Высшие явно отмечали благополучное завершение церемонии и отбытие Нормана — практически без происшествий, ведь никого не убили. Я занял свободное место и поднял крышку, накрывающую уже подготовленные блюда.

Мясо. Мясо — это хорошо. Нэртэс успешно грабили захваченные страны и придерживались договора, так что снабжение Аринди продовольствием шло по графику. В городах уже ввели выдачу продуктов по талонам, но пока что нормы были вполне большими — пока. Стоило бы радоваться тому, что дают, но еда по-прежнему не вызывала у меня аппетит.

О продуктовых поставках в уплату долга по налогам уже договорились с Островами. Но много ли пришлют Острова, и что именно? Зерна там нет, и мяса даже своим не хватает — может быть, поэтому островитяне такие мелкие. Зато черепаховый суп очень вкусный, а на материке его не найдешь. И вместо нормального вина на Островах гонят какую-то муть, что по вкусу, что по содержанию. Но увлекаться не стоило, а то занесет почище Нэттэйджа — и вместо житейских бесед я буду рассказывать, как всех ненавижу, и делиться планами. Делиться планами было бы вовсе некстати.

Впрочем, подбор темы для житейской беседы мне тоже казался не слишком удачным. Беженцев с Островов ассимилировали в традиции Полыни, Полынь находилась в руках у мирринийке, а мирринийке подобные вольные темы считали недопустимыми. Выглядеть в своих глазах образцом морали мирринийке нравилось, и называть все остальные народы распущенными — тоже. Разве что в разной степени: редкостной, необыкновенной, ужасающей. Редкостно необыкновенно ужасающе распущенные народы называли чужие требования нытьем и убогими предрассудками, но моральные противоречия — как раз та самая важная и значимая вещь, которая никогда не разрешится легко и просто. Мы хотя бы за них не убиваем.

— Но я совсем не об этом, — спохватился Нэттэйдж и вновь повернулся ко мне. — Вам, светлый магистр, не стоило бы любезничать с этими двоими.

— Почему?

На обычный вопрос он ответил далеко не сразу:

— Светлый магистр... обычные темные... Репутация? Нет... долженствование? Ненадлежащее поведение. И дело не в сегодняшнем дне... а в целом.

— Но я разговариваю со своими людьми, — возразил Вильям, увлеченно пиля стейк.

— Со своими. Амариллис и Бретт — люди Шеннейра. Эршенгаль — человек Шеннейра. Когда магистр интересуется людьми другого магистра, это всегда вызывает вопросы, — Нэттэйдж выковыривал из банки оливки и выкладывал поверх взбитых сливок на пирожном. Я давно заметил, что у него были явные вкусовые нарушения. — Когда вы только поднимались по ступеням — возможно. Но теперь вы стоите выше их, и вы для них опасны. Вы можете снизойти, но снисходят не так.

— Но Шеннейр возится с его заарном, — вновь вмешался Вильям.

— Да, причина умиления всего Мэйшем... Но и Шеннейр скоро не сможет, — Нэттэйдж сегодня был в удивительно меланхоличном состоянии духа. — Все течет, все меняется, у вас, Кэрэа Рейни, уже появились собственные маги, и вы теперь несете за них ответственность... Конечно, я не знаю, что такое быть магистром, в полной мере.

А может, общий прием пищи для Нэттэйджа имел свое значение. Есть в одиночестве ему не нравилось, а садиться за один стол с подчиненными он не имел права. У меня не было особых причин проводить время с высшими, но в комнате было тепло, по стенным панелям летели ярко раскрашенные птицы, праздная глупая болтовня отвлекала, и я даже самому себе не хотел признаваться, что привык общаться с Нэттэйджем.

Гвендолин была далека как высокое небо, Олвиш скор на расправу, Шеннейр непредсказуем — а Нэттэйдж всегда корректен. Даже реши он со мной расправиться, никогда бы не стал делать это сам. Я прекрасно понимал, что меня купили за хорошее обращение, но хорошее обращение в гильдии стоило действительно дорого.

— А у вас очень тесный круг, — без охоты заметил я, и пояснил: — Круг людей, с которыми вы можете общаться на равных.

— И после уничтожения светлой гильдии он стал ровно вдвое теснее, — Миль вошел быстрым шагом и не глядя швырнул на стул мокрый плащ. — А вы думали, почему мы друг друга терпим?

Вильям пожал плечами, не отрываясь от еды:

— Ну я вот с вами нормально общаюсь.

— Вот видите, Миль, как надо с людьми, — похвалил его Нэттэйдж. — А не как вы — с порога гадости.

На ремарку Миль даже не обратил внимания, без спроса устроившись напротив. Потом нахмурился, забрал у меня бокал и под удивленные взгляды высших со стуком переставил бутылку подальше:

— Но мы еще ладно, семья Элкайт в тупике. Никто не слышал, что Олвиш собирается делать со своей генетической стратегией?

— Могу спросить, если хотите, — развел руками Нэттэйдж. — Он меня за прежние вопросы не убил, может, и сейчас не убьет.

— А что у Олвиша за стратегия? — не понял Вильям.

— Нет в гильдиях подходящей кандидатуры под продолжение рода, — доступно объяснил Миль. — Сейчас светлые появились, но род Элкайт и так в погоне за силой занизил себе интеллект до минимума, а после смешивания со светлыми там точно будет не потомство, а хрень полосатая. Шеннейр извести их хотел, что ли, когда выбил Юлию?..

Обсуждение было оправданно — семья Элкайт была ценным боевым ресурсом, за что им многое прощалось, и потерять ее было печально. Даже как объект изучения. Обычно с подбором партнеров у Элкайт сложностей не было — пусть речь шла о расчете, а не чувствах. Статус высших сам по себе привлекателен; включить свои гены в генетическую стратегию сильнейшего магического рода страны почетно. Разовый союз заверялся особым соглашением, и за рождение ребенка Элкайт отдаривались: родовые артефакты, услуги, запасы энергии, один раз ради отступных отгрохали целый замок. Но высшие волшебницы — иных генетическая стратегия не рассматривала — не из тех, кому можно всерьез ставить условия и на кого можно надавить, если что-то пойдёт не так. Поэтому главной ценностью в плане передачи генов Элкайт считали своих женщин.

Рождение девочки праздновалось с особой пышностью. Именно Юлия должна была стать продолжательницей рода; именно на нее и на ее детей возлагались главные надежды, а не на детей Юрия или Олвиша. Среди Элкайт бытовало мнение, что магический дар передается по женской линии — а среди гильдий ходили слухи, что женщины в семье Элкайт исходно сильнее и агрессивнее. Возможно, Юлия впечатляла окружающих слишком сильно.

По меркам семьи Олвиш совершил святотатство. Но Юлия, Юрий и Олвиш были вполне умны; просто жизнь никогда раньше не ставила перед ними сложных задач. Порой мне казалось, что Элкайт действительно стоило сбавить обороты — пусть их маги будут не такими сильными, но чуть более счастливыми.

— Как у вас все сложно, — изъявил восхищение Вильям. — А почему полосатые? Вероятность кожной мутации? А Юлии Элкайт не передалось?

Нэттэйдж совсем посмурнел.

— Наверное, у всех высших тяжело с семьями, — попытался я спасти ситуацию. — Слишком высокая планка отбора...

— Семья и должность высшего, Рейни, — фыркнул Миль, — несовместимы.

Вильям даже прекратил есть.

— Вы что, в постели о политике разговариваете?

— Конечно, о политике! — влез Нэттэйдж, разливая вино по бокалам. — Опять эти мирринийке из правящей столичной верхушки подминают под себя власти Шафрана. Воткнули свои высотки туда, где градостроительным планом даже близко не предусмотрено, у ла'эр предприятия отжирают в прямом эфире, а те только глазами хлопают и чуть ли не двери перед ними открывают. Ашео уже под себя подмяли, ваши сородичи, Миль, гипнотизируют их, что ли? Сил уже нет. А она мне говорит: "Что мы с ними, как с людьми? Заведем дело на нарушение закона об ассимиляции и этнических притеснениях, и либо они гражданское общество в Шафране строят, либо поедут строить в Хору!"

— Кхм-кхм, — вежливо прокашлялся Вильям.

— А что, думаете, внутренняя служба опять слишком много на себя берет?

Миль сидел с таким лицом, будто мораль перед ним не просто попрали, а расчленили и сплясали сверху. Я спокойно допил чай и спросил:

— Так что с Шафраном? Спасли полукровок?

Нэттэйдж с отчетливой досадой отмахнулся:

— В этом Шафране натуральный котел. Мы на них заарнов натравили. Заарны вообще ничего не понимают, зато ходят туда-сюда и страх наводят. Норман мне пообещал приехать лично. "Нарушение единого стандарта" наш Лорд понимает. А потом к ним еще светлые приедут и совестью додавят. А вели бы себя по-хорошему, отделались бы штрафами.

Судя по грусти, перешедшей в задумчивость и пристальное разглядывание потолка, по мнению Нэттэйджа Нэтару не помешал бы ремонт.

— Вильям, а как вы это допускаете? — обратился я к излучающему довольство высшему. — Все эти махинации с предприятиями?

— А это не мои предприятия, — добродушно пояснил тот. — Администрация подминает частников, Норман отбирает присвоенное у администрации, но Норману оно не нужно. В результате Лорд Норман будет плохим, а предприятия будут у нас.

Воистину, место в темном совете Вильям заслуживал.

Переговорный браслет нагрелся, сжимая руку, и я извинился перед присутствующими, отвечая на вызов. Сначала в еле установившейся связи ничего нельзя было разобрать, но потом, пусть и не сразу, я вычленил слова:

— Приходите... — голос Лоэрина вновь сорвался на всхлип и невнятное бормотание.

Именно тогда я понял, что утро этого дня и весь день, и вечер друг друга стоили.

Лоэрин находился в одной из лабораторий нижнего уровня. Дверь была заперта; присоединившийся по пути Иллерни приложил к ней универсальный печать-ключ, и первыми внутрь ворвалась охрана.

Тело лежало на верстаке.

При жизни это был один из лаборантов: расчленили его аккуратно, практически отделив каждую косточку, но оставив соединяющие их жилы и сосуды. Ребра были выломаны и выгнуты; кожа была туго натянута между ними, а легкие вынуты и как будто надуты через ведущие к ним трубки. Голова тоже была практически отрезана: но все части скрепляли провода, проволока, нити.

Лоэрин сидел в углу. Белый халат был залит кровью, и руки были заляпаны по локоть. В глазах его плескался чистый ужас:

— Я не помню... ничего не помню... я просто создаю вещи... собираю механизмы... это не я!

Охрана подхватила его под руки. Лоэрин не сопротивлялся, безвольно плетясь за ними. И от верстака, и от тела несло фиолетовой дымкой искажения настолько, что становилось трудно дышать, и сердце тьмы пульсировало здесь, разъедая ткань мира.

И верстак, и пол, и стены были изрисованы знаками, которые я видел только у Матиаса. А во тьме, под чужим фиолетовым солнцем, поднимались все выше межпространственные врата.

* * *

В светлый блок я возвращался с тяжелой головой. Лоэрина увели и заперли в изоляторе; тело накрыли стазисной печатью и отправили на срочное изучение. Врата не открылись, ничего еще не рухнуло — пока. Голоса с той стороны все же достали одного человека, но не будем торопиться, как сказала Гвендолин.

Все под контролем, у нас все хорошо.

Перед входом я прижался лбом к дверям, собираясь с силами, и решительно шагнул внутрь, навешивая на лицо дружелюбное внимание.

Светлые, как и положено для позднего вечера, спали. Какие молодцы. Держать маску так жестко не было нужды, и я внутренне расслабился. Но стоило все же заглянуть к Иллике и проявить — как там это называется? — заботу. Никогда не поздно начать изображать настоящего магистра.

Бринвен дежурила, прислонившись спиной к двери в комнату Иллики, и это должно было меня насторожить. Не насторожило.

Кайя сидел на одеяле рядом с Илликой, обхватив ее виски ладонями. Мерцающая золотистая паутина коконом опутывала голову девушки, освещая темноту, и отражалась в идеально-пустых глазах без крохи разума. Я присмотрелся внимательно, изучая, что именно происходит, а потом приказал:

— Отпусти ее.

Подмастерье чуть повернулся и качнул головой, возвращаясь к своему занятию.

— Отпусти ее!

Паутина погасла. Кайя опустил руки и отодвинулся на край кровати. Иллика со всхлипом втянула воздух, вздрогнув всем телом, и согнулась в рыданиях, впиваясь ногтями себе в лицо.

Через пять минут беготни вокруг и попыток ее успокоить, я крепко пожалел, что влез. Через полчаса я просто пожалел.

— ...И давно она так?

Не действовали убеждения, и светлая магия больше не помогала тоже. Чистая нерассуждающая боль расплескивалась по эмпатической сети, ударяя по чужим искрам и конца-края ей было не видно. Я был далек от того, чтобы прямо обвинять Бретта — серьезного вреда он бы причинить не успел. Но Бретт мастерски сумел вытащить прошлые страхи и ткнуть в старую рану — и Иллика рыдала над ней.

— Как только мы ее нашли. Я сразу выстроил ограждающее заклинание, — в голосе Кайи не было осуждения, скорее... удивление? — Она бы уже не помнила ни о чем.

"Если бы мне не помешали".

Магистр всегда прав — так почему он отдает неправильные приказы?

Светлые бы, разумеется, с этим справились — настоящие светлые маги, а не горстка людей, которые силой обстоятельств вынуждены были стать светлыми. Если в сети девять стабильных звеньев и одно сломанное, то его спасут и починят; если в сети девять звеньев сами еле-еле держатся, то одно пошедшее вразнос утянет за собой остальных. Только установившееся ментальное равновесие светлой общины грозила обрушить одна Иллика.

Должны ли мы помнить то, что помнить не хотим? И насколько другие могут решать за нас?

Дверь с грохотом врезалась в стену. Иллика вновь вздрогнула от страха и внезапно умолкла. Остановившаяся в дверном проеме Бринвен с усталым раздражением заявила:

— Где твоя гордость, Иллика? Светлому магу — и лить слезы? Тем более, перед своим магистром...

В заплаканных покрасневших глазах мелькнула искра разума, следом — узнавания, и я с отчаянием увидел, как они вновь наполняются слезами. Неожиданно очутившись пред ликом магистра, Иллика окончательно решила, что гордости у нее нет, светлой магии она недостойна, и жизнь ее кончена. От надрывных рыданий, ставших еще горше и похожих на тонкий вой, я едва не взвыл сам и взялся за переговорный браслет. Медики общины объявились у дверей во мгновение ока, и я запоздало понял, что никто, по сути, и не спит. Они просто сидят по комнатам — потому что подмастерья сказали, что они будут мешать, а правильные светлые не мешают своим.

— Бринвен, милая, иди отсюда, — непререкаемо велела мать Юны. Кайю выставили из комнаты так же быстро, но куда более вежливо, и я снова схватился за браслет. Транквилизаторы у темных пришлось выцарапывать силой, потому что никаких лечебных бесконтрольных препаратов светлым не полагалось. Темные порывались даже прийти сами, но делали это с такой... неспешной... готовностью, что я всерьез забеспокоился, что дело затянется до утра. Не говоря о том, что встреча с темными — последнее, что сейчас Иллике нужно.

Ночь проходила нескучно. Успокоить девушку удалось только после убойной дозы магии и такой же дозы успокоительного, которое пришлось вкалывать мне. Потому что ни инъекторов, ни шприцев, ни, честь по чести, лекарств, на острове не водилось, и за двенадцать лет даже люди, когда-то имевшие некоторое отношение к медицине, растеряли навыки.