Кот

А потом слегка разбавленное вино. Фино из Хереса-де-ла-Фронтера, конечно. Лучшее, что дает виноградная лоза, выросшая на белых меловых склонах гор в Пограничье. Вино — символ христианских побед! Как мы, воины Христа, на войне с неверными, фронтерос, можем пить что-то иное?

Фино — король местных вин. Достаточно крепкий, чтоб не портиться, не превращаться в дьявольскую кровь — уксус, сколь угодно долго. Сладкий, терпкий, совсем немного, самую чуточку горьковатый.

— Не знаю никакого иного питься, что лучше Фино разгоняло бы пары глупости в голове, — разглагольствовал Лопе Геррада, и ни единый человек в отряде не мог с ним поспорить. — Оно добавляет духу крылья, и от того — все, что слетает с языка, становится метким словцом. Оно согревает кровь, и делает труса отважным, а малодушного — отчаянным. С хересом в животе сердце, раззадорившись, готово на любой подвиг!

— Отлично сказано, приятель! — воскликнул, сверкая белозубой улыбкой Берриак. — Так славно, будто сами ангелы небесные подсказывали тебе слова!

— Или фино, — хохотнул Северянин.

— Если только — это не одно и то же! — поддержал Мартин Абарка.

Не знаю, так ли уж влияет знаменитое вино на сердце обитателя пограничья, или среди альмогаваров сплошь собрались люди с пылающими сердцами, но с моим планом соратники согласились мгновенно. И немедленно приступили к его исполнению.

Эль-Контадор побежал во дворец искать мажордома, а я с Северянином, Берриаком, Абаркой, Малышом Либре и дедовским мечом — к пристани, искать иудеев и приключений.

2. Богатый выбор случайностей

Должно быть, сержант Лопе де Канисарес — редкостного таланта командир. Или, уж по крайней мере — отмеченный Господом арбалетчик, способный за двести пасов (пас — 1,4 метра) поразить болтом катящееся яблоко. Был бы стрелок сотником какого-нибудь городского ополчения, я бы еще подумал, будто он давнишний любимчик и собутыльник капитана. Однако, каждому известно, что среди собранных добрым королем Альфонсо людей такого быть не может.

Что-то же должно было проявиться в этом рыбачьем сыне, какой-то талант, достаточный чтоб стать командиром сотни королевских стрелков. Что-то, мне неведомое, не очевидное.

Но вот в чем я могу поклясться на Святом Писании, так это в том, что оружием благородных идальго этот человек не владел совершенно. Размахивал своей тонюсенькой, в половину легче той, что на поясе моего оруженосца, эспадой, как мальчишка с лопухами придорожными сражался. Наскакивал на меня, петушком, выкрикивать даже что-то грозное пытался. Я защищался, и поверить не мог, что глаза мне не лгут. Что это не хитрая игра. Что этот стрелок действительно сумасшедший — с этаким-то навыком боя выйти против первого меча Пограничья!

Сказать по правде, даже растерялся сначала, такого поединщика перед собой обнаружив. Это вроде как — идешь на ярмарку, готовишься к многословному торгу с матерым купчиной, подсчитываешь динеро в кошеле, а встречаешь туповатого виллана из глухой горной деревни, восторгающегося единой серебрушкой в мозолистом кулаке.

Ранил я его в язык. Долго выбирал, куда именно клинок свой направить, пока не пришла в голову мысль, что молчаливый королевский посланник должен придтись по сердцу многоуважаемым дону Педро с доном Энрике. Тем более, что рана эта хотя и весьма болезненная, но не смертельная. И быстро зарастающая. Главное не тянуть в рот всякую гадость, полоскать несколько раз в день отваром ромашки и поменьше болтать. Я это со всей достоверностью знаю. Один из двух братьев Сомпреро, Франциско, однажды получил мавританскую стрелу в щеку, которая наконечником ему как раз в язык вошла. Благо наш повар, Антонио, не растерялся. У него и игла нашлась с шелковой ниткой, и травам обучен. Франциско с тех пор немного шепелявит, а на щеке у него красуется страшный рубец, но ведь это не умаляет достоинства воина! Не правда ли?

Де Канисарес нанес простой боковой удар. Старый Микаель называет такие ударом рыбьего хвоста. И непременно добавляет, что так только тростник рубить хорошо, или приговоренным — головы. И на щит легко принять, и просто уклониться.

Щита у меня нет. Потерял однажды в горах. И уклоняться я не стал. Остановил легкое лезвие своим шлеморубом, и пнул сапогом в колено противнику. А когда тот повернулся боком, вонзил клинок прямо ему в щеку.

— Ха! — восторженно воскликнул Мартин Абарка. — Это дабы рот сей не смел более произносить хулы против рыцарской чести!

Я не стал посвящать молодого наваррского идальго в нюансы последней просьбы моего бывшего сюзерена. Довольно было и того, что дон Лопе предлагал мне продать своего господина за деньги. А вот какой-то дворянин, присланный из дворца наблюдать за поединком — тот похоже был куда лучше осведомлен. Потому что стоило де Канисаресу отскочить от меня, разбрызгивая кровавые капли по занесенной песком брусчатке припортовой площади, кивнул мне многозначительно. И тут же объявил, что данной ему алькаидом властью, объявляет поединок чести завершенным, а меня его победителем.

В качестве трофея мне передали никчемный, с чрезмерно изукрашенной смарагдами крестовиной, "детский" клинок противника. Ножны я сам забрал у угрюмо на меня зыркающих арбалетчиков. Пришлось даже рыкнуть на них. Предложить продолжить веселье, если им есть что сказать настоящему кабальеро. К сожалению, среди шестерых верных так и не нашлось ни единого, кто считал бы себя мастером меча. Теперь бы я жалеть противника не стал — на их поясах нагло прямо-таки выпирали пухлые. набитые монетами, кошели.

Можно было бы конечно плюнуть, и не ссориться с королевскими стрелками из-за ерунды, но мне показалось, что чехол для смешного оружия как бы не дороже самого меча. Оставлять себе это убожество я конечно же не собирался.

К раненому, злобно сверкнув на меня глазами, бросился Иегуда бен-Давид. Это еврей. Один из тех двоих, к которым мы уже успели наняться в охрану. А куда им деваться-то было? Ни один другой отряд в крепости за сопровождение одинокого фургона до Севильи браться не желал.

Я, как кабальеро с небольшим отрядом хорошо вооруженных воинов, мог рассчитывать на шесть мараведи в день. Было бы нас не девять, а, скажем — дюжина, плата могла бы подняться до семи. Ну и питание охраны за счет нанимателя. Это древний испанский обычай, который при найме даже не обсуждают.

Как бы не так. Старший из иудеев, Файзель ибн-Эзра, торговался за каждый обол. Нет. Не так. Пробовал торговаться. День для меня был вообще переполнен неожиданными открытиями, так что его стоны о туземной дороговизне продуктов, скорее удивляли, чем раздражали. В конце концов, я дал обещание дону Педро предложить свои услуги евреям. О том, что я обязан еще и наняться за бесценок разговора не было.

— Ты видно что-то не так понимаешь, жид, — протянул я, подражая севильскому обычаю, когда тот, в ответ на молчание, вдруг стал уверять, будто их охотно принимают при дворе молодого короля, и он лично замолвит за меня словечко. Если конечно мы сойдемся в цене. — Я не намерен обсуждать с тобой стоимость моего отряда. Либо ты платишь за десять дней вперед и кормишь моих людей в пути, либо едете одни. Я достаточно понятно объясняю?

— А...

— Шестьдесят мараведи сейчас. Остальное в пригороде Севильи, — догадался я. — И если пища не понравится моим воинам, съедим одного из твоих коней.

Старший и младший, размахивая руками как заполошные чайки, беседовали несколько минут на своем языке. А потом вынесли вердикт: деньги в момент отправления из крепости. Выходим немедленно после прибытия в порт нужного корабля. Даже если в ночь. Я не особо понимал — к чему такая спешка, и почему бы не отправиться на рассвете, как это принято у добрых христиан. Но и спорить не стал.

В Севилью из Альхесираса идут две дороги. Южная, через Тарифу, Вехер-де-ла-Фронтеру и Кадис, на Приграничный Херес, а оттуда на север, к столице Андалусии. И северная — через Беналуп и Медину-Сидонию, опять-таки на Херес. Вторая короче, изобилует длинными спусками и крутыми подъемами. Лучше, если в телегу вместо двух Мурсийских росинов, будут впряжены могучие волы. Только где их теперь взять? Так что оставалась только южная, более приспособленная для пароконного фургона.

В сушь, по дороге через Тарифу, не особенно погоняющий лошадей караван доходит до Севильи за одиннадцать дней. Но я был уверен, что наниматели, готовые покинуть безопасную крепость даже вечером, станут торопиться. В общем, к предместьям крупнейшего города округи мы должны были выйти как раз к исходу десятых суток.

В свои расчеты я иудеев посвящать не стал. Пусть себе думают, что смогут придраться к чему-нибудь по дороге и не выплатить строптивой охране воображаемую оставшуюся часть...

Оба дела были сделаны. Можно было возвращаться в усадьбу и начинать готовиться к путешествию. Но я все-таки остался в сумрачном переулке у припортовой площади. Потому как в этой песне последний куплет еще не был допет.

Нам с Северянином, заблаговременно подготовившим укрытие в заваленном хламом тупике нужно было всего на всего дождаться возвращения Берриака и Малыша. Ну и прикрыть от возможного преследования, если таковое последует.

Пока мы с неимоверно самонадеянным де Канисаресом изображали яростный бой, а шесть королевских стрелков и два еврея за этими скоморошьими плясками наблюдали, наши браться успели проникнуть в усадьбу и найти, где спрятаться до ночи. Благо долго ждать им не нужно было. Поединок начался уже в вечерних сумерках.

Очень хотелось забраться на сваленные в беспорядке бочки, перемахнуть не слишком высокую стену, и заняться делом самому. Судя по тому, как нетерпеливо ерзал рыжий гигант — он мои желания полностью разделял. Но ни мне — не дай Господи кто увидит и узнает, ни ему — таких крупных людей во всей крепости по пальцам одной руки можно перечесть, в усадьбу соваться было нельзя. Иначе пришлось бы попросту убивать там всех, включая нанимателей, а задаток-то за охрану в пути мы еще не взяли!

Крепость невелика. А людей в ней живет и того меньше. На быстро темнеющем, по летнему бархатном небе расцветали удивительные звезды. Сменившийся ветер лениво колыхал и шлепал морскими водами о бревна причалов. Где-то далеко, на стене, глухо перекрикивалась ночная стража и шуршал по каменной мостовой нагревшийся за день песок. Город засыпал.

Дважды прошел патруль. Еще одна примета грядущих изменений. Даже во время осады Гибралтара солдат на пустынных улицах Альхесираса не было. Ворам и грабителям здесь не разгуляться, а немногочисленные жители довольствовались высокими заборами и крепкими запорами. Кого и от чего защищали с грохотом марширующие по узким улицам стражники — не понятно, но нам их прогулки только на пользу пошли. Не давали расслабиться и задремать.

Наконец, наше терпение было вознаграждено. Уже далеко за полночь из-за стены послышалась приглушенная возня, а потом коротко мяукнула кошка. У Малыша Санчо талант, может изобразить голос любого животного или птицы. И поди отличи — взаправду там ночная хищница мяучет, или Либре нам сигнал подает?!

Бросили камешек. Через секунду точно такой же перелетел обратно. Свои! Мы с Северянином мигом поставили на попа приготовленную бочку, рыжий тут же на нее взгромоздился и оказался на полголовы выше стены. Как раз, чтоб было удобно принимать увесистые кошели с добычей, а потом и помочь легким и ловким братьям переползти преграду. Минута, и наши экзекуторы уже в переулке, на корточках пережидают проход очередного патруля.

— Что там? — прошелестел я, прижав губы чуть не к самому уху баска.

— Иглой в ухо, — так же тихо отчитался он. — Сон его будет крепок.

И тут же, спрятав сверкающие даже в свете звезд зубы, повинился:

— Этот дьяволов выкормыш, младший жид... Похоже, он видел меня.

— В лицо? — глупо было спрашивать. Головы они сразу замотали темными тряпками на берберский манер. Так что Хавьер только покачал головой, впившись пальцами мне в плечо — мимо проходили стражники алькаида.

— Как он сможет тебя узнать? — покачал я головой, когда опасность миновала, и можно было отправляться домой. — В ночи все кошки — серы.

— Тебе виднее, Эль-Гато, — хмыкнул Берриак. И воскликнул весело: — Кто-нибудь догадался взять с собой вина?

Хорошая шутка! Хотел бы я взглянуть на безумца, решившего прихватить с собой в бой флягу! Лишняя тяжесть. Булькающая и неудобная, постоянно лезущая под руку. Так что пришлось баску терпеть до возвращения в нашу усадьбу. Глупцов среди нас не было.

Настроение у всех было превосходным. Абарка, встретивший нас на половине дороги, выглядел угрюмым и озабоченным, пока не разглядел сверкающие зубы Хавьера и не услышал хохот неукротимого Северянина. И веселья еще добавилось, когда оруженосец вытянул из тайника в обвалившейся стене брошенного дома старый и пыльный — каким и должен быть — замечательный, в кантару (кантара — 16,13 литра), бочонок вина. По нашему сговору во время сиесты, он и должен был это сделать, но кто же знал, что божественного сока винной ягоды будет так много?!

Угостились, а потом Северянин взгромоздил остатки на плечо, приобнял свободной рукой баска, и они вдвоем, распевая развеселую песню о овечке и пастушке, двинулись в сторону дома. Ну и мы тоже. Сзади. Лицедей из меня плохой, и петь я не умею. Так что при встрече с очередным патрулем моя роль сводилась к тому, чтоб просто висеть на плечах братьев и благоухать пролитым на рубаху вином.

"Добычу", я имею в виду — бочонок, пришлось оставить нашим, собравшимся у костра во дворе усадьбы. Ну и выпить немного с ними, пока Мартин рассказывал о поединке. Потом еще пришлось отчитаться об условиях найма к двум евреям. Герраде-то было уже, по большому счету, все равно. А остальным приятно было услышать, что хотя бы по пути до Севильи питаться мы будем за чужой счет. Да еще и немного монет заработаем. Встречи с бродящими по округе дезертирами и разбойниками никто не опасался. Добрый воин на большую дорогу не пойдет. Опытному и хорошо вооруженному арбалетчику всегда найдется место в чьем-нибудь отряде на какой-нибудь войне. А согнанных в ополчение и сбежавших от тягот лагерной жизни вилланов мы разгоним одним своим видом.

За разговором не заметили, что у костра с нами не было казначея. Удивились даже, когда он вышел с мешочком денег и заявил, что готов немедля выплатить доли уходящих из отряда братьев. Поведал, что торг с мажордомом дона Педро прошел успешно и удалось продать тому двух самых слабых наших мулов. За тысячу между прочим! Именно так, как Контадор еще в ущелье обещал.

Еще раз, под непременные шутки Берриака и гогот Северянина, пересчитали долг. Немного поспорили с Геррадой из-за качества монет, но все-таки пришли к согласию. Шестьсот восемьдесят семь мараведи, разделенные на три равных кучки, перекочевали в кошельки уходящих альмогаваров, а остальное в наши.

Кто-то остался у костра, а я, повинуясь знакам казначея, отговорился усталостью после поединка, ушел в дом. Следовало обсудить добычу Малыша с Хавьером и поделить добытое.

Покойный де Канисарес деньги особенно не прятал. Видно полагался на свой авторитет и силу полудюжины королевских стрелков. Так что нашему глазастому Санчо оставалось только взять несколько мешочков, как хозяйки берут окорок в подвале с ледника. Я на его месте нипочем не бросил бы такие деньжищи так беспечно. Все-таки это не пара обрезанных по краям динеро. Сто полновесных кастильских добл и на три сотни мараведи серебра! Достаточно, чтоб нанять галеру до Севильи, или снабдить полным доспехом рыцаря. На хорошего боевого коня и меч уже не хватит, конечно...