Маг поневоле

Еда вон, опять же! Я повертел в руке зелёный огрызок и, закинув его в рот, начал неспешно жевать. Как есть огурец! Я такие, "помнится", в детстве, с грядок таскать любил — похрустеть. И остальной харч, что мы с Гондой на пару умяли, тоже ничем новым меня не удивил.

И не важно, что я ничего этого не помню. Тут уже узнавание на бессознательном уровне идёт. Оно самой природой заложено. И какой из этого вывод? То, что я и вправду местный? Ладно. Посмотрим. Тут ещё вариант с попаданием в прошлое себя не исчерпал или в параллельный мир. Время покажет. Тем более, что что-то изменить я всё равно не могу.

— Тебе проще. Ты же круглый сирота. Сам говорил, — вывел меня из задумчивости чей-то голос. Похоже, пока я витал в облаках, тут уже целый спор разгорелся. — Что тебе терять то было? Тебе что в деревне, с голодухи, пухнуть, что в школе мажеской.

Я оглянулся и встретился глазами с третьим членом нашей маленькой группы: щуплым пареньком в замызганной телогрейке и драном треухе, завязанном на подбородке, несмотря на довольно тёплый день. Парнишка смотрел зло и непримиримо, словно я в той, прошлой жизни, успел ему изрядно насвинячить.

— Вон ему было что терять, — продолжил между тем белобрысый, кивнув в мою сторону. — У них деревня богатая, дворов за две сотни будет. Почти город! И живут, наверное, сытно. Тати в такую деревеньку не сунутся, частокол вишь, какой возвели и мужиков много. Степняки туда тоже не доходят. Не любят они лес. Шибко не любят. Не жизнь, а кулебяки с медом.

— То-то он, видать, от хорошей жизни, штопаными портками и куцым армячишком сверкает, — не согласился с ним Марк и вздохнул. — Нее. Крестьянствовать везде тяжко. Лучше, конечно, чем мажеским промыслом заниматься, но тоже не хлеб с маслом.

— Гляди Вельд, разговорили мы их с тобой, — усмехнулся Гонда. — А то не поверишь, больше трех дён с ними бреду и слова вытянуть не мог. — Он неспешно стянул штаны и, не стесняясь, здесь же облегчился. — Только сопли пускали и бубнили что-то себе под нос.

Марк с белобрысым последовали его примеру. Я брезгливо отвернулся и, не спеша, пошёл к ближайшим деревьям, благо лес шумел совсем рядом.

— Далеко направился? — Что-то в насмешливом голосе Гонды заставило меня остановиться. Я обернулся и встретился с тремя парами глаз, буквально сверлившими мне спину. Только, так и не сказавший мне за всю дорогу и пары слов Силантий старательно отворачивался.

— Отчаянный ты паря, — с каким-то даже восхищением заметил белобрысый. — То в пустошь в одиночку лезешь, то в лесок, со стигмой на шее, прёшься. Тебе бы ещё коня достать, да по степи на нём прокатится. Совсем-то будет!

— А что не так то? — Не понял я. — Мне по нужде нужно.

— Ты видно и вправду блаженный какой-то, — покачал головой белобрысый. — Пустошь, она конечно такая. Кому тело искорежит, кому душу покалечит. Может и память отнять. Но не также! И куда деревенские глядели, когда тебя в колдуны отдавали?

— Да не хотели они отпускать! Сам же слышал, — затравленно огрызнулся я. — Ты лучше объясни, что не так то?

— Да ладно тебе, Лузга, — примирительно сказал Гонда и положил руку мне на плечо. — Не видишь разве? Он, и вправду, ничего не знает. И я хорош, — поморщился он. — Былины всякие ему сказываю, а о том, что в магах его ждёт, и чего в дороге опасаться нужно, обсказать не догадался!

— Потому что, это даже младенцы знают, — возразил Марк, накидывая на плечи узелок. — Как такое забыть то можно? Да и мы чай не няньки. Вон у него для этого земляк есть.

Силантий, никак не прокомментировав замечание в свой адрес, всё также молча, поднялся и, прихватив мешок, направился в сторону обоза.

— Земляки разные бывают, — задумчиво посмотрел ему вслед Гонда. — Некоторые пострашнее ловцов оказаться могут.

— Каких ловцов? — Поинтересовался я, плюнув на условности, поливая ближайшие кусты.

— Тех, с которыми ты только что познакомиться хотел, — язвительно отозвался Лузга, тоже бросивший заинтересованный взгляд на спину удаляющегося Силантия.

— Ты хоть зачем нам стигму на шею вешают, помнишь? — Повернулся ко мне Гонда и, увидев мой отрицательный жест, горестно вздохнул. — Беда с тобой! Ты думаешь почто, мы сами в Вилич своей волей топаем, хотя ни я, ни Марк, ни вон Лузга, туда особо не рвёмся? Не разбегаемся никуда? На самом деле, всё просто. Во-первых, если ты сбежишь, из твоей деревни уже троих без всякого баллота, вместо тебя, заберут, ну а потом, взбешённые мужики на твоих родичах отыграются. Обычно вместе с хатой сжигают. Но даже не это самое главное! — Гонда как-то так хищно улыбнулся. — Вон Марка или Лузгу это может и удержит, а у меня родичей нет. Сирота я. И к землякам особо тёплых чувств не питаю. Тут другое. — Юноша смачно высморкался себе под ноги и потёр на шее стигму. — В общем, если мы вместе с отцом-послушником в школу не войдём, Трое нам дадут три дня на размышление. От каждого бога, по одному. А по их истечению, камешек на стигме станет белого цвета.

— И что? — Не понял я.

— И то! — Вызверился Лузга, обернувшись. — Пока она чёрная, ты под защитой Троих. Тебя трогать нельзя. А как побелеет, то всё! Беглец ты. И каждый встречный тебя перенять обязан. Снять её самому невозможно, потому как заклятье мажеское на ней лежит. Так что схватят непременно. Больно уж награда велика.

— Много дают? — Решил уточнить я.

— Да уж не поскупились, — скривился Гонда. — На эти деньги пару коров купить можно. Но даже не это главное! Деревня того, кто тебя изловит, на следующий год от баллота освобождается. Не будут там его тянуть! Так что, куда ты не сунься с белой стигмой, везде конец один. Свяжут и в город отвезут.

— А дальше?

— А дальше всё просто, — с воодушевлением ответил Лузга. — В твою деревню отцы-вершители нагрянут, да троих отроков с собой прихватят! Да ещё и грошей, что в награду, за твою поимку, уплачено было, вдвое встребуют. А тебя в Виличе, на лобном месте, прилюдно сказнят. Причём, я слыхивал, что вершители каждый раз что-нибудь этакое придумывают. Ну, чтоб и корчился подольше и вопил погромче. У жрецов палачи ещё те затейники!

— Может и не сказнят, — задумчиво почесал голову Марк. — Я слыхивал, что отцы-радетели всех помеченных к себе забирают. Ходоков из них, значитса, делают.

— Может и так, — не стал с ним спорить Лузга. — А только в чём тут прибыток, я не вижу? Не знаю что и хуже: на лобном месте, под плетью ката корчится или в запретном городе от волшбы нечестивой издыхать!

А что такое — запретный город?

— Я же тебе уже сказывал, — удивился Гонда. — Каждый из трёхсот проклятых, что Лишнему служили, свой город имел. Ну, Хунгар эти города все и порушил. А только до конца их уничтожить даже он не смог! Большинство кристаллов и книг, когда жрецы мажески школы возрождать стали, в них и добыли. Вот только простому люду в них вход заказан. Сунешься — вмиг отцы-вершители переймут! Их возле каждого такого города много. Потому как, никто не знает, в какие именно города асуров Лишний свои сферы слияния поместил! А значит, в любой из них может будущий перевёртыш попасть попытаться! Поэтому поиском новых камней мажеских, да книг колдовских только сами жрецы и промышляют. Наберут народишку среди татей и каторжников, да в город ходоками и посылают.

— Только народ сказывает, что больно уж часто ходоки там мрут, — хмыкнул Марк, потягиваясь и повернувшись ко мне, лукаво подмигнул. — Так что не сказнят тебя Вельд. Ты не сомневайся! Как есть, в ходоки определят!

— Ладно, — согласился я. — Что убегать себе дороже, я уже понял. А сейчас-то почему вы меня в лесок не пустили? Сигма на мне пока чёрная.

— Трое! Дайте мне терпения! — Возвёл глаза к нему, теперь уже, Лузга. Марк при этом как-то сочувственно захихикал, крутя пальцем у виска.

— Награда очень уж большая, — со вздохом, признался Гонда. — Какой разбойник откажется? Вот они и взяли в привычку обозы жреческие сопровождать. Чуть в сторону от обоза отошёл: по нужде там али ещё чего и всё... Тут тебя и ждут. И пикнуть не успеешь, как свяжут и уволокут.

— Так стигма то на мне чёрная! — начал горячится я.

— Ну и что? — Хмыкнул Марк, поднимаясь с земли. — Сегодня чёрная, а пройдет несколько дней и побелеет. Они подождут.

— А разве так можно? — Не на шутку озадачился я. — Ну вот утащат они меня, а после властям отдадут. Так я же молчать то не буду. Всё как было расскажу.

— Кто тебя слушать будет? — Презрительно фыркнул Лузга. — Да и сами ловцы тебя в город не повезут. Они тебя деревенским отдадут. Тем освобождение от баллота, а татям гроши и благодарность: подлечится там, припасы пополнить, о караване богатом загодя узнать. А отцы-вершители потом и разбираться не будут, — мрачно подытожил он. — Больно им надо!

— В общем, всем хорошо, — констатировал Гонда. — И Татям, и деревенским, и жрецам с господине князем. Плохо только тебе.

— Значит, они и сейчас за нами идут? — Опасливо оглянулся я, в сторону леса.

— Может, идут, а может, и нет их тут совсем, — пожал плечами Гонда — Проверять не собираюсь. Дорого обойтись может. И тебе не советую. Держись возле меня — глядишь и дойдёшь спокойно до Вилича.

— А чего они ждут тогда? — Задумался я. — Не проще подойди и просто забрать нас. Оружия у нас нет, а там, — кивнул я в сторону обоза, — если охрана и вступится, так их с десяток всего. Заодно и обоз пограбить можно.

— Так-то оно так, — почесал за ухом Гонда. — Добра на подводах немало будет. Ток жрецы давно отучили их обозы грабить. Отнять то, оно дело не хитрое, — кивнул он на подводы. — Ток потом этим татям жизни не будет. Отцы-вершители их даже искать не станут. Просто отец-приор отлучит от храма Троих все окрестные деревеньки за потворство и всё. Мужики их сами порвут. Это даже похуже будет, чем с белой стигмой по лесам шастать!

— Ну а мы, — добавил Лузга, — пока за обозом идём, тоже под защитой Троих находимся. Тайком умыкнуть могут, а вот так ... В открытую... Дураков нет! Жрецов даже степняки не грабят!

— Да, — оживился я. — Как раз хотел спросить. А почему в повозки быки запряжены? На конях то побыстрее было бы.

Очередное разглядывание моей тушки тремя парами глаз дало понять, что я опять сморозил что-то, по местным меркам, невообразимо глупое.

— У нас на конях только самоубийцы ездят, — наконец выдавил из себя Гонта. И тут же, потерев подбородок, опроверг самого себя. — Нет. И они не ездят! Можно и попроще смерть сыскать, ежели жить неохота.

Я вопросительно уставился на него. Гонда устало покачал головой и всё же решил объяснить.

— Это всё из-за степняков. Эти дикари, почему то решили, что на лошадях могут ездить только они. Бог, что ли, ихний, им так разрешил или ещё чего. — Гонда презрительно фыркнул и тряхнул головой. — Не это важно. Важно, что за другими они такого права не оставляют. И просто звереют, когда даже просто в здешних краях лошадь увидят. А уж ежели верхом кого на ней споймают, то совсем беда.

— И что с таким будет?

— Ничего не будет! — Задористо гыкнул, прислушивавшийся к нашей беседе, Марк. — Совсем! Даже костей потом никто не найдёт!

— Только это ничего, довольно долго продлится, — согласился с ним Лузга. — И старики бают, что вопли стоят такие, что хоть уши зажимай. В пытках эти сволочи, толк знают.

— А что за казнь то? — Мне стало жутковато, под мрачными взглядами моих спутников. Ну, их к Лишнему лошадей этих. Мы лучше ножками! Потише пойдёшь, подальше дойдёшь.

— А кто его знает, — пожал своими могучими плечами Марк. — У нас уже лет триста на лошадях никто не ездит. Даже господине князь. Его в специальном паланкине рабы на плечах носят. Я когда с батей в городе был — видел. Большой такой. Красивый!

У обозов началось движение. Засуетились возницы, потянулись, широко зевая, к телегам воины.

Засобирались и мои спутники. Гонда, убрав остатки еды в заплечный мешок, не спеша отряхнулся и задумчиво посмотрел на меня.

— Слушай, — обратился он ко мне. — А ты как с земляком то своим раньше ладил али как?

— А я знаю, — озадаченно пожал плечами я. — Я же не помню ничего!

— А ну да, — хлопнул себя по лбу Гонда. — Никак не привыкну. Я к чему спрашиваю. Дружок твой вон к отцу-послушнику подошёл. Гляди, как кланяется. Чуть лбом дорогу не проломил. А у нас лишний раз на глаза жрецам попадаться не принято. Прибытку никакого, а боком выйти запросто может. Вот и думка у меня. Чего он к нему сунулся то? Не на тебя ли донести?

— О чём доносить то? — Не на шутку встревожился я.

— А кто Лишнего хвалил? — Хмыкнул в ответ Гонда. — Мол, при нём люди хорошо жили. А Хюнгар только порушил всё. Да за такие речи отцы-вершители кого хочешь, на костёр определят!

— Неужто сразу на костёр? — похолодел я. Озвученная перспектива совсем не радовала.

— Да нет. Не сразу. — Лузга сморщился так, словно ему в рот сунули что-то омерзительно-противное. — Дознание сначала с пристрастием учинят. Да скоро сам узнаешь, — мазнул он по мне взглядом. — Щас отец-послушник нас позовёт. Так мы с Марком всё как было обскажем. Жрецам врать себе дороже выйти может, да и ты нам чай не свояк.

Я ошеломлённо оглянулся. Гонда, насупившись, отвёл взгляд. Марк, с притворным сожалением, развёл в стороны руками: мол, не хочется, а куда деваться?

— Я бы и сам на тебя донёс, — решил добыть меня Лузга, задумчиво поглядывая в сторону обоза, — да выгоды никакой в том не видел. Докука одна.

— Как же так, — ошеломлённо выдавил, наконец-то, я. — Я же вам ничего плохого не сделал.

— Нам нет, — согласился Лузга, почёсывая брюхо. — Потому и не донесли. А ему видно где-то дорожку перешёл. — Кивнул он в сторону обоза. — И в самом деле, ты этого не помнишь, аль лукавить удумал, теперь дело десятое. Щас вои тебе руки скрутят и в телегу.

— Отойдём со мною, други, — отодвинул меня плечом Гонда. — Побалакаем чутка. — И, ободряюще ткнув меня локтём в бок, отвёл Марка с Лузгой чуть в сторону.

Я остался стоять, соляным столбом, косясь на оживлённо шептавшихся парней и проклиная себя, на чём свет стоит: "Идиот! Болтун несчастный. И кто тебя за язык то тянул?! Забыл, где находишься?!"

В серьёзности нависшей надо мной угрозы, я ничуть не сомневался. Со служителями бога во все времена шутки плохи были. Серьезная это организация. Суровая, прямо скажем. И то, как местные старики лебезят перед каким-то мальчишкой — это наглядно подтверждает. Порядки тут жестокие. Полумер не признают. А с кем любая религиозная структура нещадно борется, стараясь искоренить под корень? Кого, во все времена, жгли на кострах, заживо замуровывали, забывали камнями? Еретиков, конечно! Даже к иноверцам терпимей относились! Потому как это враг внешний и понятный. Он только сплочает ряды верующих в борьбе с ним. Еретики страшнее. Они как черви в дереве. Здесь сомнение в каком-то священном постулате, там несогласие с трактовкой одного из религиозных канонов, глядишь — прочный на вид дуб превращается в своё трухлявое подобие, грозящее рассыпаться в любой момент. А я для местных жрецов тот самый червяк и есть. В правильности поступков местных богов усомнился, да еще и Лишнего этого, будь он неладен, хвалить надумал.