворей его спутников указывали на барона либо как на отравителя, либо как на нерадивого хозяина — укрывателя убийцы своего гостя, ничего не предпринявшего для расследования. Гибелью барону грозила и месть семьи Кабири, да и само внимание к обстоятельствам смерти Франческо — ведь оно могло вывести генуэзсцев на след мастерской по изготовлению фальшивых золотых динаров.

Я думаю, роли в шайке фальшивомонетчиков распределялись так. Алхимик Джовани Сизый Лев варил им золотую амальгаму. Мавр Юсуф наносил на медяки такую же арабскую вязь, как на настоящем динаре. Барон Беранжье находил нужного качества медь и предоставлял у себя во владениях скрытое место для мастерской. А почивший Франческо Кабири собирался пустить фальшивые деньги в оборот во время своих торговых дел.

Когда мавр Юсуф очнулся и убежал из Беранжье, барон должен был очень испугаться разоблачения и мести. В это время у нас был объявлен месяц Милосердия. Тут барону и пришло в голову оклеветать Хильду, рассказав нам, в отсутствие каких бы то ни было улик против неё, о своём собственном полёте на шабаш, почти что о соучастии в дьяволопоклонстве. В месяц Милосердия такое признание не грозило барону ни пожизненным заключением, ни конфискацией имущества, а тем более — костром. Только он оттягивал с ним до последнего момента, чтобы Хильда Синяя Лента подольше бы ходила за его женой, — тут он нам не соврал, — но я думаю, ещё и потому, что барон пытался сам наладить изготовление фальшивых динаров без Франческо Кабири и зачем-то убитого им Джовани Сизого Льва. Барон пытался позолотить медные заготовки, иногда ему казалось, что успех близок, вот он и не успел вовремя уничтожить заброшенную мельницу, только скрыл следы производства погромом. А, может быть, он и не хотел уничтожить по-настоящему мастерскую, надеялся снова заняться фальшивомонетчеством, вернувшись из красного дома.

— Ему не было никакой выгоды убивать алхимика, — встрял брат Фома.

— Он мог переписать у него рецепт амальгамы и решить, что дальше справится сам, — пошутил брат Лотарь.

— Нами чаще руководят страсти, чем рассудок, — отвечал брат Бернар, — Судите сами. Джовани Сизый Лев болел, он последние дни неотлучно находился в Беранжье. Джовани убит кинжалом. Тело Джовани лежало среди мешков со льдом в той же нише подземелья Беранжье, где хранилось до весны — когда оттает земля и можно будет достойно похоронить или же, забальзамировав, отослать в Геную — тело Франческо Кабири. Можно в этом увидеть, что Джовани Сизый Лев был спрятан под телом своего покровителя, которое никто бы не посмел потревожить. А можно рассмотреть этот момент иначе: тело Джовани не поспешили унести из Беранжье, оно лежало скрытно возле тела Франческо, распоряжение о котором мог дать только хозяин замка, причём — в любой день. И, наконец, карлик Юсуф. Он, конечно, магометанин, и его дела не подлежат суду инквизиции. Но это лишь дела его веры, покуда он не смущает добрых католиков. Нам дозволительно принять во внимание тот факт, что у него, плохо одетого, больного, должна была иметься веская причина, чтобы очнувшись и обнаружив себя в одиночестве, в холодном коридоре, бежать зимней ночью из Беранжье.

— Ты отоспишься, и сам увидишь, что все эти страсти в шайке фальшивомонетчиков никак не могут послужить поводом для того, чтобы отпустить пойманную ведьму, — подытожил брат Фома, — "Haereticus haereticum accusat" — "Еретик обвиняет еретика" — так у нас принято. Ведьму может обвинить и фальшивомонетчик. Тем более, что алхимия — крайне нечистое искусство, и почти все без исключения алхимики — еретики.

— Но тогда у нас выходит слово фальшивомонетчика, пусть и благородного происхождения против слова уважаемой повитухи, обвинённой им в дьяволопоклонстве и колдовстве, — торопливо возразил брат Лотарь.

— Нет, у нас выходит слово фальшивомонетчика благородного происхождения против слова уличённой им ведьмы, зарабатывающей на жизнь повитушьим ремеслом, — отвечал брат Фома.

— Общее свойство барона и повитухи, относящее их к одному роду еретиков это — участие в шабаше, — разъяснил брату Фоме брат Бернар, — Это свойство известно нам только со слов барона, то есть — свидетеля, как я здесь показал, склонного ко лжи и имеющего кровный мотив для обвинения Хильды Синей Ленты. Для еретиков, относящихся к разным родам, а тем более в отношении слов еретика, сказанных им против доброй католички принцип: "Haereticus haereticum accusat" быть применён в расследовании не может.

Вот так брат Бернар объяснил схоласту брату Фоме изменения, произошедшие этой ночью в деле свидетеля о шабаше. А другой схоласт — брат Лотарь, слушая такие складные рассуждения, раскачивался на стуле, кивал, и расплывался в довольной улыбке.

Брат Бернар понадеялся было, что школярского задора хватит брату Лотарю и на то, чтобы разъяснить брату Фоме, какие именно огрехи рушат взлелеянную логическую конструкцию с осуждением повитухи. Но озорного соследователя хватило лишь на то, чтобы барабанить пальцами по столу и щуриться, приглядываясь к обретаемой истине. Так и пришлось завершать дело самому, уставшему и разъярённому: