Андрей Леонидович покорно садится и принимается рассказывать о том, как он ездил в Париж к потомкам — законным наследникам Л. — которые совершенно не ценят его вклад в русскую культуру, не чтят родственной связи с великим человеком... Штерну оказывается достаточным внимательно посмотреть на говорящего, слегка приподняв бровь, чтобы этот восторженный "истинный потомок" прекратил свои излияния.

— Они практически забыли русский язык... — оправдываясь, говорит тот.

— Вот это уже лучше, — кивает Штерн.

Пачка писем оказывается перевязанной посеревшей от старости кружевной лентой. Конечно же, их читали, и не так давно. Может быть, что-то из этой пачки утеряно, и в любом случае, не худо бы сначала разложить их по хронологии... но набившему глаз на изучении этого почерка Штерну тут же бросается в глаза, что письма написаны разными людьми.

— Манускрипт мне не подадите?

Потом видя, что хозяин мнется, он сам встает за дневником и, раскрыв его на коленях, начинает сравнивать с ним вынимаемые из конвертов письма. Порывшись в рассыпанной пачке, он выбирает два, датированных одним месяцем.

— Смотрите, вот это — почерк вашего деда, а вот это — автор нашей рукописи.

— Но они адресованы одной женщине!..

— А что, двое не могут любить одного человека? Не спорю, почерки очень похожи. Очень. Но есть ряд нюансов.

Еще какое-то время уходит на то, чтобы указать эти самые "нюансы", заодно просветив человека относительно того, что такое дукт, угол и воздушный ход пера, общие и частные признаки. Потом они вместе раскладывают письма по двум неравным кучкам, и внутри кучек — по хронологии. И только после этого Штерн откладывает дневник на приготовленное для ночного визитера место и принимается за чтение писем.

— Вот вам, пожалуйста! — одно за другим он вытаскивает письма из первой тоненькой пачки. — Монада... София... тут Кант... тут спасение отечества... снова Кант... Что я вам говорил?.. Дедушка ваш знал, о чем разговаривать с женщинами. А о чем пишет тот другой? — Штерн разворачивает пару писем из толстой пачки. — Сплошь одни излияния чувств!.. А ну вот тут еще описание природы... рассказ о посещенном концерте... но все равно, косвенно — про то же самое... а вот еще и стихи... разумеется, любовные, и очень посредственные... расспросы про здоровье... В общем, обычная банальная любовная переписка. Почти то же самое, что в дневнике, только без телесной конкретики. Потому что адресовано даме. И при этом, смотрите, у нас одинаковые инициалы в подписи, одинаковое обращение, одинаковое расположение текста на бумаге, одинаково — если не считать нюансов почерка — надписанный адрес. Такое впечатление, что кто-то хотел создать иллюзию, что эти письма писались не двумя, а одним человеком.

Штерн смотрит на притихшего потомка.

— Расскажите-ка мне про вашу бабушку.

Андрей Леонидович хмурится, собираясь с мыслями. И тут в наступившей тишине явственно раздается скрип металлического пера. Мужчина напротив тут же бледнеет и застывает в кресле, как изваяние. Хотя нет, изваяния не дрожат и не покрываются каплями пота.

— Что он делает? — спрашивает сидящий в пол-оборота к секретеру Штерн.

Но видя, что ответа ему не дождаться, предлагает сам:

— Хорошо, давайте я буду говорить, что я вижу. А вы кивайте, если видите то же самое.

Андрей Леонидович судорожно кивает, не отрывая взгляд от сидящей за секретером фигуры. Штерн поворачивается к секретеру, какое-то время просто смотрит. Потом, вытянув ноги, откидывается на спинку кресла и, закинув руки за голову, принимается за описание.

— Я вижу перед собой молодого мужчину с темными слегка волнистыми волосами, голубыми глазами и коротко острижеными усами, сидящего за секретером и пишущего в раскрытой рукописи металлическим пером, которое он макает в стеклянную чернильницу. Пишет он, — тут Штерн поднимается и, несмотря на возросший ужас в глазах хозяина, издали заглядывает призраку через плечо. — Пишет он на самой последней странице, где есть запись. Просто ведет пером по уже написанным строчкам. "Ты навсегда останешься в моем сердце, чтобы ни случилось со мной после смерти, где бы ни суждено было мне оказаться. Ты, одна только ты!.. Ты изменила меня, заставила стать другим, обрести давно искомую мной полноту и единство существования. Этого твоего дара я никогда не смогу забыть и никогда не осмелюсь уже стать прежним, чтобы жить, как раньше. Где бы ты ни была, любовь моя, умоляю, прошу тебя, дождись! Дождись меня! Ибо только вместе, только вдвоем сможем войти мы в сияющие чертоги" Точка. Вероятно, на этом месте он исчезает.

Однако, закончив писать, призрак кладет рядом перо, ждет, когда просохнут чернила, закрывает рукопись. Потом оборачивается назад и некоторое время смотрит на дрожащего в кресле хозяина дома. Просто смотрит.

— Николай Андреич, — вновь делает попытку Штерн.

Но моргает, и вот уже на стуле перед секретером никого нет. Рукопись лежит на столе так, будто ее и не открывали. Андрей Леонидович, опав в кресле и закрыв лицо рукой, тяжело дышит. Штерн подходит к высокому окну и открывает форточку. Потом возвращается к секретеру, берет рукопись и, приблизив ее к свету, изучает последнюю запись. Так и есть, ровно в тех местах, где рука призрака тянулась к чернильнице, след пера бледнеет, а потом более темные буквы отмечают письмо с новой порцией чернил на кончике пера. Значит, призрак не может выйти за пределы последовательности когда-то совершенных им действий. А им ли совершенных?... Ну, конечно же, им!.. Динамический стереотип и память тела — уж чего-чего, а этого не подделать. Это вам не оформление любовных эпистол.

— Поздравляю вас, — говорит Штерн сидящему в кресле мужчине. — Эта гениальная сволочь не ваш предок. Вот только как нам теперь быть с предком настоящим?.. У вас нет, случайно, другого знакомого призрака?

По затравленному взгляду внука понятно, что этот вопрос можно было и не задавать.

— Ладно, сам найду.

Но видя, что бодрости эти его слова не прибавляют, продолжает:

— Андрей Леонидыч, ну будьте же вы, наконец, мужчиной. Возьмите себя в руки. Все ведь хорошо! Неужели же вам так приятно считать себя потомком, пусть и талантливого, но все же морального урода?.. Давайте мы с вами встретимся завтра, или даже лучше послезавтра... Вы за это время подберете мне фотографии из вывезенного вами архива, поищите письма близких родственников и друзей, как самого Л., так и вашей бабушки. А я пока пороюсь в архивах и соберу другую информацию...

— И знаете что, — вспоминает он Елену Степановну. — Есть прекрасное народное средство против депрессии, вызванной привидениями. Это чай с вареньем... У вас что, нет варенья?... Андрей Леонидыч!... И вы еще проповедуете любовь к корням? Не имея в доме варенья? Да еще в чем-то упрекаете потомков нищей русской эмиграции?... Вот, кстати, — заканчивает он, подняв указательный палец и обращаясь одновременно к портрету Л. и к хозяину дома, — между прочим, типично русская непоследовательность!...

Хозяин молча взирает на него с видом печального скептика.

— Все, откланиваюсь, — говорит Штерн, убирая в сумку рукопись. — Призрак ночует у меня. Не забудьте запереть дверь. А то, как бы к вам не пришли другие, более хлопотные визитеры...

На метро, с учетом пересадки, уже не успеть. Соответственно задача сводится к тому, чтобы дойти до ближайшего проспекта и поймать идущую в нужную сторону машину. И хорошо бы успеть до того, как разведут Литейный мост. Какое-то время Штерн думает, в какую сторону двинуться, потом поворачивается спиной к Мойке и идет в направлении Офицерской. Впереди на другой стороне улицы два пьяных человека выясняют отношения с третьим, не менее пьяным. Судя по его возражениям, они пытаются отнять у него пивные бутылки, которые он несет зажатыми меж пальцев за горлышки, по две в каждой руке.

— С каких это, я вас спрашиваю, пор пьяный интеллигент не может пройти по Коломне, чтобы какая-то пролетарская шваль не попыталась изъять у него честно заработанное бухло?

Улыбнувшись, Штерн ускоряет шаг, на ходу вытаскивая из внутреннего кармана свою "фройляйн". Должны же ему когда-нибудь порезать в драке лицо, раз уж у него самого рука не подымается...

— Господа, признайтесь, давно к цирюльнику не ходили?

Темная сталь, блеснувшая в тусклом свете уличных фонарей, и надо думать, легко узнаваемый силуэт "фройляйн" моментально производят нужное впечатление. Оба любителя халявной выпивки тут же превращаются в миролюбивых обывателей и, бормоча извинения, спешно удаляются восвояси.

— Ведь ясно же, что если человек идет в такое время сразу с четырьмя, то это последние! — продолжает разоряться оскобленный в лучших чувствах интеллигент.

Веселье не удалось... Ну, что ж, может статься, оно и к лучшему. В порыве благодарности человек протягивает облаченному в черное робин-гуду одну бутылку. Тот отрицательно мотает головой:

— Неужели я похож на того, кто способен взять у человека последнее?

Опустившийся интеллектуал издает довольный смешок, салютует Штерну и идет в сторону Мойки. Нет, ночью в городе музыку лучше не слушать.

* * *

Где бы найти для консультации призрака?.. Утро Штерн проводит в архиве и нет-нет, да и подымает глаза к тяжелой потолочной росписи. В таком старинном особняке, где устраивались балы, собирались члены тайного общества и хранилась коллекция всяческих древностей, непременно кто-то должен бродить по ночам. Но вот беда: у него нет близких знакомых среди сотрудников, а те, что есть, недостаточно сумасшедшие, чтобы их можно было расспрашивать о таких вещах.

Потом, проходя под копытами Всадника, он долго всматривается в конское брюхо с начищенными до золотого блеска яйцами. По идее, если погрозить ему кулаком, да выкрикнуть какую-нибудь непристойность, глядишь, он за тобой и погонится. Вот только, как после этого с ним разговаривать? Да и вообще, Штерн с трудом представляет себя беседующим с императором. Нет, надо найти кого-нибудь попроще. По этой же причине отпадает Инженерный замок, кто бы там ни бродил, и Эрмитаж.

В библиотеке ему удается оказаться в ГАКе наедине с Александром, и он решает попытать счастья. У Александра светлые, почти белые волосы, голубые глаза и бледная, почти прозрачная кожа, сквозь которую на лбу и висках просвечивают зеленоватые вены. При взгляде на него сам собой приходит на память рассказ о неких белых цветах, которые столь прекрасны, что их называют ресницами Бальдера, и одного упоминания которых достаточно, чтобы о самом Бальдере не сказать больше ни слова. А еще он всегда молчит и никогда не смотрит в глаза, предпочитая общаться со Штерном, опустив голову или прикрыв прозрачные веки, осененные этими самыми ресницами. Почитатель скальдической поэзии какое-то время наблюдает, как библиограф склоняется над каталожным ящиком, и внимательно следит за тем, как подрагивают белые паутинки его ресниц в одном ритме с перебираемыми карточками. Потом, как можно более небрежно, задает свой вопрос:

— Александр Евгеньевич, вам что-нибудь известно о призраках в Публичной библиотеке?

Пальцы замирают средь карточек, ресницы продолжают биться. Плавным движением это арийский красавец извлекает свою мраморную кисть из ящика и еще более плавным жестом задвигает ящик на место. Потом, ни слова не говоря, протягивает Штерну его незашифрованные требования.

— Я, наверное, что-то не то сказал, — пытается извиниться любопытный читатель Штерн.

— Вы всегда говорите что-то не то.

Ошарашенному Штерну ничего не остается, как забрать из рук прекрасного аса свои бумажки.

— Э-э... Послушайте... Ладно, признаю, я задал дурацкий вопрос... Но эти змеи у меня ведь просто не примут заявки без шифров!

Но тот уже проходит мимо Штерна и идет к выходу из каталога. Через пару шагов он останавливается, поворачивает к Штерну свое бледное лицо, и Штерн вдруг внезапно осознает, что он впервые в жизни глядит робкому Александру прямо в глаза.

— Со всем этим, пожалуйста, к Геннадию Константиновичу. А у нас с вами все кончено.

Вот те на!.. Оказывается, между ними что-то было... Штерн встряхивает рукой, смотрит на свои электронные часы. Где-то через полтора часа у Александра заканчивается дежурство. И теоретически, если повезет, он успеет подать требования, так чтобы получить какие-то книги еще сегодня. Ну, что ж, остается идти в зал и дальше работать над комментарием. Хотя разрешить вопрос с призраком было бы предпочтительнее...

Когда у Александра заканчивается смена, он о чем-то тихо переговаривается с напарником. Штерн видит из глубины зала, как эти двое — до прозрачности белый и рыжий в темных веснушках — смотрят в его сторону. Полдень с Закатом с упреком глядят в сторону одинокой Ночи. Ничего хорошего не сулит этот треугольник. Александр, шевельнув под свитером острыми лопатками-крыльями, сгорбившись, уходит из зала, и Штерн видит, как Геннадий с многозначительным взглядом манит его к себе пальцем. Час от часу нелегче... Штерн закрывает книгу, собирает незашифрованные требования и идет к столу дежурного библиографа, где покорно садится на один из стоящих перед ним двух читательских стульев. Занявший свое место Геннадий смотрит на него своими чайно-зелеными глазами, сложив руки лодочкой и спрятав между ладонями свой коршуноподобный веснушчатый нос. Как будто раздумывает, что бы ему такого со Штерном сделать.

— А между тем, у меня незашифрованы требования, — с упреком говорит ему Штерн, кладя перед ним пачку заявок.

— Совсем остатки совести потеряли? — не глядя на листки, строгим голосом говорит ему Геннадий. — На уфологов теперь работаете?

Штерн молчит. Не каждому признаешься, что у тебя дома по квартире шляется призрак. И чтобы понять, что ему нужно, необходимо взять интервью у какого-нибудь другого призрака.

— Штерн, вы понимаете, что с каждым таким вот заказом вы скатываетесь все ниже и ниже?

Опустив голову, Штерн молчит. Еще бы он этого не понимал...

— Ну, хорошо. Деньги они вам платят. Можно как-то понять. Но Сашку-то зачем всякими глупостями терзать было?

А вот уж это — просто удар ниже пояса. Штерн поднимает голову и смотрит в насмешливые глаза цвета крепкого зеленого чая. Аж скулы сводит от горечи, стоит только представить, какого вкуса должен быть этот напиток.

— Я бы не стал его спрашивать, если бы в этом не было необходимости. Но говоря между нами... совсем между нами... — понижает он голос. — Мне кажется, он давно искал этого предлога.

От насмешки в зеленых глазах не остается и следа, хоть обладатель их и делает вид, что не понял намека.

— Хорошо. Я познакомлю вас с человеком, который утверждает, что видел здесь призраков. Но если вы думаете, что сможете запросто пообщаться с Дубровским или с бароном Корфом, вы глубоко заблуждаетесь.

— Не-не, — поспешно прерывает его Штерн. — Мне нужен кто-нибудь попроще. Вроде безвозвратно пропавших читателей, или кого-нибудь, кто упал с лестницы, повесился в хранилище, ну или там был завален книгами, скажем, или каталожными ящиками...