Тайные люди доносили государю, что на самом деле этот самозванец поповский сын Матвей Веревкин и родом из города Быхова. До поры до времени спокойно учительствовал в Могилеве, где его случайно увидел на базарной площади ксендз Копелюшко лично общавшийся с царевичем Дмитрием во время его пребывания в Кракове и по Москве. Возвратившись в Варшаву, он немедленно доложил о сделанном открытии королевскому священнику Игнатию Стеллецкому, после чего учителя арестовали и под конвоем отправили в столицу. Там он пробыл около трех месяцев, после чего появился в Киеве и назвался царем Дмитрием. Его сразу поддержал ротмистр Лисовский, объявивший, что готов оружием добыть престол подлинному сыну Ивана Грозного.
Кроме этого, люди доносили, что вор только фигурой, ростом и волосами похож на царя Дмитрия, а в остальном полная тому противоположность. Голову держит набок, нос крючком, брови густые и говорит с заметным южным говором.
Под знамена самозванца собралось около двенадцати тысяч человек, большинство из которых были польские шляхтичи, со своими слугами и подданными. Многие из них к превеликой радости короля Сигизмунда покинули ряды рокоша, продолжавшего прочно связывать руки польского правителя.
Чтобы помочь самозванцу, Сигизмунд выпустил специальный манифест, согласно которому каждый из дворян кто был ранее предан королем проклятию и лишен чина и земель, за участие в рокоше, теперь вставший под знамена самозванца, получал полное королевское прощение. Также по указу короля ротмистр Лисовский получил чин полковника и полную власть над войском самозванца.
— Теперь у меня есть возможность поквитаться с русскими за польскую кровь, подло пролитую ими в Москве. Они у меня сторицей заплатят за каждую каплю, за каждую жизнь! — гордо говорил ясновельможий пан, энергично готовя шляхетское войско к походу на своих обидчиков.
В первой половине апреля, войско самозванца через Могилев двинулось к русской границе и, перейдя её, устремилось к Новгород-Северскому. Двигались "лисовики", так местные жители прозвали подручных пана Лисовского так быстро, как того хотелось самозванцу и его воеводе. Причина этой медлительности заключалась отнюдь не в большом обозе, без которого шляхтичи не мыслили свое участие в войне. Едва ступив на землю Московского царства, они столь основательно принялись грабить и разорять оказавшиеся у них на пути деревни и малые городки, что их можно было назвать "мамайцами".
Беда не приходит одна — гласит народная мудрость и вслед за быховским "истинным царем Дмитрием", из Самбора, на русскую землю надуло ещё одну напасть. Что по своей сущности представляла ничуть не меньшую, а может быть даже большую опасность для Русской земли.
Объявившийся в Самборе в самом конце лета 1606 года "царевич Дмитрий", которого сразу под свою опеку взял пан Гонсевский, к большой радости Москвы умер после одного обильного застолья в доме пани Ядвиге Мнишек. Естественно, пошли слухи, что коварные "московиты" отравили столь опасного для себя претендента на царскую власть. Однако пившие и евшие с самозванцем паны в один голос говорили, что "московский пес" не знал удержу в вине и еде, за что и поплатился своей никчемной жизнью.
Однако свято место пусто не бываете. Не успели справить по претенденту поминки, как в Самборе появился новый соискатель престола московского. Правда, на этот раз, он назвался царевичем Андреем Нагим, родственником Ивана Грозного. На престол он не претендовал, так как вида был самого не царского, но на роль "доброго", защитника крестьян от произвола бояр и помещика подходил, что называется по всем статьям. А чтобы добрый "царский родственник" смотрелся солидней, поляки определили ему воеводой бывшего беглого холопа Ивана Болотникова.
Несмотря на свое низкое происхождение, этот человек имел за плечами солидный боевой опыт, благодаря которому исколесил почти половину Европы. Поначалу он объявил себя сторонником государя Дмитрия Иоанновича, но после его указов о продления розыска беглых холопов быстро от него отрекся и пополнил приют всевозможных искателей крестьянской правды в Самборе.
По мере сокращения съестных запасов в замке у пани Ядвиги, все это славное воинство было вынуждено перекочевать в Белую Церковь, где обитало до весны, вынашивая планы "освободительного" похода на Москву. Когда же снега сошли и дороги подсохли, Болотников и Нагой перебрались за Днепр в Переславль, а оттуда двинулось на Путивль под лозунгом "Воли и справедливости для крестьян".
По пути к русской границе отряд Болотникова вобрал в себя много "черкасс" — лихих людей живущих в польских владениях по обе стороны Днепра и прочих любителей легкой наживы приграничных набегов. Общая численность этого воинства увеличилось до шести тысяч человек, большая часть которых была вооружена только холодным оружием.
Однако едва оно вступило на территорию Московского царства, как к ним немедленно примкнули местные севрюки, недовольные притеснением Москвы их прав. Они не только почти вдвое увеличили численность армии Болотникова, но и значительно усилили её, так как многие из них имели ружья, пищали и даже пистолеты. Государь сразу озаботился этим вторжением, так как был лично знаком с севрюками и ведал, на что они способны.
По его приказу в Путивль был отправлен с войском воевода Федор Шереметев, однако по пути он серьезно заболел и был вынужден вернуться в Москву, сдав командование войском второму воеводе князю Шаховскому.
Когда государю доложили об этом, он остался недоволен подобной заменой, так как хорошо знал военные способности князя. И как сильно за него не заступались бояре и многочисленные друзья князя, он решил заменить его молодым Скопиным-Шуйским.
— Молодой, да ранний — говорили царю осторожные советчики, совершенно не узнавая в нем прежнего Дмитрия.
— Молодой, да сильный! — отвечал им государь, — таким некогда на печи сидеть, да о девках мечтать. Им дело делать надо, пока сила есть да удаль молодецкая.
Князь Скопин-Шуйский покинул столицу в средине мая и вслед за ним наступил черед покидать с главным войском столицу и саму царю Дмитрию.
Перед тем как двинуться в поход, царь устроил смотр своему войску. Это поднимало значимость идущим в поход воинам и придавало уверенность тем, кто оставался в Москве. В их числе была и государыня Ксения Борисовна, в чреве которой уже зрел новый плод любви.
Следуя старым традициям, по этому случаю царь отправил богатый вклад в Троицкий монастырь. Пожелал, чтобы монахи неустанно молили господа о благополучном разрешении царицы наследником.
При этом, Дмитрий четко придерживался правила "Богу — богово, а кесарю — кесарево". Уходя в поход, он оставил царицу Ксению под тщательным присмотром сотника Мишки Самойлова. Его великий царь пообещал щедро озолотить, если с царицей будет все в порядке и спустить шкуру "ежели, что плохое случиться с царицей и её плодом". По этой причине Самойлов собирался дневать и ночевать возле покоев царицы Ксении, при этом исполняя обязанность коменданта Кремля. Под его командование был выделен почти целый полк стрельцов, которых злые языки тут же окрестили "самойловскими выкормышами". Так как Самойлов набирал их по собственному усмотрению, ставя на первое место верность и преданность государю.
Командовать войском, остающимся на защите столицы, было поручено воеводе Ивану Воротынскому. Хотя многие доброхоты пытались отговорить царя от подобного назначения, тот был тверд, в своем решении. Уединившись вместе с князем Воротынским для обсуждения сложившегося положения в связи с вторжением неприятеля, государь пришел к твердому убеждению, что воевода полностью предан ему и душой и телом.
Стоя под хоругвями в парадной броне и наблюдая, как мимо него, проходят пешие сотни стрельцов и конные отряды дворян, государь не мог нарадоваться их виду и числу. Особенно выделялся полк немецких наемников во главе с генералом Ротенфельдом. Благодаря его стараниям общая численность немецких наемников московского государя достигла четырех тысяч солдат. Новоиспеченный генерал очень надеялся, что это не предел и усиленно хлопотал о превращении полка в корпус.
Когда мимо государя, важно чеканя строй и дружно выкрикивая: — Хох! Хох! Хох! Кайзер Дмитрий! — прошли немецкие наемники, тот обратился к стоявшему рядом с ним воеводе малой руки князю Дмитрию Пожарскому. Несмотря на свои тридцать лет, он успел проявить себя в ратном деле и был отмечен вниманием царя из общей плеяды русских полководцев того времени.
— Хорошо идут, черти! — с определенной долей зависти воскликнул царь. — Любо дорого смотреть!
— Дорого, государь, ох дорого — незамедлительно откликнулся князь Пожарский, намекая на содержание наемников казной.
— Дорого, но необходимо. Скупой всегда платить дважды! — насупился государь, недовольный камешком в огород спасших ему жизнь и престол людей.
— Все ничего, да только любят господа немцы цены за свою службу задирать, а то ещё хуже. Чуть что не так, начинают угрожать, что уйдут от тебя к шведам или полякам, а то и вовсе к татарам. Неверный народец!
— Эти — верные. Эти — не разбегутся, — уверенно заявил ему Дмитрий, — на них у меня казны хватит, но во многом ты прав, тезка. Нам самим надо полки иноземного строя делать. Чтобы не хуже поляков, шведов и этих же немцев были, а даже лучше!
Было видно, что эта мысль давно терзает его ум, но не только военными делами был занят государь в эти дни перед походом. Перед самым выходом в поход, Дмитрий получил письмо из Германии от Ганса Фохта, которого он отправил в Европу за иноземными мастерами. Немец писал, что навербовал около ста человек нужных государю людей, что они готовы немедленно выехать в Московию и просил денег на дорогу. Дмитрий без малейшего колебания приказал казначею Митрохину отправить Фохту просимую им сумму денег, но при этом строго настрого запретил плыть на Русь через Балтику.
— Зная большую нелюбовь к нам со стороны наших высокородных братьев короля Карла шведского и Сигизмунда польского и их сильную настороженность к любой нашей попытке пригласить к нам на службу европейских мастеров. А также помня, как шведы и поляки чинили всевозможные препятствия отплытию на Русь людям набранным в Германии, по приказу моего батюшки царя Иоанна Васильевича, приказываю господину Фохту и его людям плыть к нам не через Балтику, а на голландских кораблях отправиться в город Архангельск. Путь далекий, но надежный, к тому, же может число мастеров желающих ехать к нам пополниться за счет голландцев — писал царь своему вербовщику, щедро добавляя денег для новых рекрутов и к огромному огорчению главного казначея Московского царства.
Наступивший новый год приносил ему одни расстройства и страдания, ибо проделал огромную прореху в сундуках московской казны. Установление новых курантов в Кремле и завершение постройки нового царского дворца. Подготовка к войне с самозванцами и набор немецких наемников, приглашение европейских мастеров, их содержание и переезд, было лишь частью затрат и расходов, приводивших в ужас казначея Митрохина.
Большие деньги были отправлены на обустройство вновь обретенных земель в устье Дона и крепость Азов. Взяв их под свою царственную руку, государь стремился показать своим и чужим, что свершенное им деяние — это всерьез и надолго.
Отдельной строкой в перечне государевых трат и расходов шли подарки донским казакам и их атаманам.
— Казаки, верные защитники моих южных рубежей. Они помогли мне взять Азов и моя совесть, не позволяет мне проявлять скупость в отношении них — говорил государь казначею всякий раз, когда то пытался уменьшить объем "подарков" посылаемых на Дон.
— Так ведь они лихие люди, государь. Недолго они будут помнить твое расположение и царскую милость. Пройдет время, и эти лиходеи все твои блага и милости забудут! Как пить дать забудут! — казначей истово перекрестился, но его телодвижения не убедили Дмитрия.
— Вот, чтобы не забыли и помнили им и надо помогать. На землю сажать будем и помогать обживаться. Сиделец куда злее и тверже дерется, чем тот, у кого только один конь да котомка.
— Так ведь у них главный завет: — С Дона выдачи нет. Сколько людишек с наших земель к ним утекло и ещё утечет? Опасное это дело казацкого зверя кормить.
— Беглых ловить лучше надо, а не на Дон кивать и руками разводить! — недовольно рыкнул казначею Дмитрий. — Турки нам Азов никогда не простят и на будущий год обязательно попытаются его отбить. Тут и к бабке ходить не надо. А войско мне нужно на западной границе, чтобы разобраться с "гостинцами короля Сигизмунда". Поэтому нам донцы и нужны как никогда прежде. Только они, способны защитить наши новые рубежи от турецкой сабли.
— Ну, а запорожцы? Им, то за что наши "поминки"!? Одна сплошная теребень и голь перекатная! Они точно не наша защита и опора! Хоть и православные, а с радостью пойдут хоть под короля польского, хоть под хана крымского, если те денег больше заплатят.
— В самую точку зришь, Митрохин. Вот чтобы их сабли не по нам гуляли, а по нашим врагам мы им "поминки" и посылаем.
— Так ведь денег нет, батюшка царь! Сам знаешь какие за прошлый год недоимки у нас большие, — взмолился к Дмитрию казначей. — Мы ещё от Азова, что у нас денег прорву сожрал не отошли, а ты ещё новые войны вести намерен. Помилосердствуй государь, не разоряй тратами казну свою без меры.
Пользуясь тем, что Дмитрий позволял своим приближенным спорить с ним по тому или иному вопросу, Митрохин хотел "образумить" государя, но его попытки оказались напрасны. У царя были свои, веские аргументы.
— Купцы Строгановы обещали нам деньгами помочь в обмен на пермские солевые прииски. Сибирский воевода хороший пушной выход прислал. Голландские купцы готовы наш пеньку, деготь и древесину на мачты в три раза больше закупать, чем покупают у нас англичане. А про персидский шелк я не говорю. С руками готовы вырвать и передраться из-за него, а ты говоришь денег нет, — передразнил царь Митрохина. — На худой конец, к монастырям за помощью обратимся. Пусть попы мошну свою порастрясут как следует ради благого дела — защиты земли Русской.
— Слыханное ли дело, с православных монастырей деньги брать, государь!? Твой родитель, дед и прадед вклады в них делали, а ты их обобрать хочешь. Ох, не по божески все это.
— Ты не путай божий дар с хреном, Митрохин. Вон сколько у монахов земель и угодий, счесть не перечесть. Царским владениям не уступают и все это, каждый год им хороший доход приносит. Христос велел делиться, вот пусть они не со мной, а с нашим многострадальным Отечеством и поделятся. Поди не обеднеют. На прокорм души, а не чрева алчущего хватит. А чтобы не говорили, что я у них деньги ради личной корысти забираю, урежем содержание царского двора.
— Да как можно, содержание двора урезать! Это же государству бесчестье! — изумился казначей.
— Бесчестье будет если мы Азов не удержим и Самозванца с Болотниковым не разобьем. Какой я государь, если своих подданных от татей защитить не смогу. А то, что год другой в старом платье походить придется так это ничего. Посольств великих у нас в ближайшее время не предвидится, а ради соседей наших поляков, турок и шведов, я в парчу и бархат одеваться не намерен. Мне вполне одного камзола хватит и не спорь! — решительно отрезал Дмитрий. — Вон Василий Блаженный в одних веригах круглый год ходил и все его не за вид уважали, а за праведность и скромность.
