Предпоследние трюки Кэтлин

Не мог снова связаться с бесобойцами — раз поучаствовав в их делах он как раз и напился до зелёных водяных, а напившись, поставил на кон свою свободу против службы Морскому Царю и, как водится, проиграл.

Не мог, потому что время совершения злодеяния мы судовому журналу с 'Золотой Лилии' выяснили точно, а ни на какой подходящий для похищения Лазуриты и подбрасывания её в сети период, боцман Дик не пропадал из поля нашего с Джеком зрения.

Многие знают, что окрестности Стражьего Острова — местность, располагающая к недоверию и ссорам. Это Янтаринка наша ещё слишком мала, чтобы заметить, как изменились вокруг небо, воздух и волны. А боцман Дик — тот вообще человек, ему природой его моряцкой и человеческой думать о таких очевидных вещах не положено. Разве что потом когда-нибудь, если ещё за триста лет Изумрудка его чуток образует — обтешет.

Когда-нибудь я ещё сложу песню о том, как пробивались мы в замок Никты-Софии.

В первый раз нас отогнали от острова огромные вОроны с железными когтями и клювами. Нам пришлось отойти к скалам, возле которых покоился остов старинной шхуны. Сделать второй плот — приманку для воронов и направив его под действием прилива им на растерзание, тихо пронести свой плот к Стражьему Острову под водой.

Раз уж вОроны отгоняли нас от берега, мы решили войти в замок через подводную пещеру — она была обозначена на картах 'Гарпии', вход в неё мы с Джеком к тому времени уже успели разведать.

Но на подводном входе в замок нас встретили наши старые знакомые — чёрные ядовитые водяные змеи. Мы приняли бой, и Джек — Синий нос кричал нападавшим гадам о том, как крутил вчера на фарш их прабабушку.

Дорубив змей, мы с Джеком остались досмотреть, все ли ядовитые гадины лежат у нас безголовыми. Боцман Дик и Янтаринка всплыли тем временем в верхнюю часть пещеры, где у Никты-Софии, как оказалось, были устроены приводные лаборатория и кабинет.

В эти смежные помещения у проплыва из моря мы влетели, услышав крик Янтаринки.

Светлый уровень. Кабинет. Занавешенный тканью шкаф, через которую вроде как льётся из шкафа тусклый свет. На полу, полосе света, идущей от шкафа лежит Янтаринка. Замершая. Онемевшая.

Боцман Дик шлёпает её по спине и животу:

— Нет! Не так! Нельзя так! Кричи! Вой!

Мелкая чешуя на полу. Есть ли смысл сшибать её, если уже прорезалась? Маленькие, белёсые в крошечных кровоподтёках чешуйки, высыпавшие по спине и животу:

— Не молчи, Янтаринка! Излей сердце! Вылей в словах!

— Помоги — приподнявшись на локте, Янтаринка протянула руки боцману Дику.

Конечно, не держит воздух. На суше русалке не на что опереться. Только на плечи друзей.

Мы с Джеком — Синим носом ещё не смотрели, что это так расстроило Янтаринку в шкафу, зато нам было видно, что боцман Дик, глянув туда, остолбенел, побледнел, отвёл глаза и, похоже, сам не скрючился на полу только потому, что придерживал девушку.

— Поверни к ней, — попросила Янтаринка, — и, как умолял её боцман Дик, выпустила в мир новую песню:

Моя сестрица по пучине,

В воде, а некому омыть —

Двум бусинкам в подводном мире,

Не жить янтаринкам, не всплыть.

Подобравшись к шкафу, мы увидели, что это не шкаф, а гигантский стеклянный сосуд, обращённый задней стенкой к окну.

Моя сестрица по измене,

Гвардейцы бросили на смерть

Меня. Потом нас в цепь одели.

Тебя поймали, верно, в сеть?

В сосуде плавали рядом отрезанный русалочий хвост с обнажёнными от мышц боковыми хордами, с частично содранной чешуёй и туловище русалки, у которого была вскрыта грудная клетка.

Моя сестрица по расплате,

Тебя предавшу нелюдь ту

Сожгли, не слушая проклятий,

У бесогонцев на плоту.

Остриженные золотистые волосы ещё до того, как мы сумели всмотреться в перекошенное лицо погибшей, подсказали нам, что перед нами останки пропавшей Янтаринки Первой.

Моя сестрица по безлюдью,

По нечисти — нам веры нет,

По дну — там и мечтать не будем

Увидеть тёплый вышний свет.

17. Разоблачение

Вопреки горестному финалу песни об ужасе Кэтлин, чешуйки, прорезовавшиеся на её теле, не смогли закрепиться. Часть из них сразу сшлёпал испуганный боцман Дик, часть девушка выдрала, часть отвалились сами — важно, что они не вернулись и не закрепились на коже. Такое, если уж чешуя пошла в рост, бывает нечасто.

Наше расследование завершилось, когда Янтаринка обнаружила в замке портрет волшебницы Никты-Софии, а Джек — Синий нос отыскал её лабораторный журнал.

Волшебница и вправду не старела — в пыльном приёмном зале мы легко узнали на портрете Рубиновую ундину, вот только одета она была в узкое платье со шлейфом и высокий многоуровневый белый складчатый головной убор. Левая половина её платья была зелёная, а правая — чёрная. Всё по моде двухвековой давности.

Оставался вопрос, почему её защищал Бакланя. Мы посидели и решили, что не вменим ему этого в вину и вообще умолчим о том разговоре при царе. Кто его знает? Может быть, вельможный тритон просто примеривался заделаться фаворитом Рубиновой ундины.

Записи в лабораторном журнале объясняли и пропажу Янтаринки Первой и мотивы убийства Лазуриты.

Русалка была нужна Никте-Софии для приготовления снадобий.

Тех самых, не зная ингридиентов которых, Кленовый король посылал просить у волшебницы свою дочь Римму.

Золотистые нити, вплетённые в простую шерсть, свитер из которой не давал обладателю утонуть, пока не изотрётся до дыр, оказались заклятыми русалочьими волосами. Волосы эти Янтаринка Первая отдала волшебнице добровольно в обмен на помощь любимому капитану.

Серебристые кулоны, одев которые, можно час дышать под водой, делались по рецепту Никты-Софии из русалочей чешуи и русалочьих хорд — гибких стержней по боковым сторонам хвоста. Ясно, что Янтаринка Первая не собиралась давать отрезать себе хвост. В замок на Стражьем острове её манила та же мечта, что едва не подтолкнула Янтаринку Вторую броситься в сети к бесобоям — найти простое средство, чтобы выйти из моря. Обманула её в том, что такое средство у Никты-Софии есть и заманила в ловушку атаманша 'Гарпии' Сангвия-Мария.

А основой для красно-пурпурного эликсира, позволяющего видеть жемчуг сквозь раковины и тела моллюсков было в рецепте Никты-Софии русалочье сердце.

После того, как и волшебница Никта-София и атаманша 'Гарпии' Сангвия-Мария превратились в русалок и встретились при дворе синеморского царства, Рубиновая ундина — Никта-София в надводной жизни стала бояться разоблачения и искала любой способ, чтобы погубить свою прежнюю сообщницу.

Чёрная бездна, принявшая её душу, пускай разберётся, вправду ли для неё были опасны бесобойские средства, а если нет, верила ли в их опасность сама Рубиновая ундина. Возможно, гнев Морского Царя пугал её в случае разоблачения куда больше, чем серебряные пули или святая вода.

Нам оставалось снарядить в последний путь Янтаринку Первую и упаковать для Морского Царя все улики на Рубиновую ундину.

Янтаринка Вторая ждала возвращения к обломкам 'Гарпии'.

По дороге домой мы не знали ещё, что 'Гарпии' больше нет. Толи Рубиновая ундина не поняла, что мы забрали с корабля записи и карты Сангвии-Марии и разобрались по ним, где искать след, толи на корабле оставались какие-то более явные, не замеченные нами улики, которые бывшая волшебница желала уничтожить. Просто, когда мы вернулись домой, обнаружилось, что дно, где покоился корабль, было перепахано метавшимися по нему гигантскими скатами, все окрестные валуны опрокинуты, а останки пиратской шхуны и погребённые под ними кости, разметены по всем окрестностям.

Ты представляешь, как мы испугались за нашу малявку?

А Янтаринка плакала, потом смеялась и снова плакала — перепахавшие дно скаты освободили её от толики тяжкого бремени.

18. Путь домой

Передав Морскому Царю станки Янтаринки Первой и все собранные в замке Никты-Софии записи, которые свидетельствовали против Рубиновой ундины, мы снова собрались в пещере Изумрудки. Никому из нас не было дела до того, как Царь станет запечатывать Рубиновую ундину в бочку.

Переглянувшись с Джеком — Синим носом, мы кивнули друг другу о том, как совсем немного дней нам остаётся провести с малявкой.

Вот, едва пригубила раковину!

Царь Морской нисколько не обиделся нашему отсутствию на суде. Напротив, на следующий день он сам навестил нас в пещере Изумрудки, вынырнув в надводный зал под руку с великолепной Сапфиридой. Изумрудка поднесла им по раковине самогона и, подняв тост за долголетие собравшихся, Морской Царь спросил, какой виры желает Янтаринка за несправедливое обвинение.

— Отпусти душу на покаяние! — попросила она.

— Да разве же я в силах тебя удержать? — возмутился царственный тритон, — Думай неделю, думай месяц, думай год, что ты ещё от меня пожелаешь?

— Я придумаю, — улыбнулась ему наша малявка, — А если не придумаю, не обижайся.

Царь пошёл было зелёными пятнами, но тут Сапфирида прильнула к нему и затараторила о том, что девушке надо бы дать и отдохнуть после такого дела, а с вирой ещё успеется.

Царь позволил себя увести. Изумрудка нырнула проводить их до выхода из пещеры.

— Вы поможете мне, друзья? — Кэтлин спросила об этом, когда Изумрудка уже возвратилась наверх, когда разгладились круги на воде, поднятые раздражённым ударом хвостом.

— Если ты только не собираешься расставаться с Подводным Царством при помощи бесобойцев, — хмыкнул Джек — Синий нос.

— Конечно, не собираюсь, — успокоила его наша малявка, — Я не хочу быть ни печёной, ни жаренной, ни вареной, ни даже сырой рыбой. Я хочу к своей принцессе и к брату.

— У тебя есть план? — спросил боцман Дик.

— У меня нет плана. Но я хочу попросить, чтобы вы сняли с меня ношу, без неё я попробую найти дорогу домой.

— Выкладывай, — попросил тогда я.

— Парни, вы ведь ещё будете по службе на северных берегах Синего моря? — спросила Кэтлин.

— Ещё бы! — хмыкнула Изумрудка, а боцман Дик демонстративно вдохнул аромат можжевельника и свежей сосновой хвои, воспаряющий от полных раковинок.

— Мне нужно передать два письма — его Кленовому величеству: в нём рассказ о том, как погибла его дочь и карта, где искать могилу принцессы Риммы, а ещё — письмо моему отцу. Найдёте Серого Мима?

— Не беспокойся ни о чём. Брось свою скорбь, оставь свою ярость для бездны — пусть остывает там. Одолжи тяжкую ношу старым водяным. Лучше уж порезвись пока, поиграй с дельфинами, погуляй по морю напоследок.

Запись от руки на полях:

'Вот такой совет, Джил, я дал тогда твоей сестре Кэтлин.

Никто из нас не знал тогда, что ты жив, что тебе помогла добраться до берега Хризолитесса. Она и сама не поняла, кого выловила тогда среди волн и передала близ берега стае дельфинов. Ей, горной речке в надводной жизни, не терпелось тогда вернуться, войти в сердце поднявшейся бури и усмирить, насколько это примет море, выпущенные людьми проклятия.

Думаю, что свиток с моим рассказом — именно в таком виде он хранится у нас на дне -сколько-то развеял твою скуку в тюремной камере.

Мы с Джеком — Синим носом строим план, как будем вызволять тебя от бесобойцев, пока ты ещё почти невредим.

Держись, мой мальчик!

Преданный тебе Билл — Красный нос'.

19. Возвращение Кэтлин.

Прошло несколько дней, и Янтаринка заплыла в пещеру Изумрудки, обняла её и шепнула: 'Мне пора'.

Девушка сняла с себя украшения, вложила их в ладони подруги, а самое большое ожерелье сама надела ей на шею.

Русалки поцеловались, и Кэтлин, вынырнув из пещеры, направилась к поверхности — раскрытыми ладонями в светлеющий в предрассветных сумерках круг.

Боцман Дик рассказывал мне потом, что обнаружил Изумрудку скрючившейся на камне. Приняв с испугу в полутьме приставшие к её спине частицы детрита за новые рыбьи чешуйки, он принялся ощупывать подругу со всех сторон. Изумрудка уворачивалась и ревела. В какой-то момент она устроилась плакать у него на коленях. Боцман Дик гладил и утешал её, пока не заподозрил что-то неладное. Прижал руку. Прислушался. Вены под янтарным ожерельем пульсировали у Изумрудки в лад человеческому сердцу.

Нашу малявку на дне Синего моря никто больше не видел.

Хризолитесса рассказывала мне, что встретила её в то утро на поверхности. Кэтлин плыла навстречу солнцу, а в волосах её блестели янтарные брызги.

Хризолитесса до сих пор любит петь её последнюю песню:

Через сколько таверн, постоялых дворов

Доберусь я в последний приют?

Помяну тех, кто жив, тех, кто бодр и здоров,

Выйду в сад, где давно меня ждут.

В пепельных волосах Хризолитессы сверкают с той встречи капельки горной воды. Такое случается в лучшие дни русалки, в лучшие дни горной речки Терона.

Белым ветром слетевших навстречь лепестков

Я умоюсь, оденусь, взбодрюсь.

Сладкой мякотью яблок, красою плодов

Я напьюсь, и утолится грусть.

Мне не рассказывали об этом надёжные свидетели, но я знаю и верю, что в самый тихий утренний миг Хризолитесса пролилась к подруге звонким водопадиком, а Кэтлин вбежала по его струям на самый верх, смеясь и отталкиваясь от брызг голыми пятками.

Моя гибкость вернётся упругостью струн,

Мои слёзы — колками для арф.

Ты подтягивай их, чтобы звук вышел юн —

Золотою струёй на волнах.